Леша застонал и снова спрятал книгу.
На этот раз он решил, что вернулась незадачливая девица – передумала и хочет отдать табакерку обратно.
– Мы не принимаем проданный товар... – начал было он, но тут же осекся: это была вовсе не девица, а мужчина лет тридцати.
– Я вам чем-то могу помочь? – повторил Леша заученную фразу.
– Конечно, – ответил посетитель, подходя к прилавку. – Меня прислал Леонид Романович Загряжский. Ваш шеф отложил для него табакерку. Я пришел ее забрать.
– Табакерку? – переспросил Леша, чтобы выиграть время, и забарабанил пальцами по крышке стола.
Ситуация получилась дурацкая. Он только что продал отложенную для Загряжского табакерку той длинноногой девице... что же делать?
– Да, – подтвердил посетитель, – французскую табакерку восемнадцатого века. Леонид Романович сейчас не выходит из дому, и он просил меня зайти за этой табакеркой...
– Ах, ну да – табакерку! – оживился Леша. – Ну да, конечно, шеф мне говорил, что вы должны зайти...
С этими словами он поставил перед посетителем серебряную табакерку с портретом бородача. Ту, от которой отказалась длинноногая покупательница. В конце концов, та табакерка или другая – какая разница? Этот Загряжский коллекционирует табакерки – вот и получит для своей коллекции новый экземпляр. На Лешин взгляд, эта табакерка даже красивее. А Старик... он же сам всегда повторяет, что главное – уговорить покупателя и продать ему вещь. А он, Леша, сумел пристроить не одну, а целых две табакерки, так что Старик будет доволен...
– Спасибо, – мужчина равнодушно взглянул на табакерку. – Вы ее завернете?
– Конечно! – Леша почувствовал облегчение и принялся поспешно заворачивать серебряную коробочку. Кажется, ему удалось благополучно разрулить ситуацию. Теперь, когда табакерка была тщательно упакована, Леша еще больше уверился в своей сообразительности.
– Вот деньги, – посетитель передал Леше конверт. – Леонид Романович обо всем договорился с вашим шефом.
– Да... – Леша несколько сник, вспомнив, что эта штучка дороже первой. Ну ничего, Старик давно знает Загряжского, они как-нибудь договорятся...
А покупатель уже развернулся и вышел из магазина, напоследок снова звякнув дверным колокольчиком.
Антон вышел из антикварной лавки, прижимая локтем сверток с табакеркой Загряжского, подошел к своей машине. Свободной рукой достал из кармана брелок с ключами, нажал на кнопку...
В это мгновение на тротуар рядом с ним упала тень. Антон начал оборачиваться, но тут на его голову обрушился удар, и он провалился в темноту.
– Кто этот оратор в поношенном фраке? – спросил Жан-Поль Лесаж своего соседа, депутата от Лилля.
Неудачливый оратор спускался с трибуны, опустив голову. Выступление его освистали, и он даже не смог договорить до конца.
– Это провинциальный адвокат, кажется, из Арраса, – ответил сосед, направив на неудачника черепаховый лорнет. – Кажется, его зовут де Робеспьер. Хотя насчет дворянства я не уверен. А почему вы спрашиваете о нем, мой друг?
– Запомните это лицо и это имя! – проговорил Лесаж, выпятив тяжелую губу. – Мне кажется, он опасен. По-настоящему опасен. Он может принести стране и городу множество неприятностей.
– Почему вы так думаете, мой друг? Мало ли сейчас в этом зале самонадеянных провинциалов? Они съехались сюда со всех концов Франции в надежде примазаться к революции и отхватить свой кусок от общего пирога. Этот Робеспьер ничуть от них не отличается...
– Вот в этом вы ошибаетесь! – возразил ему Лесаж. – Этот, как его, Робеспьер отличается от прочих именно тем, что приехал в Париж не за славой и богатством.
– А за чем же еще? – От удивления депутат от Лилля даже приоткрыл рот, так что стали видны его нездоровые зубы.
– Я внимательно слушал его и понял одну ужасную вещь. – Лесаж понизил голос и придвинулся к соседу: – Он и в самом деле верит в то, что говорит!
– Он верит во всю эту лабуду про свободу, равенство и братство? – Сосед недоверчиво прищурился и вдруг захохотал. – Я понял: вы шутите, мой друг!
– Ничуть. – Лесаж и правда был очень серьезен. – Я наблюдал за его лицом. Он искренне во все это верит. Он фанатик! А нет никого опаснее искренних фанатиков, особенно вот таких – приехавших из провинции в поношенном фраке, с единственной парой сапог. Вы слышали, о чем он говорил?
– Признаться, нет! В зале так шумели, что я не разобрал ни слова. Да я не особенно и старался.
– А зря! Он говорил о справедливости и добродетели, о том, что только ради них стоит существовать на этом свете. В общем, пустые слова, погремушки для младенцев, но народ – он и есть младенец, он любит пустые звучные слова! Нет слова страшнее, чем «справедливость». Именно под знаменем справедливости были пролиты реки крови – и еще будут пролиты, попомните мои слова. Нет, еще раз говорю вам – этот Робеспьер опасен. Я подумываю, что стоит перебраться в Англию, пока он не вошел в полную силу.
– Ну, вы удивили меня, мой друг! – Депутат от Лилля вновь взглянул вслед удалявшемуся оратору. – Мне кажется, вы преувеличиваете опасность. Да его никто и не слушает...
Максимилиан шел из дворца Тюильри, где заседало Законодательное собрание, на улицу Сент-Оноре. Он снимал там жалкую комнатку у столяра Дюпле. Путь его лежал мимо кладбища Невинноубиенных. Место это пользовалось у парижан дурной славой.
Темнело. Робеспьер опасливо покосился на ворота кладбища. Над ними сохранилась средневековая фреска «Пляска смерти», и сейчас из темноты на одинокого прохожего злобно и мстительно взирали пустые глазницы танцующих скелетов.
Максимилиан машинально перекрестился.
Этот неосознанный жест удивил его самого – ведь он, ученик Руссо, не верил в Иисуса Христа, он верил только в Разум, Справедливость, Просвещение, в крайнем случае – в некое Верховное Существо... Но вот стоило ему испугаться – и христианские привычки тут же вылезли наружу. Хорошо, что его не видел никто из знакомых по якобинскому клубу, его подняли бы на смех...
Робеспьер прибавил шагу, чтобы поскорее миновать кладбище.
И тут в проеме ворот показалась высокая фигура, закутанная в длинный черный плащ, с суковатым посохом в руке.
Рядом с незнакомцем шла собака – крупный черный пес с горящими, как угли, глазами.
– Остановитесь, месье! – проговорил этот незнакомец голосом глухим и сильным.
Робеспьер хотел было еще прибавить шагу – но ноги его не слушались, они словно налились свинцом. Незнакомец поравнялся с ним и остановился, не говоря ни слова.
– Не знаю, что вам угодно, месье. – Робеспьер заметно нервничал и от этого начал даже заикаться, чего с ним прежде не случалось. – Не знаю, что вам угодно, но только вы зря меня остановили. У меня нет денег, нет вообще ничего ценного...
– Да вы меня никак приняли за грабителя? – незнакомец глухо засмеялся. – Бывает же такое!
Только теперь Максимилиан осмелился поднять на него глаза – и страх его удвоился. На голову незнакомца был накинут капюшон – и под этим капюшоном не было видно ни глаз, ни рта, как будто у незнакомца вовсе отсутствовало лицо. Из-под черного капюшона на Робеспьера смотрела сама тьма, глухая и непроницаемая.
– Кто вы?! – спросил Максимилиан, чувствуя, как волосы под его париком шевелятся от страха.
– У меня много имен, – ответил тот насмешливо. – Если даже у тебя их целая вереница – Максимилиан Франсуа Мари Изидор де Робеспьер... или ты предпочитаешь не использовать эту дворянскую приставку «де», которую так любили твой дед и отец, предпочитаешь, чтобы тебя называли «гражданин Робеспьер»?
– Вы знаете мое имя? – удивленно переспросил депутат.
Страх немного отпустил его сердце.
Если этот таинственный незнакомец знает его по имени, он не может быть простым ночным грабителем... Впрочем, он и не похож на простого грабителя!
– Неужели я похож на простого грабителя? – произнес глухой голос из-под капюшона, словно незнакомец прочитал мысли Робеспьера. – Как ты полагаешь, Жан-Жак?
Эти слова явно были обращены к черному псу, и тот сердито зарычал, как бы отвечая на слова хозяина.
– Жан-Жак считает, что я ничуть не похож на вора!
– Я тоже считаю, что не похожи! – подхватил Робеспьер, мучительно стыдясь собственного дрожащего голоса, собственного страха, собственного унижения.
– А если так – отчего же ты так испуган? – не унимался незнакомец.
– Что вы, я ничуть не испуган! – возразил Робеспьер. – Однако позвольте поинтересоваться, месье, что вам угодно? Вы хотите о чем-то меня спросить?