— На прицепе возле бойни, — показал Константин Яковлевич на кирпичное строение в сотне метров. — Мы свою бойню сварганили. Они прямо туда подъезжают.
Крутов вылез из машины, не чувствуя никакого волнения или напряжения. Мир вокруг был тих и спокоен, поднявшееся солнце приятно грело кожу лица, пели птицы, в воздухе чувствовалась весна, несмотря на специфические запахи фермы, и не верилось, что где-то разрабатываются планы бессовестной наживы, а кто-то эти планы исполняет.
— Надень сапоги, — посоветовал Константин Яковлевич. — У меня в машине есть лишняя пара. Хошь, принесу?
Егор посмотрел на свои осенние ботинки, махнул рукой.
— Пройду и так, потом почищу.
Выбирая места посуше, они прошли по заляпанной черноземом асфальтовой дороге до низкого здания бойни, и Егор сразу почувствовал запах сырого мяса, крови и тяжелую пси-атмосферу этого места. Плотное облако неслышимого смертного крика окружало бойню, так что хотелось зажать уши руками и бежать отсюда куда глаза глядят, хотя Крутов при этом понимал, что в данном случае смерть животных дает жизнь людям.
Он зашел в помещение, затаив дыхание, бегло оглядел стойла с приспособлениями для подъема туш, столы для их разделывания и вышел.
— Многих с непривычки воротит, — усмехнулся Константин Яковлевич. — Я тоже не сразу привык. Так ведь никуда не денешься, жить надо.
— Едут, — подошел к ним шофер грузовичка, вытирая руки ветошью.
Остальные работники фермы подтянулись поближе к своему начальнику и его гостю, поглядывая то на Егора, то на приближавшиеся «Газели». Крутов в расстегнутом пальто стал к ним лицом, расставил ноги, сунул руки в карманы и стал ждать.
Грузовички реализаторов развернулись задом к прицепу, из них вылезли по двое парней — водитель и сопровождающий, двинулись к группе мужиков, поеживаясь, похохатывая, кидая незамысловатые шутки, с удивлением разглядывая молчаливую группу рядом с прицепом. Не доходя до нее десятка шагов, они остановились.
— Эй, колхознички, — с некоторым сомнением в глазах сказал один из них, весь в коже, с наголо обритой головой. — Вы чего стоите? А ну-ка за работу, грузите продукцию.
— Подойди ближе, — негромко сказал Крутов, но так, что бритоголовый вздрогнул, оглянулся на своих приятелей и, вдохновленный их присутствием, пренебрежительно оглядел Егора.
— Ты кто такой, дядя?
— Начальник охраны фермы, — тем же тоном ответил Крутов. — Убирайтесь отсюда, и чтобы духу вашего здесь больше не было!
— Чего?! — изумился бритоголовый. — Какой еще начальник охраны? Что ты мне мозги компостируешь?! Здесь охраны отродясь не было!
— Теперь будет.
— Да пошел ты! Отойди в сторону и не мешай работать, пока мы тебя не уронили… начальничек. — Он хохотнул.
Парни заржали.
Крутов остался стоять на месте, только глаза его стали светлеть до желтого свечения. Бритоголовый встретил его взгляд и невольно поежился, но тут же встряхнулся, расправил плечи.
— Степа, ну-ка разберись с охраной, а вы помогите мужикам грузить мясо, опаздываем уже. К Егору двинулся могучий молодой человек в ветровке, чуть не лопающейся на широких плечах, белобрысый, с короткой стрижкой и перебитым носом. Достал на ходу нунчаки, картинно кинул их вокруг себя. Когда до него осталось два шага, Егор, не вынимая рук из карманов пальто, поймал просвет в крутящихся нунчаках и носком ботинка ударил парня в колено. Тот охнул, выпустил свое оружие и схватился за ногу.
— Стоять! — сказал Егор остальным «экспроприаторам». — Я не шучу. Убирайтесь отсюда подобру-поздорову! Здесь для вас халява закончилась. Советую вообще убраться из района, пока еще есть возможность избежать тюремных нар.
— Ах ты, курва! — оторопело выговорил бритоголовый. — Да мы же тебя в говно закопаем и навозом сделаем! На поле похороним и капусту посеем!
— Капусту не сеют, а сажают, — равнодушно сказал Крутов и вдруг оказался рядом с вожаком «продотряда», раздалась звонкая пощечина, бритоголовый отлетел в сторону, хватаясь за щеку, осел на подогнувшихся ослабевших ногах.
Все замерли, глядя на эту картину, не веря глазам, но больше всех были поражены мужики, работники фермы, схватившиеся было за вилы и лопаты.
— Больно? — участливо спросил Егор, наклоняясь к самоуверенно-хамоватому лицу бритоголового, на щеке которого рдели отпечатки пальцев. — А могло быть еще больнее. Вам помочь дойти до машины или сами справитесь?
Бритоголовый открыл рот, чтобы выругаться, но встретил светящийся тигриной желтизной взгляд Крутова и прикусил язык. Махнул рукой стоявшим в нерешительности спутникам.
— Поехали. — Садясь в кабину «Газели», он прошипел в сторону оставшегося на месте Егора: — Мы еще встретимся, дядя! Небо с овчинку покажется! Борька тебе этого не простит.
— Передай своему Борьке, что я сам его навещу, — усмехнулся Крутов, мимолетно подумав: не слишком ли много обещаний навестить я даю? Добавил: — И брат ему не поможет.
«Газели» взревели моторами, уехали. Стало тихо.
— Ты даешь, Лукич! — хлопнул себя по ляжкам опомнившийся Константин Яковлевич. — Где таким приемчикам научился?
— В школе, — ответил Егор. — Когда вы повезете мясо в следующий раз?
— В пятницу али в субботу.
— Я подъеду.
Шурин Осипа почесал затылок.
— Оно, конечно, спасибо, Егор Лукич, только эта шишголь[3] вернется, а я тебе за охрану много платить не смогу.
— Ничего не надо, — засмеялся Крутов. — Мне за родную землю обидно, что такую шваль носит.
— Я было ружье приготовил…
— А вот этого делать не надо, Яковлевич. Им ничего не стоит спровоцировать тебя и засудить. Да и вооружены они лучше. Ничего, справимся и так.
Вернувшись к машине, Крутов почистил ботинки, полупальто и поехал обратно к себе в Ковали. Еще не было восьми, на работу в Жуковку ехать было рано, он мог три часа побыть с Елизаветой.
На душе скребли кошки, он понимал, что «экспроприаторы» просто так не отстанут, свое прибыльное грабительское ремесло не бросят, а попытаются пригрозить — ему и фермерам, и надо было готовиться к длительной холодной войне, вполне способной перерасти в горячую. И все же Егор был доволен своим вмешательством в это «мясное» дело. Перед мысленным взором стояло лицо Константина Яковлевича, потомственного крестьянина Жуковского уезда, всю жизнь горбатившегося на чужого дядю, почувствовавшего себя хозяином и вынужденного защищать свою свободу. В глазах шестидесятилетнего мужика теснились радость и сомнение, и Крутов пообещал самому себе, что постарается эти сомнения развеять.
Оказалось, встали уже все.
Аксинья пекла блины, Осип во дворе колол дрова. Лиза тоже поднялась и, как только Егор остановился возле ворот, выскочила из дома в домашнем халате, простоволосая, взмахнув широкими рукавами, как крыльями, бросилась мужу на грудь.
— Не бросай меня одну! Мне страшно! Показалось, что на тебя напали…
— Ну что ты, родная, — с дрожью в голосе ответил Егор, обнимая жену. — Как я тебя могу бросить? Просто уезжал по делам. Никто на меня не нападал, просто поговорили по делу…
— Неправда, я чувствую… — Объятия Лизы ослабели, она снова погасла, уходя мыслями в свой обособленный мирок, и, уронив руки, побрела обратно в дом.
Крутов поддержал ее под локоть, с болью в сердце замечая, как она ослабла, и вдруг до него дошло, что сказала Елизавета: я чувствую… Это могло означать только одно — она потихоньку приходила в себя, на короткие мгновения выходя из трансовой отрешенности. Нужен был какой-то толчок, который окончательно вырвал бы ее из этого полубессознательного состояния, вернул бы ей вкус к жизни, но как это сделать, Егор не знал.
Они позавтракали блинами с обещанными шкварками, попили топленого молока, и Крутов повел жену на прогулку. Подобные утренние променады стали регулярными, они благотворно сказывались на настроении и здоровье Лизы, и Егор ради этого был готов гулять хоть сутками.
Обычно они обходили пруд, шли протоптанной в снегу тропкой вдоль опушки леса до мостика через Добрушку и возвращались по дороге, но теперь снег почти весь растаял, берег пруда стал топким, дерн на опушке леса впитал воду и тоже стал непроходим, поэтому Егор повел жену вдоль деревни, по дороге, чтобы постоять на мостике и полюбоваться на текущую поверх льда воду. Елизавета молчала, глядя под ноги и изредка вскидывая глаза на пейзаж по обе стороны дороги, не отвечая на соболезнующие взгляды встречавшихся односельчан, знавших о ее болезни. Егор же обстоятельно рассказывал жене о посещении фермы, опуская некоторые подробности встречи с «экспроприаторами» Бориса Мокшина. Он уже подметил, что его речь воспринимается Лизой как необходимое успокаивающее средство, и старался поменьше молчать.