Нора была как нора, ничего особенного собой не представляла. Они подождали немного, пока робот возьмет пробы почвы, и пошли к лесу.
До опушки оставалось не больше трехсот метров, когда вдруг вспыхнули и засияли радужным разноцветьем верхушки этих удивительных деревьев. Брянов оглянулся, увидел над недалеким горизонтом малиново-красный гриб зари: вставало солнце. Когда он вновь посмотрел на лес, то заметил над вершинами далекие точки парящих птиц. По мере того как поднималось солнце, все больше освещая лес, все больше взлетало и птиц.
— Погляди-ка! — воскликнул Устьянцев. Он показал на белесую стену леса, куда-то ниже освещенной полосы. И тут Брянов сам разглядел десятки аев, нахохлившимися совами сидевших на разлапистых ветвях.
Остановившись, они стали ждать. Робот, катившийся впереди, потоптался на месте, пошевелил антеннами и снова медленно двинулся вперед. Аи смотрели на него и не двигались с места, не шевелились. Брянов ждал, когда солнце осветит их, чтобы рассмотреть поближе. Но едва прямые лучи скользнули по веткам, на которых они сидели, как аи зашевелились и один за другим, словно подброшенные, начали взлетать вверх. Взмахивая широкими крыльями, они взмывали все выше, кувыркались в воздухе, радостно стрекотали, как кузнечики, чирикали, пищали, не обращая на людей никакого внимания.
И тут Брянов услышал тревожный зуммер: звездолет с орбиты искал командира виброгравитрона.
— Что случилось? — услышал он голос четвертого штурмана Томана, дежурившего на связи.
— Все в порядке.
— «Вибрик» исчез!
— Как это исчез? Вон он стоит.
— Ты видишь, а я не вижу.
— Сейчас выясню.
Он вызвал Нину, оставшуюся на «вибрике», но Нина не ответила. Это было странно, потому что в любом случае ее робот уж обязательно должен был отозваться.
Согласно инструкции в подобных случаях прекращались любые работы и все космолетчики немедленно возвращались к своим местам. Но ни Брянову, ни Устьянцеву случившееся почему-то не показалось тревожным. Переглядываясь, они неторопливо пошли к «вибрику», строя догадки о странном исчезновении связи.
Только оказавшись внутри виброгравитрона и закрыв люки, они ужаснулись своему спокойствию. Быстро осмотрели аппарат: все было на месте. Не было только Нины и ее робота. И птица тоже исчезла. Обе двери карантинной камеры были распахнуты, что категорически запрещалось.
Понадобилось несколько минут, чтобы роботы нырнули в свои люки и виброгравитрон, вобрав опоры, поднялся и завис в пятистах метрах от поляны. Сверху хорошо просматривалось все поле. Но Нины и ее робота нигде не было видно. И что особенно поражало: полностью отсутствовали обязательные для работающего робота излучения.
Брянов доложил на звездолет об исчезновении Нины и о странном отсутствии у него чувства беспокойства. Он просто не знал, что ему теперь делать. Садиться и обшаривать поляну казалось бессмысленным, возвращаться без Нины — никак невозможным.
— Повиси, — сказал Томан. — Можешь повисеть?
— Сколько угодно. А толку?
— Мы пока проанализируем показания ваших приборов. Жди.
В солнечных лучах поле выглядело неровным и пестрым. Много было черных проплешин с воронками в середине. И много было точно таких же по размерам, как эти проплешины, круглых пологих холмиков. В этом сочетании воронок и холмиков чувствовалась закономерность, но какая, этого Брянов не мог понять.
— Четыреста семнадцать воронок, — подсказал робот. — И ровно столько же холмов. Распределяются равномерно, кроме одной пары, что у восточного края поля.
— Размеры? — спросил Брянов.
— Одинаковые. Кроме той же пары…
На экране связи со звездолетом появился Томан, сказал, что с Ниной ничего опасного, по-видимому, не случилось: стрессовых состояний не отмечено. Ее робот был переключен на внутренний контакт еще до того, как Нина вышла из «вибрика». Вышла она по собственной воле…
Ничего не объясняла Брянову эта информация. Если вышла по собственной воле, то почему оставила открытой карантинную камеру?.. Одно утешало: робот, охраняющий человека, в случае опасности, даже при малейших физиологических изменениях в организме, немедленно включит все виды связи.
Значит, ждать? Ждать, когда опасность для Нины станет реальной? С этим Брянов не мог смириться.
— Я считаю, что мне нужно выброситься на нити, — сказал он Устьянцеву.
— Об этом следует запросить звездолет.
— А если откажут? Так и будем висеть и ждать?
Брянов понимал, что это самовольство. Но, даже понимая, он ничуть не тревожился за свое поведение. Само это должно было породить чувство опасности. Но благодушие окутывало каждую клеточку мозга. Чувства верные помощники и стимуляторы разума — плавали в расслабляющей апатии, как законсервированные живые организмы в сладком питательном растворе.
— Давай сначала выкинем робота, — предложил Устьянцев. — А там видно будет.
Растопырив все свои конечности, как паук на паутинке, робот полетел вниз, быстро разматывая тончайшую, почти невидимую нить. Опустился в траву, потоптался на месте и покатился по спирали, все шире обегая поляну, заглядывая по пути во все воронки, приостанавливаясь на холмиках, смешно подпрыгивая на них, чтобы получше прозондировать почву. Он походил теперь на мальчишку, наконец-то вырвавшегося из-под опеки взрослых и торопившегося разузнать как можно больше, прежде чем его позовут. Все, что он видел своими четырьмя глазами, все, что ощупывал локаторами, датчиками, анализаторами, все отражалось на полиэкране «вибрика», на многочисленных приборах.
Брянов стоял перед полиэкраном, не сводя с него глаз. Устьянцев, внешне безучастный, сидел рядом. Оба молчали, анализировали собственные ощущения, чтобы потом на основании этого анализа взбодрить себя беспокойством. На приборах бегали импульсы, покачивались стрелки, поблескивали указатели, ничто не говорило о каких-либо отклонениях от норм. Словно даже приборы заболели идиотизмом благодушия. Только в клеточках полиэкрана плыли, менялись изображения.
Над лесом парили аи, похожие на мотыльков, не обращая никакого внимания на бегающего по полю робота. Но вот робот приблизился к лесу, и аи один за другим стали слетаться к опушке. Робот отступил, и птицы отлетели как по команде, сразу потеряв к нему интерес. Это было первое открытие — невидимая черта, за которой начиналось пространство аев. Робот зигзагами помчался вдоль опушки, проверяя, везде ли существует эта черта, и на одном из экранчиков, изображающем все ноле, прочерчивалась почти ровная светлая полоса. Следующее открытие сделал сам Брянов, заметив, что за этой полосой нет ни одной воронки, ни одного холмика. Все это могло означать только то, что на поле существует разграничение: лес и подступы к нему — пространство аев, поле — территория черных жуков.
Брянов привык с уважением относиться ко всякой информации, считая, что ненужной просто не существует. Но сейчас ему нужна была не всякая, а та, что помогала бы искать Нину.
— Иди к лесу, — подтолкнул он робота. — Попробуй поговорить с аями.
Птицы-мотыльки кинулись к опушке, как только робот пересек запретную черту. Некоторые срывались с веток, планировали вниз, едва не касаясь крыльями высоких антенн.
— Мы пришли из другого мира, — прочирикал робот. — У нас добрые намерения, и мы не причиним вам зла…
— Уххи, уххи, — заухали аи, отлетая прочь. — Уххи тоже говорят, что не хотят нам зла!..
Брянов и Устьянцев переглянулись. Даже в монотонном переводе робота чувствовался ужас аев по отношению к уххам.
— Мы не уххи, — спокойно просвистел робот, — вы же видите, что мы не уххи.
— Никто не видел уххов, — послышалось в ответ. — Увидевшие уххов умирают. Без страха смерти их могут видеть только наши слуги — ззумы.
— Все вы живы, хотя видите меня. — Робот тотчас ухватился за подсказанную мысль. — Значит, мы не уххи.
Эта простая логика, как видно, озадачила аев. Они заметались над опушкой, оглушили беспорядочным свистом. Наконец один из них подлетел и безбоязненно сел на ствол излучателя робота.
— Если вы не уххи, то почему вас не трогают ззумы? Они никого не пускают на это поле.
— Но они пускают вас.
— Только ночью. Таков закон. Ночью мы спим в норах, приготовленных ззумами, и они нас охраняют от диких обитателей леса, которые охотятся по ночам. Уххи приходят на рассвете и уносят в свои пещеры всех умерших, всех, кто не улетает…
— Все это очень интересно, — запел робот, удивив космолетчиков такой не свойственной машине дипломатией. — В другой раз я с удовольствием побеседую с вами на эту тему. А сейчас мне хотелось бы встретиться с вашими старейшинами.
Аи не поняли, зачирикали, запересвистывались.
— Кто такие — старейшины?
— Есть же у вас главный, первый, кого бы вы слушались.