В известном смысле ничего особо непристойного в доме не обнаружилось — чистый маскарад: медсестры и матроны, чепцы и высокие каблуки. Вот только большинство костюмов не столько прикрывало, сколько обнажало. Одна девица была одета в подобие трико для дайвинга, с прорезями на сосках и лобке. Другая была похожа то ли на Хайди,[3] то ли на Еву Браун. Уотсон смотрел на них, все больше распаляясь праведным гневом. У него не осталось сомнений: он поступил абсолютно правильно, нельзя терпеть такое безобразие. Вдоволь наглядевшись, он вернулся к беседе с миссис Крофт, и все это время неподалеку маячил старший инспектор Лодердейл, который настоял на участии в операции, — он хорошо знал своего шефа и опасался, что в конце концов поднимется грандиозный скандал. Ан нет, с улыбочкой подумал Ребус, пока ничего не поднялось.
Миссис Крофт говорила на несколько окультуренном кокни, который терял свою окультуренность по мере того, как в большую, уставленную диванами гостиную спускались все новые пары. В гостиной пахло дорогими духами и дорогим виски. Миссис Крофт все отрицала. Даже тот факт, что они находятся в борделе.
Не сторож я борделю моему, подумал Ребус. Тем не менее нельзя было не восхищаться спектаклем, который она устроила. Она твердила, что честно ведет свой бизнес, платит налоги, что у нее тоже есть права… и вообще, где ее адвокат?
— Зачем ей адвокат — она сама профессиональная проститутка, — пробормотал Лодердейл Ребусу, который даже удивился, услышав шутку от одного из самых мрачных типов, с какими ему доводилось работать. Это само по себе заслуживало улыбки. — Чего скалишься? У нас что, перекур? Давай-ка работай.
— Да, сэр.
Лодердейл отвернулся, чтобы расслышать слова Уотсона, и Ребус сделал неприличный жест у него за спиной.
Этот жест заметила миссис Крофт и, вероятно решив, что он предназначается ей, ответила тем же. Лодердейл с Уотсоном повернулись в сторону Ребуса, но тот уже уходил прочь…
Полицейские, прятавшиеся в саду за домом, привели нескольких бедолаг с побледневшими лицами. Один сиганул из окна первого этажа и теперь прихрамывал. Но при этом утверждал, что врачебная помощь ему не нужна и вызывать «скорую» нет никакой необходимости. Женщин все это, казалось, очень забавляло, особенно выражение лиц клиентов; диапазон тут был широк — от стыдливой неловкости до неловкости гневной. Некоторые храбрились (впрочем, недолго): я, мол, знаю свои права. Но в основном все делали то, что им говорили: помалкивали и старались проявлять терпение.
Со стыдливой неловкостью стало немного проще, когда кто-то из клиентов припомнил, что посещение борделей законом не запрещается, — запрещается содержать бордель. Все верно, однако это вовсе не означало, что сегодняшнее задержание сойдет им с рук. «Припугнуть, и только потом отпустить». Если никто не будет ходить в бордель, то и борделя не станет. Такова логика. Потому полицейские заготовили свои обычные истории — те самые, которыми они запугивали любителей снимать девочек на улице.
— Сэр, на пару слов, строго между нами. Я бы на вашем месте проверился на СПИД. Я это вам серьезно говорю. Многие из этих красоток вполне могут быть разносчиками заразы, даже если по ним и не скажешь. Когда что-то заметно, обычно сделать уже ничего нельзя. Вы женаты, сэр? Подружка у вас есть? Посоветуйте им тоже сдать анализы. Иначе ни в чем нельзя быть уверенным, вы же сами понимаете…
Это было жестоко, но необходимо, и, как и у большинства жестоких слов, в них была своя правда. Кабинетом миссис Крофт, судя по всему, служила небольшая комната в задней части дома. Там нашли сейф и терминал для кредиток. На квитанционной книге было написано: «Гостевой дом Крофтер». Насколько понял Ребус, номер на ночь стоил семьдесят пять фунтов. Дороговато для простенькой гостинички, но кто из бухгалтеров стал бы проверять? Ребус не удивился бы, если бы оказалось, что заведение исправно платит НДС…
— Сэр? — Это был сержант Брайан Холмс — его недавно повысили, и он готов был лопнуть от усердия. Он стоял в середине лестничного пролета и оттуда взывал к Ребусу. — Я думаю, вам надо подняться…
У Ребуса это не вызвало энтузиазма. Черт понес этого Холмса наверх, тащись теперь к нему, — Ребус, много лет живший на третьем этаже, питал понятную неприязнь к лестницам. В Эдинбурге, как назло, лестниц было полно, как и крутых подъемов, резких ветров — и любителей поворчать на крутые подъемы, лестницы и ветер…
— Иду.
Перед дверью в одну из комнат Холмс что-то тихо обсуждал с констеблем. Увидев Ребуса, который наконец поднялся на площадку, Холмс отпустил констебля.
— И что, сержант?
— Посмотрите сами, инспектор.
— Ничего не хочешь сказать для начала?
Холмс отрицательно покачал головой.
— Я думаю, всякими там членами вас не удивишь, сэр?
Ребус открыл дверь. Что он ожидал увидеть? Имитацию камеры пыток и голое тело истязаемого? Фермерский двор, где разгуливают курочки и овцы? Мужской член. Может быть, у миссис Крофт в спальне на стене коллекция членов. Вот этот мне попался в семьдесят третьем. Он отчаянно сопротивлялся, но победа осталась за мной…
Но все оказалось хуже. Гораздо хуже. Он увидел обычную спальню, правда с красными лампами. На самой обычной кровати лежала обычная женщина, локтем она упиралась в подушку, а головой — на кулак. И на той же самой кровати сидел, не поднимая глаз, одетый человек, которого Ребус узнал: это был член парламента от Северного и Южного Эска.
— Господи Иисусе, — сказал Ребус.
Холмс высунул голову из-за двери.
— Пошли отсюда на хрен — я на публику не работаю! — заорала женщина. Ребус отметил ее английский выговор. Холмс ее проигнорировал.
— Забавное совпадение, — сказал он члену парламента Грегору Джеку. — Я с моей подружкой как раз недавно переехал в ваш избирательный округ.
Член парламента поднял взгляд, в котором было больше печали, чем гнева.
— Это ошибка, — сказал он. — Ужасная ошибка.
— Я так понимаю, вы тут занимались предвыборной агитацией, сэр?
Женщина, не меняя позы, расхохоталась, так что красный свет лампы, казалось, до краев заполнил ее разинутый рот. У Грегора Джека был такой вид, будто он сейчас двинет ее кулаком. Но он решился лишь на пощечину, да и то промахнулся и попал ей по руке. Голова ее откинулась на подушку, и она еще пуще развеселилась, совсем как девчонка, — задрыгала в воздухе ногами и замолотила руками по матрасу. Прикрывавшая ее простыня сползла на пол. Джек поднялся и, переминаясь с ноги на ногу, принялся нервно почесывать палец.
— Господи Иисусе, — повторил Ребус. А потом: — Идемте, провожу вас вниз.
* * *Не к Фермеру. Фермер начнет орать как резаный. К Лодердейлу. Ребус подошел к нему, изо всех сил изображая смирение.
— Сэр, у нас маленькая проблема.
— Ясно. Наверняка этот сукин сын Уотсон постарался. Всё славы ищет. Всё хочет быть в центре внимания. — Неужто Лодердейл ухмыльнулся? Тощий, с бескровным лицом, он напоминал Ребусу картину, которую он когда-то видел: каких-то кальвинистов или раскольников-пресвитерианцев… в общем, мрачных типов. Готовых сжечь любого, кто попадет к ним в руки. Ребус старался сохранять нейтралитет и в ответ на инсинуации Лодердейла отрицательно качал головой.
— Вряд ли, нет…
— Проклятые газетчики уже тут как тут, — прошипел Лодердейл. — Ловко подсуетились, да? Даже для наших друзей из прессы слишком уж быстро сработали. Не иначе старый хрен Уотсон их навел. Он сейчас сам к ним побежал. Я пытался его остановить.
Ребус подошел к окну и выглянул наружу. Там, у парадного входа, действительно собралось несколько репортеров. Уотсон, уже закончивший свою заготовленную речугу, теперь отвечал на вопросы, пятясь по ступенькам к двери.
— Боже мой, — сказал Ребус, восхищаясь собственной невозмутимостью. — Значит, плохи наши дела.
— Какие еще дела?
И Ребус ему рассказал. За что был вознагражден такой широкой улыбкой, какой ему еще не доводилось видеть на лице Лодердейла.
— Ну-ну, так кто же оказался плохим мальчиком? Но я пока не вижу проблемы.
Ребус пожал плечами:
— Дело в том, сэр, что никому от этого хорошо не будет.
К дому начали подъезжать фургоны. Два — чтобы отвезти в участок женщин, два — для мужчин. Мужчинам зададут несколько вопросов, узнают их имена и адреса, а потом отпустят. Женщины… ну, с женщинами дело совершенно другое. Им предъявят обвинение. Коллега Ребуса, Джилл Темплер, назвала бы это приметой фаллоцентричного общества. Или завернула бы еще что-нибудь в этом роде. Она здорово изменилась, когда увлеклась книгами по психологии…
— Чепуха, — сказал Лодердейл. — Ему некого винить, кроме себя самого. Что мы, по-твоему, должны делать? Вывести его через заднюю дверь, накинув одеяло на голову?