– А у меня все на одном диске, – ответил я. – Очень удобно.
Они врубились не сразу, а как будто оттаявшие после ледникового периода мамонты, потом Валериан Васильевич протянул разочарованно:
– Но это же… Это ж не библиотеки! Библиотека – это когда книгу берешь в руки, чувствуешь ее аромат, запах типографской краски, когда слышишь шелест страниц…
Я помешал ложечкой, чтобы гуща поскорее села на дно, сказал мирно:
– Вообще-то книги создавались как переносчики информации… но если так важен запах и шелест, то все это можно устроить и с помощью компа. Вообще-то книги в классическом виде уже начинают уступать экранным…
Валериан Васильевич возразил очень корректно, но брови взлетели в сильнейшем удивлении и даже негодовании на середину лба:
– Да что за рениксу вы, простите, порете?.. Да кто же предпочтет читать с экрана монитора, когда с книжечкой можно полежать на диванчике, взять с собой на пляж, даже, уж простите…
Я подумал, что с экрана уже сейчас предпочитают читать все, у кого нет денег на покупку дорогих бумажных, но тут с гадким смешком сказал отец:
– Да что уж там, говорите! Моя жена свои любовные романы берет с собой даже в туалет.
– Вот-вот! Это я и хотел сказать, но язык прикусил некстати.
– Да уж извините, что я такое за столом. Пастернак бы такого не позволил. Помните, как у Мандельштама… Нет, это у Бродского, там очень хорошо сказано, не находите?
– Да-да, – сказал отец и посмотрел на меня укоризненно. – Но это поколение из великого Булгакова помнит разве что «Мастера и Маргариту», но и то… тинейджеры уже и Булгакова не помнят! А попробуй им сказать о Зинаиде Гиппиус, Набокове, Платонове… А стихи гениального Хлебникова? Разве их можно читать с экранов?
Я пробормотал тоскливо:
– Да я уж и не знаю, что сказать… Это ж все равно что сравнивать первые автомобили с каретами! За каретами – технология тысячелетий, опыт всех народов, работающие фабрики по производству рессор, колес, подвесок, кнутов, хомутов… а авто тогда клепали в сарайчиках. Я посмотрю на соответствие между бумажными и электронными лет через пятьдесят.
– То же самое и будет, – сказал, как припечатал, Валериан Васильевич. – А то и вовсе от вашей электроники останется только пыль. А вот книги – вечные!
Он сказал с таким апломбом и убеждением, что я сразу умолк, тем более что кофе разлил, не пролив ни капли, теперь со своей чашкой могу убраться в свою берлогу. А то получается, что я нападаю именно на книги, на книги вообще. А они эти книги защищают от меня, варвара нового технологического века.
ГЛАВА 3
Я просматривал, что же за мое отсутствие в компе появилось нового, а из комнаты отца раздались странные для современного мира, но для меня уже привычные звуки. В древности это считалось музыкой. По инерции и сейчас еще так называют, а когда исполняют подобную «музыку», то для ее дудения и даже выслушивания одеваются в ритуальные масонские костюмы, собираются в особых храмах.
Отцовская деревянная штука с множеством натянутых внутри металлических струн называется пианиной. Эта механическая штуковина досталась отцу от его отца, а тому от его, то есть от моего прадеда. Тот тоже не купил, а не то экспроприировал в революцию, не то сам сумел как-то сберечь собственную, так как где-то и в чем-то каким-то боком принадлежал к «бывшим». Может, и не принадлежал, но моему отцу так хочется быть причисленным к одухотворенным личностям, что теперь и сам готов поверить то ли в унаследованное дворянство, то ли в гильдиевство.
Во всяком случае, дед, помню, скрипел на этой штуке очень хреново. Из отца, говорят, изо всех сил тесали великого пианиста, но батя прирожденный инженер, интегралы как семечки щелкает, несущую балку рассчитывает в уме, так что жизнь взяла свое, а пианино таскается за нами «как память» и как смутная надежда, что у кого-то из потомства прорежутся великие способности одного из диких волосатых предков.
На всякий случай отец время от времени садится за этот тамтам, что-то потихоньку барабанит, все в надежде на то, что во мне что-то откликнется и я как безумный брошусь к этим гуслям, отпихну его и в исступленном вдохновении создам Великое Посконное Нечто…
Хотя это я так, ерничаю. На самом деле он сам начинает искренне тянуться к музыке. И вообще искусству. Видать, несущие балки осточертели. Жаль только, не понимает, что это уже не музыка, а так… Играть можно и на расческе. Я видел мужика, что играет на бутылках. Поставил штук двадцать в ряд, налил воды по-разному: от полной до пустой и колотит двумя ложками.
Как будто тот Вольфганг Амадей Гёте, или как его там, не предпочел бы мой звуковой синтезатор на компе, если бы имел! А так бедолаге приходилось стучать на том, что было в его веке. На бутылках так на бутылках, на лютне так на лютне. Тогда самым крутейшим считалось пианино… вот и доставали себе пианины, как вот сейчас все добывают GeForce, а желательно и вовсе находящийся на испытаниях GeForce-2. Тогда из пианины выжимали точно так же все, как сейчас жмем масло из видеоакселераторов, плат, разгоняя их так, что возле компа можно сидеть только голым, как возле плавильной печи алхимика.
Когда-то и мой комп станет антиквариатом, как вот этот… отцовский барабан. Может быть, ценители через сто лет за мой комп дадут даже больше, чем за свой сверхнавороченный Пентиум-100 с терабайтом оперативки. Ведь антиквариат ценен не потому, что «хорошо», а потому, что либо древнее, либо просто уж очень редкое. С этой нелепой точки зрения кирпич из могилы Хеопса ценнее, чем мой «Аттила» или навороченный ноутбук, несмотря на то, что мой комп может показывать фильмы, ловить все телепередачи, в нем две сотни крутейших игр, он сам быстро выходит в Интернет и держит в памяти пару сот ссылок, адресов сайтов, не считая получения новостей из газет и прочей массмедии прямо на хард, а также следит за моим распорядком дня, вовремя будит меня и напоминает мне, когда что сделать, а то и сам отправляет за меня письма!
Но для придурка дороже кирпич Хеопса или раскрашенная доска, именуемая иконой какого-то века. Нет, я точно с ними не найду общего языка.
Мои пальцы коснулись модема, но включить не успел, зазвонил телефон. Чертыхнувшись, я поднял трубку.
– Алло?
Из мембраны раздался злой плач. Разъяренный голос прорыдал в трубку:
– Этот гад… этот гад!.. Ненавижу! Он мне все провода изгрыз! Я теперь без Интернета!!! А тебе по сотовому.
– Щас выхожу, – сказал я торопливо и как можно быстрее положил трубку на рычажки.
У Нинель есть сотовый, но пользоваться им родители не разрешают. Только для экстренных случаев, как они сказали, но мы понимаем, что сотовый исключительно для шика. Девочка с мобильником, а это значит, что из небедной семьи. Рейтинг девицы на выданье выше. Как в том анекдоте: товарищ сержант, можно я пойду в каптерку посмотрю телевизор? Можно, но только не включайте.
Нинель живет через два дома, мы даже в одну школу ходили, только она на четыре класса моложе. К ее дому добрался за пять минут, влетел в лифт, погнал его наверх.
Когда створки раздвинулись, Нинель с заплаканным лицом ждала на площадке. Сейчас она уже не грузинская царица, какой казалась мне всегда, а разъяренно-обиженная фурия с распатланной копной иссиня-черных волос. Дверь в квартиру распахнута настежь, я только сделал шаг, как уже все понял.
Когда-то Нинель купила у станции метро карликового крольчонка. Особой экзотической породы. Самый писк. Как однажды в нашу страну завезли джунгарских хомячков, удивительно крохотных, а теперь все так привыкли, что их считают нормой, а обыкновенного хомяка – уродом-переростком. Потом завезли карликовых колли, шелти зовутся. Еще завозили каких-то канное-корсо, самых модных собак, очень дорогих, помню, как на всех рынках лохам продавали морских свинок, уверяя, что это щенки бультерьеров. Так вот теперь везут этих карликовых кроликов. Так ей сказали. Но вырос обыкновенный гигантский кроль вульгарис, толстый, наглый. В отведенном ему домике, понятно, не помещается, пришлось разрешить гулять по всей квартире, а квартира у них немаленькая… Все истоптал, испортил, телефонные шнуры постоянно грызет, доступа к Интернету лишает, толстый, гад…
Я остановился посреди комнаты. За диваном трещало и рвалось, будто бульдозер взламывал стену. Из-за стола торчат обрывки проводов, а исправить надо все к возвращению родителей Нинель со службы.
Кроль выпрыгнул как кенгуру, сел на задние лапы и посмотрел на меня с неприязнью.
– Давай я его отлуплю, – предложил я.
– Отлупи, – согласилась Нинель с надеждой. – Отлупи его, гада!
Я пошел к кролю боком, делая вид, что совсем не пытаюсь его поймать, а сам заискивающе приговаривал, какой он хороший, сюсюкал, тетекал, а кроль смотрел с насмешкой, все понимает, гад. Все же я схватил его с удивительной легкостью, даже сам удивился своей ловкости, и тут этот гад с ушами показал, ради чего он позволил себя ухватить. Я согнулся от сильнейшего удара в солнечное сплетение, словно чугунный Долгорукий влупил обоими копытами.