Воспитание чувств: бета версия - Елена Колина страница 7.

Если у кого-то возник вопрос, где при всем этом папа, то папа – на диване, в пик скандала делает звук телевизора громче. Это некий негласный договор: Ларка – папина дочка, стесняется папу, не хочет при нем быть гадкой, крикливой, а папа за это продолжает считать ее немного трудной Нежной Прелестью… Говорят, что подросток не владеет своими эмоциями, и из-за этого весь сыр-бор, но Ларка, мне кажется, владела: при виде мамы надевала на себя маску Бармалея, при виде папы маску Зайчика. У меня было по-другому: мама могла быть «плохой» или «хорошей», но всегда до донышка моей, а папа… я как будто ехал с доброжелательным попутчиком в поезде, он благожелательно наблюдает за мной, но ничего обо мне не знает, как и я о нем.

Иногда я думаю – какие отцы у других? Люди обычно не хотят говорить о таком, я бы и сам ответил на такой вопрос задумчивым меканием: «Мы с отцом были э-э… не близки, но я же э-э… его сын». Мой отец то ли разучился быть отцом-старшим другом-учителем из-за своих неудач, то ли никогда не умел. Не помню, чтобы он дал мне когда-либо какой-либо внятный совет, кроме того, как завязывать галстук. В отличие от Романа, который начал меня учить с первой минуты нашей встречи на Аничковом мосту: «Главное, чтобы была мечта. Я всю жизнь хотел стать миллионером и стал долларовым миллионером».

Мама сказала бы на это «хвастаться нехорошо» и «любить деньги некрасиво», отчасти исходя из общего представления об интеллигентности, отчасти от обиды.

А мне не казалось некрасивым, что Роман любит деньги, говорит о деньгах; деньги воплощали его энергию, драйв, торжество победителя, – Роман любил свой миллион долларов, как будто это был значок «Победитель Соревнования Всех». Родители были обижены – Роман живет в нашей квартире, любуется на наш Аничков мост, им хотелось, чтобы я разделял их обиду. Но ведь это они считали новую жизнь хаосом, в котором прежние нормы утратили смысл, а я в силу возраста просто данностью миропорядка.

Как-то в самом начале октября я, вместо того чтобы после школы пойти домой обедать, поехал домой на Фонтанку – и встретил Романа.

– Ты чего в жизни хочешь? Главное, чтобы была мечта, – сказал Роман. – Но самое главное – масштаб мечты. Какая твоя мечта: гуляш с макаронами или миллион долларов?

– Гуляш с макаронами.

Это была не попытка пошутить, а мгновенная искренность: я был голоден.

…Классика, завязка романа: встреча, которая меняет жизнь, разворачивает жизнь в другую сторону. Или же любая встреча лишь немного шевелит цепочку событий, и ручейки другим путем попадают в одну и ту же реку?…Вот оно, занудство, от которого не удержаться, когда говоришь о прошлом. ВЕСЕЛЕЙ ДАВАЙ!

Как это было

После школы поехал домой, на Фонтанку. Хотел постоять на Аничковом мосту. И знаете, кто там уже стоял? И смотрел на Фонтанку? Вот именно, папа.

Я к нему не подошел, это его личная жизнь. Я и не знал, что он тоже ездит постоять на Аничковом мосту.

А мама, думаю, никогда, с чего ей стоять без дела на Аничковом мосту, бессмысленно глядеть на Фонтанку? Мама и Ларка рациональные люди, не испытывают бесполезных чувств, сразу идут обедать.

Папа стоял у моего коня, смотрел на Фонтанку. Положил руку на выбоину на постаменте, где написано: «Это следы одного из 148 478 снарядов, выпущенных фашистами по Ленинграду в 1941-44 гг.». А вдруг папа здесь с кем-то встречается, с женщиной? Обязан ли я в данном случае как мамин сын узнать, с кем, или, наоборот, как папин сын обязан не узнавать? Да нет, никакой женщины не может быть, он просто стоит и думает. Может, о том, что у него нет работы, а может, о своем отце. Моем деде.

Мой дед в октябре сорок первого снимал коней с Аничкова моста. Не один, конечно. Коней сняли с моста, чтобы в них не попала бомба. Положили в деревянные ящики и закопали напротив нашего дома, в Аничковом дворце. Сверху насыпали газон, чтобы никто не знал, но все в Ленинграде, конечно, знали. Кони были под землей всю войну, а в сорок пятом году их поставили обратно. Мой дед в сорок первом снимал коней с Аничкова моста, а в сорок пятом ставил обратно! Радовался, наверное, что кони спаслись и он опять будет смотреть на них из окна.

Чтобы не столкнуться с папой, повернул на Фонтанку и подошел к нашему дому. Никак не привыкну, что это уже не наш дом.

Как вдруг подъехала машина. Обрызгала меня. Машина «мерседес».

Из машины вышел дядька, который купил нашу квартиру. На нем не малиновый пиджак, как на новых русских, а джинсы, рваные на колене. В руке сотовый телефон, большая трубка с крышкой, крышка откидывается, и можно говорить.

Он стоял у машины, чтобы перейти Фонтанку, говорил по телефону и вдруг отпрыгнул назад, как лев, и схватил какого-то мальчишку за ухо. А в руках у мальчишки дворники. Я и не заметил, как он снял дворники с его машины, а как дядька-то заметил? Он что, спиной видит? Дядька одной рукой держал мальчишку за ухо (дворники уже были у него под мышкой), другой выгреб из кармана мальчишки деньги, смятые бумажки и мелочь. Сказал: «Пуск!» и дал ему пенделя, он так и полетел вперед, упал. Я помог ему подняться, и он убежал.

Дядька меня не узнал. Потом узнал, сказал:

– А-а, это ты, привет!

Я сказал:

– Здравствуйте, а зачем вы забрали у него деньги?

– А чтобы знал, как п…ь.

Потом он стал пристально смотреть на меня и сказал:

– Скотина… Вот ты-то мне и нужен… Завтра в три будь у меня. Зовут-то тебя как?

– Петя Чайковский.

– Ха. «Детский альбом» я и сейчас сыграю. …Я буду звать тебя Петр Ильич, а ты зови меня Роман.

Он дал мне свою визитку, на визитке написано «Игорь Иванович Васильев, президент».

– Но вы же Роман, а тут написано «Игорь Иванович»?

– Я себе еще не сделал визитку, возьми пока эту.

– Хорошо.

Зачем я ему завтра в три? Скотина – это кто? Какая-то скотина, которая угрожает ему? Он хочет, чтобы я ему помог? Он может доверять только мне? Но почему он может доверять только мне? В книгах бывает, что именно незнакомцу доверяют что-то важное, например, передать письмо перед смертью.

Оказалось, все просто! Все прекрасно, супер! У меня есть работа!

Оказалось, что у Романа хорошая память и чутье на людей. Он сказал: «У меня хорошая память и чутье на людей. Я сразу понимаю, как я могу этого человека использовать. Если человек мне сразу не нужен, я откладываю это в долгий ящик, а в нужный момент всплывает. Я запомнил, как ты играл со Скотиной, ты-то мне сейчас и нужен».

Оказалось, что скотина – это его сын. Малыш, которому я дал по нахальным лапам за то, что он бил няню.

Скотина (вот оно что, ему не два-три года, а шесть) в этом году пошел в первый класс. В платную частную школу.

– Ты смотри, что пишут… – Роман достал из кармана измятую записку и прочитал мне: – «Уважаемый Роман Алексеевич! Алеша высморкался в рисунок коллеги». Коллега – это учитель рисования. У них там идея в том, что учителя, родители и дети – свободные личности. Вот придурки. Написали бы тогда: «Уважаемый Роман Алексеевич! Ваш коллега Алеша высморкался в рисунок».

Роман хочет начать для своей Скотины новую жизнь. Забрать его из платной школы. Отдать в другую, нормальную.

И нанять ему другую няню, меня. Старую он только что выгнал.

Роман сказал, что было неправильно выбирать нянь не для Скотины, а для себя: «Эти суки все понимают буквально и за свои услуги хотят слишком много». Я спросил: «Сколько? Мне не надо слишком много». Он засмеялся: «Ты не будешь требовать того же, что няньки».

– Я тебя увидел и подумал: вот оно. Не хочу, чтобы он чуть что – разинул пасть «а-а-а!» и сопли до колен. Скотине нужна не п…а на ножках, а мужик. Ты.

Роман сказал, что няньки балуют бедного Скотину еще хуже мамки, потому что, «суки, хотят устроиться». Я понял, они хотели, чтобы он на них женился.

– Я могу обращаться к ребенку Скотина? – спросил я.

– А как тебе еще его называть?

Мне не разрешено: обращаться со Скотиной, как будто он мой наниматель.

Мне разрешено: обращаться со Скотиной, как если бы он был мой брат. Воспитывать Скотину по своему разумению.

Роман сказал: «Можешь отшлепать его, припугнуть».

Я против того, чтобы пугать ребенка. У нас Ларка один раз чуть не умерла: у нее поднялась температура и отекло горло. Врач со «скорой» сказал, что это отек Квинке, Ларка чуть не задохнулась. Стали расследовать, что было. И что? Баба Сима сидела с Ларкой. Ларка капризничала, плевалась супом, и баба Сима сказала: в блокаду на Аничковом мосту стояла маленькая старушка в платочке, она ласково разговаривала с непослушными детьми и незаметно подталкивала их к открытому люку, дети проваливались в люк, а под мостом работала огромная мясорубка… Баба Сима хотела поддать ужаса, а у Ларки оказалась аллергия на ужас. Я повел Ларку на мост, показать, что там нет никакого люка.