Родители молчат и снова переглядываются. Действительно, почему «нет»?
— Потому что тогда в твоей жизни все пойдет наперекосяк! Мы с отцом в твоем возрасте даже не думали ни о чем подобном! Дети могут уходить от родителей, только когда у них появится собственная семья! — заявляет мать.
— Но как у меня появится собственная семья, если я даже не могу привести к себе девушку! В свою собственную комнату! — Иова можно простить, он ведь еще не познакомился с жилищным и семейным правом, а потому не знает, что юридически имеет только «право пользования помещением», которое является собственностью родителей.
— Что?!!
Мать, полная негодования, влепляет сыну пощечину.
— Ты здесь ни на что не имеешь права! Мы не обязаны больше тебя содержать, наш долг выполнен! У тебя есть комната, ты можешь там жить, но при условии, что будешь уважать остальных!
Иов стал собирать вещи. Никто не пытался ему помочь или остановить. В небольшой денежной компенсации за оставленное жилье ему отказали, мотивировав соображением, что когда-нибудь оно достанется ему в наследство.
— Но мне нужно сейчас! Мне сейчас нужно жить!..
— Ты наш единственный сын! Нет смысла что-либо делить! Еще будешь нам благодарен потом! Сейчас у тебя ветер в голове, а когда одумаешься, будет поздно! Мы же хотим сохранить все для тебя — наследника!..
Эта фраза заставила Иова желать обоим родителям немедленной смерти.
В-третьих, собственная семья. Взрослое воспоминание— Ты очень много тратишь! — раздраженно кидает Иов своей постоянно неработающей жене в ответ на внеочередное выколачивание денег «на домашнее хозяйство», одновременно протягивая требуемую сумму.
— А на кого я, по-твоему, «много трачу»? На себя, что ли? Когда я себе в последний раз что-то покупала?! Хожу как оборванка! На тебя, на детей твоих, между прочим, трачу! Могу меньше. Давай! Пусть дети ходят голодные, раздетые, а ты не кури — экономь! Я «очень много трачу»! Это ты очень мало зарабатываешь! Нормальный мужик постыдился бы такое жене сказать, зная, что приносит денег только худо-бедно на еду! И потом, по-твоему, уход за детьми, стирка, уборка, готовка ничего не стоят?! Вы, мужчины, привыкли считать женщин своими домашними рабами!
Супруга Иова, пышущая здоровьем, ухоженная, холеная, покрытая ровным загаром, держит пальцы растопыренными, чтобы яркий с блестками лак на ногтях засыхал равномерно.
Иов перестает слышать ее ворчание, как только его голова касается подушки. Вот уже пятый год как он встает в семь утра, работает до десяти вечера, приезжая домой, наскоро проглатывает ужин и падает в постель бревном.
— Семья для тебя ничего не значит! Когда ты последний раз гулял с детьми?! — беспроигрышный аргумент жены в любом семейном споре. Иов действительно не имеет времени на прогулки с детьми, ведь иначе им нечего будет есть.
Супруга дает увесистый подзатыльник младшему сыну, который пытается стянуть со стола печенье.
— Не перебивай аппетит! Где твоя няня?! Куда ты полез?! Что тебе надо?! Уйди отсюда! Играйте у себя или идите гулять! Господи! Да когда же это все кончится? Вот отправлю тебя в армию… Куда ты лезешь, дрянь этакая?! Положи на место!..
Иову ужасно хотелось уйти на пенсию, развестись и попасть в крематорий.
— Это сон, это кошмарный сон… — повторял он себе изо дня в день, засыпая.
В-четвертых, дети. Первое старческое воспоминание— Папа, тебе там будет хорошо! Только подумай, замечательный дом престарелых — отдельная комната, сиделка в коридоре, врачи, лечебные процедуры. Американская мечта! Ничего не нужно самому делать. Будешь играть там в шашки… — говорит старшая дочь немного раздраженно.
— В шахматы… — уныло поправляет ее Иов. — Я играю в шахматы.
— Какая разница! — раздражение дочери вспыхивает резко, что называется, «из искры». Отец ей сильно мешает. Нужно куда-то его срочно деть, чтобы не вдыхать этот смрадный, ядовитый запах старческого тела, не выслушивать эти пространные воспоминания, эти глупые капризы, эти непонятные обиды. Да какое он вообще имеет теперь право обижаться! Всю жизнь вел себя так, словно у него семьи нет, а теперь, видите ли, обижается. Уходил рано, возвращался поздно. Дочь и не знает толком, что он за человек. Только по рассказам матери…
— Ну что ты дуешься? В конце концов, твое постоянное присутствие для нас просто непривычно!
Иову ужасно захотелось сразу в крематорий, минуя дом престарелых.
В-пятых, имущество. Одно из последних воспоминаний— Слушай, отец, да похороним мы тебя, успокойся! Подпиши-ка мне доверенность, чтобы я мог распорядиться твоим барахлом в случае чего. Сделай для меня, наконец, хоть что-то полезное, папа! Ведь я же, в конце концов, твой сын! — одутловатый небритый мужчина средних лет в засаленной майке нервно оглядывается по сторонам, то присаживается на корточки, то встает, делая круги вокруг инвалидного кресла отца, словно голодная акула вокруг умирающего тюленя.
Иов, смахнув слезу, трясущейся рукой ставит подпись и бросает сыну бумажку, одним махом лишаясь всей хоть сколько-нибудь ценной собственности.
Через неделю Иова перевели в муниципальный дом престарелых, потому что дети перестали платить за частный. Сославшись на различные «семейные обстоятельства», сын и дочь наотрез отказались взять отца к себе, обвинив при этом друг друга в черствости. Больше Иов их никогда не видел.
Восемь стариков в одной комнате, которые помогали друг другу вставать, садиться, принимать лекарства, находить очки, приносили баланду из столовой тем, кто уже не мог ходить, и звали санитарку, если кто умер. В этом обществе Иову предстояло провести последние дни жизни.
Оказавшись в отстойнике муниципального милосердия, он вздохнул с облегчением. Чувство вины перед детьми его оставило. Скоро крематорий.
В-шестых, здоровье. Последнее воспоминаниеГоды шли, а хуже Иову не становилось. Ни инсульта тебе, ни инфаркта… Смерть явно припозднилась. Иов смирился и стал играть в городки. Шахматы ему уже не давались, склероз, знаете ли… Все-таки восемьдесят девять лет как-никак.
Соседи по комнате все умирали и умирали, а Иов все играл и играл. Впав в маразм, стал подумывать о футболе.
— И смерть про меня забыла, — горько вздохнул он как-то вечером, показывая фотографии детей «новичкам», коих переживал уже пятый состав.
Следующее утро выдалось удивительно теплым, ясным и солнечным, Иов поднял было руку с городошной битой, как вдруг в глазах потемнело, ноги отнялись, и он упал. Вокруг кто-то засуетился, раздевал его, шарил по карманам…
И вот в последнюю секунду жизни одинокий, старый, нищий Иов наконец-то почувствовал себя счастливым, как младенец, покидающий мир. Широко открытые, водянистые, светло-голубые глаза смотрели в такое же небо.
КОЛЕНО ИУДЫ
ОНАН
Огромное зеркало — самое раннее, самое счастливое воспоминание детства. Вот уже двадцать лет каждое утро оно встречает Онана ласковым, пристальным взором, улыбается губами его глазам, заботливо сопровождает все его движения, неотрывно рисует все еще юные черты его нежного тела. Зеркалу чуждо непонимание, его взаимность чиста и естественна, оно не притворяется. Во всю высоту, во всю ширину, целиком и полностью оно принадлежит Онану, оно его — так будет всегда. А подойди к нему кто-то другой — оно просто не станет его отражать, просто не станет. Онан это знает. Нет, зеркало ему не изменит.
В доме тихо. Онан запирает дверь, поворачивается. Они снова вместе — двое любящих и любимых, никто не потревожит их счастья. Обнаженное тело Онана медленно приближается к своему двойнику, руки соприкасаются с гладкой поверхностью стекла. Зеркало нагревается его теплом, запотевает от горячего и влажного дыхания, долгий поцелуй. Головка члена, словно алый бутон, раскрывается на глазах, тянется вперед, мгновение… и, уткнувшись ею в еще прохладную гладь стекла, Онан ловит чарующий трепет, что стремительным потоком пробегает по его возбужденному телу. Счастье… Поцелуями он осыпает свою белую руку, плечо, шею…
Он одновременно и любящий, и любимый, их ощущения синхронны — он и целующий, и вкушающий поцелуй. Единство, перерастающее в единение. Чувственная рука ласкает его шею и грудь, чутко и нежно сжимает горячую плоть, проникает в самые потаенные уголки его тела, пощипывает, натягивает, скользит. Слезы радости орошают лицо, ноги дрожат от сладостного напряжения, он не выпускает себя из объятий, тихий стон срывается с влажных уст, и зеркало благодарно принимает в себя прекрасные вожделенные брызги, немедленно обрамляя их лучащейся радугой распадающегося света. Онан улыбается, смеется, как маленький мальчик, и через мгновение его влажный язык игриво и жадно слизывает сладковатую сперму. Обмякнув, Онан какое-то время сидит неподвижно, облокотившись на свое отражение в зеркале, потом чуть отклоняется и, выгнув спину так, что позвонки, кажется, вот-вот проткнут шелковистую кожу, целует свой член.