- Ну что, целоваться будем или просто, по-мужски, пожмем друг другу руки? - поинтересовался Боболониус, нарушая гробовое молчание.
***
Алиса Сигизмундовна родилась в августе 1448, и потому в этом году ей исполнялось 550 лет - по-своему круглая и знаменательная дата.
Праздновать решили без особых торжеств, в тихом домашнем кругу, среди своих.
Властная и строгая дама, происходившая из воинственного и славного рода польских князей Вишневецких - Алиса Сигизмундовна в первые дни наводила легкий ужас на Тэтэ, которая боялась ее больше, чем Боболониуса, Фофаню, Горация Фигула и даже жутковатого на вид Христофора Колумбовича вместе взятых. Однако месяц спустя обе дамы как-то незаметно спелись, и теперь по утрам их часто можно было застать на кухне, когда, проводив Димыча на работу, Тэтэ пекла пирожки - и не пирожки даже, а кулинарные шедевры - под строгим и чутким руководством старой княгини. А поскольку Алиса Сигизмундовна была страстной любительницей живописи, то отдыхала она обыкновенно в своем собственном портрете, который висел в голубой гостиной, и очень любила, чтобы Тэтэ сидела прямо под ним с вязаньем или вышиванием - это очень ее успокаивало.
А вскоре и сам Иловайский окончательно размяк и оттаял душой в новом обществе, и более не вздрагивал, когда наперерез ему, из стены в стену, шла высокая статная фигура в теплом шлафроке.
Алиса Сигизмундовна и при жизни сантиментов не любила, но привязалась к новым соседям с нежностью, которая поразила ее саму.
Так что теперь любому, кто посмел бы причинить вред либо обиду ее драгоценной Тэтэ или Деметрию (как она звала Димыча), пришлось бы иметь дело с разгневанным и весьма могущественным - надо заметить привидением.
Расцвел в их компании и пенат Гораций Фигул. Наконец он мог снова самозабвенно охранять этот дом и его обитателей от всего дурного и нечестивого, и он старался - видит Бог, он отчаянно старался.
Результатом его стараний оказалось то, что Элеонора Степановна хоть ей и неоднократно давали новый домашний адрес Иловайских, причем давали не только Димыч и Тэтэ, но и такая солидная и уважаемая организация, как справочная служба - хоть тресни, не могла обнаружить проклятый дом на крохотный - всего в несколько домов Ольгинской.
Элеонора пыхтела по улочке взад и вперед, как пузатый гневный броневичок, громыхала и подвизгивала, но ничего это ей не давало. Из вопросов, задаваемых редким случайным прохожим, которые хорошо ориентировались на местности, следовало, что дом - вот он. Элеоноре было страшно спрашивать: "Где?" Завершилось все тем, что гневная теща Дмитрия Иловайского окончательно сдала и отправилась в престижный санаторий поправлять расстроенные донельзя нервы. В санатории было много обслуживающего персонала, который в виду отсутствия зарплат был не прочь и поскандалить с не в меру громогласными пациентами, и Элеонора была совершенно счастлива, заполучив доступ к такому благодарному контингенту.
Фофаня - тихий и скромный домовой, ростом Димычу до колена, оказался страстным любителем архитектуры, и поскольку Иловайский как раз собирался писать диссертацию о роли эклектики и ее светлом будущем, пока что по достоинству не оцененном архитекторами, то работа продвигалась у него споро. Во-первых, в чудо-библиотеке находились любые книги, какие только его душа желала, а, во-вторых, Фофаня щедро делился с новым хозяином огромными своими знаниями по интересующему вопросу.
Христофору Колумбычу, оказавшемуся при близком знакомстве лешим, было тоскливее всех. Лесов в пределах дома отродясь не водилось и он слонялся из угла в угол, сам угловатый, покрытый темной корой, скрипучий и неприкаянный. У Тэтэ просто сердце рвалось на него смотреть. Очевидно, она очень сильно сопереживала Колумбычу, ибо одним прекрасным, как водится, утром в доме обнаружился потрясающий зимний садик. Христофор расцвел, в буквальном смысле слова. На его плешивой макушке пробились молодые клейкие зеленые листочки неведомого происхождения, и он часами простаивал над крохотным прудиком с золотыми рыбками, угукая и завывая по всем лешачьим правилам.
А Боболониус? Ну что, Боболониус . Носил сандалии на все четыре лапы, с аппетитом ел пирожные - и раз в месяц мясо (крокодилам ведь немного нужно, даже таким гигантским), читал наизусть сотни стихотворений, отдавая предпочтение "серебряному веку", и делал вид, что грубит.
Иногда он пел басом, и пел до тех пор, пока не лопался какой-нибудь стакан. Тогда он кричал: "Я Армстронг!" и весело махал хвостом если, конечно, в радиусе пяти-шести метров никого не было.
Димыч защитился в декабре. К его приходу фасад дома приобрел вид, которому бы черной завистью позавидовал и Гауди.
А в январе родился Тошка.
- Интересно, - сказала Тэтэ, когда все обитатели дома столпились вокруг детской кроватки, пристально разглядывая нового жильца розового, голубоглазого, веселого и глуповатого, как, впрочем, и все младенцы. - Интересно, что изменится с его появлением?
- Ничего не изменится, - твердо отвечал Димыч. - Разве у такого крохи есть какие-то представления о том, каким должен быть мир?
Главное, чтобы он был счастлив, чтобы знал, что все мы его любим. А там - главное, воспитать его правильно.
- Золотые слова, - согласился Гораций Фигул. - Я буду цитировать вам мысли римских философов, если не возражаете, с двух до, скажем, шести. Чтобы вы прониклись серьезностью и ответственностью поставленной перед вами задачи.
- Цитировать, положим, буду я, - сообщил Боболониус. - И не римских, а русских - все-таки не римлянин родился, и не философов, а поэтов, и не с двух до шести, а круглые сутки, и не им, а младенцу. Кто родился-то? И музыку ставьте чаще.
- Ребенка нужно правильно кормить, - серьезно сказала Алиса Сигизмундовна. - Тэтэ, идемте немедленно в мой будуар, почирикаем о самом насущном.
Фофаня уже бормотал малышу какие-то свои, домовитые сказки, и делал пальцем козу, а Христофор Колумбыч оттеснял его от кроватки, пытаясь привлечь к себе внимание Тошки. Ребенок не плакал и не пугался, только переводил изумленный взгляд с одного диковинного существа на другое.
В доме все потихоньку расцветало, и Себастьян Тарасович тихо и счастливо улыбался. Главное он сделать сумел - нашел для удивительного дома и его обитателей новых хозяев и защитников, и теперь особенно остро чувствовал накопленную за бесконечно-долгие годы усталость.
Хоронили его в феврале.
***
- Птицы, - пробормотал он, ворочаясь в постели. - Такое впечатление, что они прямо над головой поют. И солнце такое теплое. Стоп...
Откуда в спальне солнце, если я на ночь окна зашторил?
- Ну и что странного? - улыбнулась Тэтэ сонной и милой улыбкой.
Выглядывавшая из-под одеяла голова могла принадлежать какой-нибудь очаровательной андерсеновской разбойнице или предводительнице краснокожих, на худой конец, но никак не матери семейства и благополучной супруге. - Может, Фофаня распахнул по случаю жары.
- Это в январе-то жара? - усомнился супруг, приземленный, как все мужчины.
- И оркестр фантастический...
- Какой еще оркестр?!
Они одновременно огляделись по сторонам и замерли...
Квартиры не было. То есть не просто, а вообще не было. Над их головами вместо белого в лепные украшения потолка раскинулось ослепительно-голубое небо, в правом углу которого висело отмытое кем-то до блеска, надраенное, праздничное, сияющее солнце. Стен, естественно, тоже не наблюдалось, даже в более отдаленных окрестностях. Зато повсюду росли роскошные могучие, древние деревья с буйными ярко-зелеными кронами. Лес уходил вглубь, во все стороны необъятного пространства, а сами они находились, очевидно, на лесной поляне - такой же прекрасной, как и все окружающее; благоухающей, с брызгами цветов и растений всех оттенков радуги. Ошеломительно пахло земляникой и молодой травой. Сверкала алмазами утренняя роса.
Хрустальной чистоты лесной ручей звонко журчал по камням и корягам, впадая в круглое, играющее бликами озерцо, сплошь поросшее белыми лилиями, ярко-желтыми кувшинками и сиреневыми лотосами. На круглых плотных темно-зеленых листах довольно кряхтели лягушки. У самой кромки воды блаженно жмурился Боболониус, похожий на исполинское замшелое бревно - весь в тине и ряске.
По другую сторону озерца, на холмике, размещалось крохотное капище из белого песчаника, а в нем торжественно возвышался палисандровый Гораций Фигул, надраенный до блеска, явно натертый маслом и окруженный яшмовыми, нефритовыми и серебряными фигурками. Очевидно, для того чтобы умилостивить пената, который - нельзя не признать выглядел более чем представительно.
Алиса Сигизмундовна - настоящая дриада, только немного престарелая и одетая по моде 15 века, а так всем дриадам дриада, в огромном венке из асфоделей, маргариток и каких-то уж вовсе неведомых цветов объедала куст спелой малины в компании с Себастьяном Тарасовичем.