– А вы помните, как ваш муж выступал свидетелем по делу о гибели Юрия Торопцева? Девять лет назад это было. Вы наверняка помните.
– Чего ж, конечно, помню. Дурак старый. Заморочил голову занятым людям.
– Вы сами так-таки и не поверили, что он кого-то видел той ночью вместе с Торопцевым? Какую-то женщину?
– Не кого-то и не какую-то женщину. Мой дурак уперся, что видел с ним Настеньку, невесту Юрину. А Настенька-то в то время в городе была, с соседями своими. Мне потом уж милиционеры объяснили.
– Я читал показания вашего мужа, – сказал Стас. – И они показались мне странными.
– Еще бы. Он же пьяный тогда был!
– Когда? Когда видел Настеньку? Или когда показания давал?
– И тогда, и тогда пьяный был. – Хозяйка повела бровями и пояснила: – Он все время пьяный был. Вообще не просыхал. Думаю, если бы его насильно протрезвили, он бы меня даже не узнал.
Она хихикнула в кулак и снова подняла на Стаса терпеливые выцветшие глаза, ожидая следующего вопроса. И Стас его тут же задал:
– Знаете, что было странного в его показаниях? Он уперся, как трактор, – видел, мол, Настю Шорохову, и все. Сколько его ни спрашивали, с чего он взял, что это была именно она, Николай ваш так ничего вразумительного и не ответил.
– Да у него эти были… люцинации, что ли. Привиделось ему что-то желтое, вот он и заартачился.
– Желтое? – насторожился Стас. – Вы вообще о чем говорите? В деле нет никаких упоминаний про что-то желтое.
– Какое там дело?! – пренебрежительно махнула рукой хозяйка. – С пьяного Николая показания писали. Это разве дело?
– Не смогли дождаться, пока протрезвеет?
– Да кабы он протрезвел, то все бы сразу из башки его вылетело. Я им так и сказала. Пишите, говорю, что надо, пока он тепленький, но веры его словам – никакой. Они по соседям походили, поспрашивали про него, алкоголика, записали всю его околесицу, с тем и прочь подались.
– А желтое? – напомнил Стас. – Вы сказали, что ему привиделось что-то желтое.
– Ну да. Потому он и решил, что видел именно Настеньку! Она ко мне за молоком приходила почитай каждый день. Корова у меня была в тот год, я молоком и торговала.
– Так-так, – закивал Стас. – Она что, приходила в желтом платье?
– Не в платье, а в шляпе. Шляпа у ней была такая приметная, круглая шляпа, ярко-желтая, как лимон. Она всегда ее надевала, когда за молоком шла. Идти-то все по открытому месту, вот она и приладилась шляпу надевать.
Старуха снова посмотрела на бутылку, и Стас поторопился наполнить опустевшую рюмочку.
– И, увидев кого-то в желтом в ту ночь, Николай ваш по пьянке решил, что это Настенька?
– Да пригрезилось ему все! Я же говорю: люцинации у него были после самогонки. Самогонку жрал, вы бы видали как! Всю голову мне продолбил: была там, говорит, твоя Настенька в своей желтой шляпе. Вот хоть тресни – она, и все тут.
Стас приканчивал угощение, изо всех сил стараясь не уйти в себя. Его мозг лихорадочно работал, пытаясь пристроить новые факты к делу Торопцева. Конечно, это была не Настя. У нее железное алиби на ту ночь. Но кто? Кто-то в желтой шляпе, в такой же шляпе, как у Насти. Или в той же самой шляпе. Это был крохотный кончик нити, утерянной девять лет назад на просторах деревни Голубятово. Стас очень надеялся, что ему удастся ухватиться за этот кончик, благодаря чему клубочек начнет раскручиваться.
* * *– Я развиваю индивидуальные силы личности.
Фокин смотрел на посетительницу серьезно и внимательно, но проницательная Вероника Матвеевна все же уловила в его интонациях намек на иронию. «Вот так-так, – подумала она. – Выходит, ты, голубчик, относишься к своим клиентам свысока. Что ж, это надо иметь в виду».
– Вам же, – продолжал хозяин кабинета, – необходим специалист по коррекции жизненного курса. Кто-нибудь из последователей Тойча. Это они занимаются неразрешимыми на первый взгляд жизненными проблемами. Повторяющимися ситуациями.
– Ну… – неуверенно проговорила Вероника Матвеевна, – возможно, если развить мои индивидуальные силы по вашему методу, проблемы как-нибудь решатся? Что, если дело как раз в слабости моего характера?
Она и в самом деле не предполагала, что Фокин настолько не заинтересован в клиентах, что отошлет ее к кому-нибудь другому. Или в его нежелании заниматься Вероникой Матвеевной был свой резон. «А вдруг он с помощью каких-нибудь методик уже заглянул в мои мозги и обо всем догадался?» – невольно подумала она. Глаза у Фокина были до того пронзительные, что Вероника Матвеевна боялась глядеть в них долго.
– Ваша проблема гораздо глубже, чем может показаться на первый взгляд. – Валерий Антонович сложил свои изящные пальцы шалашиком и уставился на Веронику Матвеевну взглядом строгого судьи.
– Неужели никак нельзя противодействовать враждебным силам? Умирая, бабушка сказала мне: «Ты всегда будешь неудачницей». Так и получилось. Я самая большая неудачница на свете. Ее слова меня словно заклеймили. А один человек сказал мне, что бабушка тут вовсе ни при чем. Что я сама создала себе установку на неудачи. Они преследуют меня потому только, что я их провоцирую своими мыслями.
– В этом есть доля истины. Неудачник – это, можно сказать, определенная психическая категория. Он терпит неудачи независимо от того, знает ли причину этого или нет. Вам кажется, что вы знаете. Но это не факт. Правда и то, что, будучи слабым и жалуясь на свою слабость, неудачник навлекает на себя беды самим своим настроем. Он обречен на неудачи по закону причины и следствия: «От неимущего отымется…»
– Вы говорите обо мне? – перебила Вероника Матвеевна.
– Я говорю о лекциях Турнбуля. Вам может подойти его практический курс.
– Но я-то пришла к вам, – проворчала Вероника Матвеевна. – Почему вы считаете, что вам я не подхожу?
– Да что вы? Это я вам не подхожу. Я чувствую поля. Наши с вами – несовместимы.
– А по-моему, это чушь собачья. Просто вы понимаете, что справиться с конкретной проблемой, такой, как у меня, вам не под силу. Тогда вам следовало бы не открывать частную практику, а заниматься чистой теорией.
Валерий Антонович усмехнулся и склонил голову к плечу. Его высокий чистый лоб прорезала одинокая морщина.
– Думается, вас привело ко мне весьма конкретное дело.
– Естественно. Слова моей бабушки о том, что я неудачница…
– Нет-нет. Это все наносное. Вы целиком сосредоточены на мне, понимаете?
– Ну, в общем-то, я, как человек образованный, естественно, не бездумно подхожу к выбору специалиста, к которому обращаюсь за помощью в таком деликатном деле.
– Простите, а где вы работаете?
– Я секретарь в офисе торговой фирмы «Шанс», – с легкостью соврала Вероника Матвеевна.
– Хорошо, Вероника. Можно звать вас по имени?
– Если наши взаимоотношения будут продолжаться, то да.
– Я согласен работать с вами.
– А сколько это будет стоить?
Валерий Антонович запрокинул голову и рассмеялся, показав ошеломленной Веронике Матвеевне два ряда неровных, но до чрезвычайности белых зубов.
– Почему вы смеетесь? – насторожилась она.
– Потому что вы не похожи на неудачницу! – выпалил Валерий Антонович.
– А на кого я похожа? – почти кокетливо спросила Вероника Матвеевна.
– На человека, имеющего определенные, но непонятные мне пока намерения.
* * *– Боюсь, вы скоро возненавидите меня, – криво ухмыльнулся Стас, стараясь не смотреть на Настю глазами придурковатого обожателя.
– Почему это?
– Я постоянно буду напоминать вам о неприятных моментах вашей жизни, буду расспрашивать о подробностях, разговорах, ах…
– Но я ведь все понимаю! – возразила Настя с излишней горячностью. – Вы же не специально это делаете.
– Я рад, что вы настроены дружелюбно. Мне бы не хотелось… м-м-м… ощущать враждебность с вашей стороны.
Стас чувствовал себя кретином, заблудившимся в лабиринте двух своих извилин. Клоуном, забывшим конец репризы. У него имелись совершенно конкретные вопросы к Анастасии Шороховой, а он вместо того, чтобы расспрашивать ее, рассыпался в глупых извинениях. Вчера Стас разбирал фотографии самого первого дела. И когда глядел на Торопцева, раскинувшего руки на полу возле лестницы – красивого, в элегантном вечернем костюме и белоснежной рубашке, со сбившейся набок кокетливой крапчатой бабочкой под подбородком, – он ревновал. Это было странное, плохо поддающееся объяснению чувство – чувство, испугавшее его.
– Вы хорошо знали Павла Локтева? – сдавленно кашлянув, спросил Стас. Он имел в виду парня с биофака, который, возжелав увидеть Настю в качестве своей жены, исчез из жизни, как по мановению волшебной палочки.
– Да нет, напротив. Я плохо его знала. Действительно, плохо. Это унизительно для него, но это так. Он по уши влюбился, это было видно. Но… Но он был мне совершенно чужим. Он открылся как-то сразу, вдруг. Начал ухаживать, приносил цветы, поджидал у выхода, провожал, умолял о свиданиях.