Там сохранился слив для воды?
— Да, хотя он, наверное, забился головешками…
— Ничего, расчистим. Проводи меня туда, я отнесу котел и натаскаю
воды.
Следующие две трети часа были для меня заполнены физической
работой. В баню нужно было натаскать не только воды, но и хвороста,
развести огонь, да заодно и минимально прибраться в самом помещении,
очистив пол от сажи и грязи. Но после целого дня, проведенного в седле,
как следует размяться было даже приятно. Наконец, когда вода в котле
достаточно нагрелась, я вернулся в кухню и с удовольствием человека,
честно заработавшего свой ужин, втянул ноздрями чудесный запах жареного
мяса.
— Скоро будет готово, — сообщила Эвьет.
— А ваша купальня уже готова, баронесса. Идите, пока вода не
остыла.
— Хорошо. Присмотришь тут за нашим ужином? Не сгорит?
— Ну, я же путешествую в такое время один, — напомнил я. — Значит,
кое-что смыслю в кулинарии.
В моих скитаниях мне и в самом деле далеко не всегда удавалось
прибегнуть к услугам повара, но, сказать по правде, я в таких случаях
больше полагался на свою непритязательность в еде, нежели на собственные
кулинарные таланты. Но уж вовремя снять жаркое с огня я, пожалуй, смогу.
— Соли нет, — продолжала напутствовать меня Эвелина, — сидеть, как
видишь, тоже не на чем. Я привыкла есть стоя, но если хочешь — на пол
садись…
— Разберусь… Эй, Эвьет! Ты ведь не собираешься снова напялить на
себя эти тряпки?
— Ммм… ну, я могу попробовать их выстирать… — произнесла она
неуверенно; очевидно, заниматься стиркой ей прежде не доводилось.
Баронессе это было не по чину, а лесной дикарке не требовалось.
— Брось, они годятся только на то, чтобы кинуть их в огонь.
— Но что же я надену? В волчьей шкуре летом слишком жарко.
— У меня есть запасная рубашка. Чистая. Тебе придется где-то по
колено. Не бальное платье, конечно, но на первое время сойдет. А там
купим тебе что-нибудь более подходящее.
— Между прочим, бальные платья — это ужасно неудобно, — просветила
меня юная баронесса. — Хуже них — только туфли на каблуках.
— Учту, — улыбнулся я. — Пока ты не унесла мыло, полей-ка мне на
руки… Это всегда следует делать перед едой, — наставительно заметил я,
тщательно намыливая ладони.
— Так мыла надолго не хватит, — хозяйственным тоном возразила
Эвелина. Увы, даже в баронских замках экономия нередко считается важнее
гигиены.
— Не хватит — можно сварить еще. Это куда лучше, чем маяться
животом.
— Сварить? А ты умеешь? — она поставила на место уже ненужный
кувшин.
— Да. Так что мойся и ничего не бойся.
— Убедил, — улыбнулась девочка и, прихватив мои дары — рубаху и
завернутый в холстину мокрый кусок мыла — чуть ли не вприпрыжку покинула
кухню. В другую руку, однако, она снова взяла арбалет, как видно, не
желая расставаться с оружием даже на время купания.
А может быть, все еще не доверяя мне до конца.
Я дождался, пока мясо как следует прожарится, и снял его с огня,
заодно выложив на стол и свои поистощившиеся за два дня припасы -
изрядно уже черствые полкраюхи хлеба и пучок лука. Эвьет все еще не
было, и я, разрезав зайца на две части, без церемоний приступил к своей
доле. Темнело. Кухню освещал лишь мерцающий огонь в очаге.
Я доел свой ужин и запил жареное мясо чистой водой. Иного
завершения трапезы я бы не желал, даже если бы в замке уцелел винный
погреб. Я не пью спиртного. Голова всегда должна оставаться ясной — это
первое правило моего учителя, а значит, и мое. Эвелины по-прежнему не
было, и я уже начал беспокоиться. Хотя и говорил себе, что с ней ничего
не может случиться, к тому же, даже появись из леса чужой человек или
зверь — она при оружии. Да и я бы в таком случае услышал ржание своего
коня — я уже имел возможность удостовериться, что он у меня в этом плане
не намного хуже сторожевой собаки.
И все же, хотя я ждал ее, она появилась неожиданно, словно
проступив из тьмы в пустом дверном проеме кухни. Босые ноги вообще не
производят много шума, а у Эвьет в ее охотничьих экспедициях
выработалась особенно неслышная походка — в чем я уже мог убедиться,
когда она застала меня врасплох в комнате с черепами. Арбалет она на сей
раз закинула за спину, а в руке держала только жалкий обмылок,
оставшийся от врученного ей куска — но это мыло было потрачено не зря.
От лесной кикиморы не осталось и следа. Передо мной была юная
аристократка во всех смыслах этого слова, и то, что она была одета лишь
в просторную мужскую рубаху с подвернутыми рукавами, уже не могло
испортить ее очарования. Дело было не в том, что девочка оказалась
красивой. Красота бывает разной. Бывает красота безмозглой куклы. Бывает
— да, и у детей тоже, особенно у девочек — красота порочная, когда
сквозь вроде бы невинные еще черты проступает облик будущей развратницы
и обольстительницы. Бывает слащавая красота ангелочка, от которой за
милю разит либо фальшью, либо, опять-таки, глупостью.
Красота же Эвелины была красотой чистоты. Она не просто смыла с
себя физическую грязь — она была чистой во всех отношениях. И желание
любоваться ею было таким же чистым, как желание любоваться закатом,
прозрачным родником, прекрасным пейзажем или изящным, грациозным зверем.
Хищным зверем. Ибо чистота еще не означает травоядности.
О нет, на белокурого ангела она никак не походила. Уже хотя бы
потому, что ее отмытые волосы, обрамлявшие лишенное всякой ангельской
пухлости, заостренное книзу лицо, оказались хотя и вьющимися, но и
совершенно черными, под цвет глаз (что, впрочем, не редкость для
уроженцев этих мест). А в этих глазах явственно читались острый ум и
твердая воля. И огоньки, горевшие в них, казалось, жили собственной
жизнью, а не были лишь отражением пламени очага.
И, когда эти мысли промелькнули в моем мозгу, я вдруг понял, что у
ее затеи есть шанс на успех. Если эту прелестную девочку еще и приодеть
соответствующим образом, она вполне может подобраться к Карлу Лангедаргу
достаточно близко. Кто посмеет подумать о ней дурно? У кого поднимется
рука ее оттолкнуть? Особенно если она представится дочерью верного
грифонского вассала, павшего от рук проклятых йорлингистов, ныне
вынужденной обратиться за помощью к его светлости герцогу… А дальше -
есть много способов убить человека. В том числе и такие, которые по
силам двенадцатилетней девочке. Например, игла с ядом. Он, конечно,
будет в доспехах. С начала войны он никогда не появляется без них на
публике. Злые языки утверждают, что он даже спит в кольчуге, причем вне
зависимости от того, один он в постели или нет… Но если малолетняя
дочь верного вассала захочет верноподданнически поцеловать руку
сюзерена, он, конечно, протянет ей руку без перчатки. Этикет есть
этикет. К тому же кольчуга способна защитить от меча, но не от иглы… И
я знаю, как изготовить подходящий яд.
Но что потом? Как ей спастись? Смешно надеяться, что после его
смерти грифонцы тут же побросают оружие и побегут сдаваться, вместо
того, чтобы расправиться с убийцей. Можно сделать яд, который
подействует не сразу, но укол-то он почувствует. И, конечно же,
моментально поймет, что к чему. А если… если цветок? Какая красивая
сцена: черноволосая девочка в черном платье — траур по героически
погибшему отцу — дарит претенденту на престол белую розу — символ
императорской власти. А тут уже сразу две возможности. Во-первых, у розы
есть шипы. Но, допустим, он не настолько глуп и неосторожен, чтобы
уколоться. Но устоит ли он от искушения понюхать ароматный цветок? Или
хотя бы поставить в вазу в своем кабинете?
Может и устоять, однако. Кого-кого, а Карла Лангедарга трудно
заподозрить в сентиментальности — если только не понимать под таковой
страстную любовь к власти. И вряд ли он даже станет разыгрывать
сентиментальность на публике. Он явно считает, что образ жесткого и
решительного лидера куда лучше образа романтичного любителя цветов.
Конечно, розу он примет, но тут же передаст какому-нибудь слуге, и на
этом все кончится…
Черт побери, о чем я думаю? Я ведь только недавно размышлял, как бы
мне отговорить Эвьет от ее самоубийственной затеи, а теперь сам готов
послать ее на эту авантюру? Конечно, Лангедарг негодяй, кто спорит. Но
можно подумать, что Ришард Йорлинг намного лучше… и что мне вообще