— Не ты, не я, — чуть подумав, изрекает Даяна, — именно Розали. И как раз потому, что влюблена в жизнь.
Я понимаю, что ты хочешь сказать, — раздается голос Вивиан после долгой паузы, и в это время я просто не живу. Стою в напряжении, как слишком туго натянутая струна и, кажется, сейчас зазвеню или сорвусь.
— Мы с тобой выбираем пути разумом и пребываем в равновесии. А Розали — натура слишком страстная. Разум — ее враг номер один. Она борется с ним и успешно. Ее влечет тайна. «Нечто». И ей дела нет, за чем ее позвали, и чем это может закончиться. Несчастная жертва своей азартной, нерассуждающей сущности, и в этом ее беда…
— И, возможно, единственное спасение, — заканчивает Вивиан.
Довольно! Я толкаю дверь ногой, уже не заботясь о достоинстве. Я ухожу!
Надо же! Куда, позвольте спросить?!
Гнев стихает быстро. Конечно, ухожу. И знаю это. И ничего не могу поделать. Возможно, это вина крепнущего влияния Меридиана, но скорее — просто общий закон Города Дождя. Здесь возможно все (сколько можно повторять), что ты только захочешь, но НИКОГДА не произойдет то, чего ты НЕ ЖЕЛАЕШЬ. Одиннадцать часов. Поздний вечер. Серый. Подруги давно разошлись. Я не спрашиваю, уносят ли их слуги в богато украшенных портешезах или увозит в густеющую тьму самое обычное такси. А может они живут далеко и уходят пешком?
В Городе Дождя часто идет дождь. Даже когда он совсем не нужен. А уж когда нужен, он идет обязательно.
3.
Послушай, милый, не нужно слов.
Мы оба знаем их слишком много.
Есть слово «холодно», "одиноко".
Слово «огонь» и слово «любовь».
Их, верно, придумали умные люди.
Но, милый, не будем тревожить тени.
Не нужно! Слово — росток сомнений.
Не надо правды — и лжи не будет.
Его зовут Рей. По-крайней мере, сейчас. Ему так удобнее, а я не возражаю. Не все ли равно, как их зовут? Хотя, конечно, разница есть, но не существенная, и в данном, конкретном случае вполне можно на нее плюнуть. По поводу Рея у меня тоже нет никаких сомнений. Он — тари. И тари не «вызванный», а «созданный». В этом я абсолютно уверена. Еще бы! Я сама его создала. Много лет назад. Мне, конечно, нельзя было этого делать. Крайне самоуверенная попытка. И в том, что она закончилась более-менее благополучно, Арбитр усмотрел особое покровительство богов. «Тари» создают люди образованные, в годах, наполняя их знанием и богатым жизненным опытом. Либо (таких случаев мало, но бывают), тари дают жизнь совсем молодые люди, наполняя их своим вспыхнувшим гением. А зачастую и своей, в мгновение сгоревшей жизнью. Это смертельно опасный опыт. Если условия не выполнены — получается урод, калека, зомби или просто мертвец. Последний случай самый легкий (как раз в смысле последствий), хотя, конечно, если останешься жив, долго потом чувствуешь себя убийцей. Да и от тела избавиться трудно.
С Реем вышло несколько иначе. Или я тогда (еще совсем глупая девчонка), была все-таки несколько сложнее, чем обычно бывает «мадемуазель» нежного возраста", или, действительно, вмешались всемогущие боги.
Тари получил банальное тело, выдержанное в лучших традициях американских «крутых» боевиков: высокое, стройное, с развернутыми плечами и буграми мускулатуры. Вот только с цветом волос вышел прокол. Супермен получился немного рыжим. Не таким, конечно, как лисий мех, но и легкой рыжины оказалось достаточно, чтобы запечатлеть на бесстрастно-красивом мужском лице вечную усмешку.
Я уже не помню, как его звали в самом начале. Кажется, Крисом. Рецидив "Великолепной семерки". И был он, помнится, девятнадцатилетним парнем. Потом с ним произошло много метаморфоз. Он взрослел, обретал опыт, терял иллюзии, менял имена, национальность и даже "исторический коридор". Словом — жил. Не без моей, конечно, помощи, но я бы слукавила, если бы стала утверждать, что им движет моя воля. Скорее наоборот — он вел меня за собой и в последнее время я стала замечать, что ни один мой визит в Город Дождя, даже самый краткий, не обходится без Рея. Теперь его зовут Рей. И, честное слово, он сам выбрал это имя.
Рей — явление неоднозначное. Я путаюсь в догадках и неясных страхах.
Связь между нами, которая должна была оборваться еще десять лет назад, наоборот, день ото дня крепнет и начинает приобретать все более явственный «романтический» оттенок. Черт его знает, как это случилось. Создавая тари я не программировала нежные чувства к создателю. Я была еще слишком ребенком, чтобы всерьез думать о таких вещах. Разве что подсознательно. Ведь в каждой девочке уже с пеленок живет женщина. Но то, что вложено подсознанием, тари отлично умеют подавлять. Они ведь не андроиды. Обычные люди, обладающие всеми свойствами "хомо сапиэнс", в той мере, в какой это возможно в Городе Дождя. Вот только сроки их жизни разнятся от нескольких секунд до нескольких тысячелетий.
Интересно, мог бы он не являться на мой зов? Конечно, он может. Иногда он так и делает. Я зову его, мучаюсь, жду, но единственный результат — жестокая головная боль и депрессия. Но если так, значит он может и совсем разорвать нашу ненормальную «дружбу», слишком наэлектризованную подавленными желаниями. Мог бы. Но не делает этого. Почему?
Естественным результатом подобных отношений является моя обычная «человеческая» жизнь, которая с недавних пор "пошла юзом". В ней все сильнее и громче говорит предчувствие катастрофы. Но, чем больше для меня значит Рей, тем меньше — мир за Периметром.
— Здравствуй. Рад видеть.
Это сказано вполголоса. Дождь барабанит по стеклам и крыше его старой, но вполне еще резвой тачки какой-то очень популярной и дешевой западной марки. Я ее не знаю, и это лишний раз доказывает, насколько Рей самостоятелен и может обойтись без меня.
— Я тоже, — выдыхаю я в тепле и полумраке салона, наблюдая, как мерно движутся «дворники».
— Однако, как много ты сумела сказать этим "я тоже", — произносит Рей задумчиво, без тени своей обычной иронии. Широкие ладони спокойно лежат на «баранке».
— Не нужно! — вырывается у меня почти жалобное.
— Хорошо, не буду.
Он не спрашивает чего "не нужно". Он понимает. "Не нужно" говорить серьезно, "не нужно" говорить шепотом, "не нужно" скользящих взглядов. Мне и так трудно. Рей благороден, и вряд ли это моя заслуга. Сама я избытком благородства не страдаю.
— Куда едем?
— Все-равно.
— О, кей.
Поворот ключа. Тихое шуршание мотора. Мягкий толчок и почти неслышный шелест шин по мокрому асфальту. Он никогда не спрашивает: "Зачем звала", и за это я благодарна ему едва ли не больше, чем за все остальное. Машина петляет в узких улочках, похожих на тоннели метро, разворачивается на маленьких круглых площадях, из-за клумб с белесыми цветами в центре похожих на ватрушки с творогом. В серой хмари различаются невысокие каменные дома с острыми черепичными крышами, широкими красными трубами и круглыми чердачными окнами. Сегодня ночью Город Дождя "как бы Рига". Или "как бы Таллин". Здесь никогда не скажешь точно. Но вот мы вырываемся из перекрещенного света покосившихся фонарей и в открывшемся внезапно пустом пространстве, в сиянии огромной, желтой как холера, страшноватой луны, вырастает дурная копия Собора Парижской Богоматери. Стоит… Стоит! Это — последняя капля, переполнившая чашу, последняя соломинка, сломавшая спину верблюду, последний день Помпей, последний дюйм. Я срываюсь.
— Даяна говорит, что я «ухожу». Я ей верю.
Рей оборачивается ко мне. Машина резко виляет и тормозит. В его глазах, сменяя друг друга, мелькают: удивление, понимание, на миг (всего на миг) появляется жестокая, нечестивая радость и наконец — нешуточная тревога. "Всетаки он не идеален", — эта мысль вспыхивает, но почти тут же гаснет, не отзываясь даже легким сожалением.
— Так говорит Даяна. Она может ошибаться, — добавляю я, отлично зная, что говорю глупость.
— Даяна? Хм…
— Она же не Папа Римский.
— Но очень неплохой психолог, — отзывается Рей, — вряд ли она ошибается. Но на всякий случай надо проверить и эту возможность.
— Как?
Рей не отвечает. Он не смотрит на меня, он глядит прямо перед собой, но, конечно, ничего не видит, потому, что стекло залито дождем.
— Почему не отвечаешь?
— Потому, что ты сама знаешь ответ, — произносит Рей, все еще измеряя пространство пустым взглядом. Опять повисает молчание. Оно — как сорванные провода на поваленных столбах высоковольтки. Глазу не видно, но смертельно. Меня, с головы до пят пробивает страх. Я, наконец, сообразила, что он имеет в виду. И еще целую длинную секунду пытаюсь бороться с паникой. Потом сдаюсь, дико кричу: "Нет!" и пытаюсь выскочить наружу прямо через лобовое стекло. Хотя никто, собственно, никаких «проверок» прямо сейчас устраивать не собирается.
Конечно, Рей не дает мне покалечиться. Его руки — крепкие, как древесные корни и такие же жесткие, мгновенно перехватывают меня, лишая возможности не то что шевельнуться — вздохнуть полной грудью. Я дергаюсь, но тотчас понимаю, что это бесполезно. А через несколько мгновений, когда уже начинаю более-менее соображать, понимаю и еще одну вещь. Рей впервые прикоснулся ко мне. До сих пор мы этого избегали, молчаливо, но вполне сознательно. Поскольку из ума оба не выжили. Человек и тари не могут соединиться. Это очень древний запрет, такой же древний, как Город Дождя, а он возник вместе с человечеством, или чуть раньше. А может быть намного раньше. Должно быть, есть для него серьезные основания. Но это уже вторая мысль. А первая: как я могла назвать эти руки жесткими, как древесные корни?! Язык мне нужно обрезать за такое кощунство. Кстати, если взглянуть на вещи трезво и рационально, в «проверке» ничего особо страшного нет. Для обычного, законопослушного гражданина, понятно. Хотя и приятного в ней тоже мало. Нужно просто открыться Арбитру и попросить совета. И все. Кто такой Арбитр, или что это такое — я не знаю.