– Трибуле, сколько же в тебе целомудрия! – фыркнул король.
Несчастный шут вскинул руки.
– Сир! Сир! – повторял он. – А кто вам сказал, что у этого бедного ребенка нет матери?.. Подумайте, в какое отчаяние она придет!
– Успокойся! – добродушно рассмеялся король. – У нее нет матери!
– А подумайте об отце! – дрожащим голосом продолжал Трибуле. – О, сир! Вообразите, какой несказанной скорбью наполнилось бы ваше отцовское сердце, если бы…
– Ну, ты, презренный шут! – король побелел от ярости. – Как ты смеешь делать такие кощунственные сравнения!
И тяжелая монаршая рука придавила плечо шута.
– Нет! Нет, сир! – крикнул несчастный. – У меня и в мыслях не было сравнивать королевское сердце с сердцем простолюдина… Но, сир, если вдруг у этой девушки есть отец!.. Вообразите, как он будет страдать! Считайте, что вы его убьете, сир!
– Довольно, шут!.. Идемте, господа!
– Сир, на коленях умоляю вас!
– Тысяча чертей!
– Собака приходит в бешенство, – заметил Сарнак.
Трибуле тяжело выпрямился. Король хотел его оттолкнуть.
– Сир, – сказал Трибуле, – убейте меня. Пока я жив, вы не пойдете в Трагуар.
– Сансак, позови моего капитана.
Мгновение спустя появился капитан королевской стражи.
– Бервьё, – приказал король, – арестуй шута.
– Сир, – всхлипнул Трибуле, – сир! Бросьте меня в каменный мешок, но прежде выслушайте, ради бога! Я хочу вам сказать… Вы должны знать…
Бервьё махнул рукой, через пару секунд шута схватили и увели, а еще через несколько минут Трибуле заточили в одну из камер в подземельях Лувра. Некоторое время шут, словно парализованный, оставался неподвижным. Потом он принялся кружиться по своему узилищу, издавая истошные крики. Наконец он вытянулся на каменных плитах пола во всю длину своего тела и заплакал. Он рыдал! Он просил, он умолял!
Капитан Бервьё, который был весьма удивлен этим арестом, остановился за дверью камеры. Позднее он рассказывал своему лейтенанту Монтгомери, что никогда не видел человека в таком отчаянии, он даже вынужден был уйти, чтобы самому не расплакаться.
– Немилосердный!.. – рычал Трибуле, царапая окровавленными ногтями каменные плиты. – У этого короля нет жалости! Если бы я мог сказать ему об этом! Он смеялся надо мной! О, моя Жилет!..[7] О, мой ангел, чистый и непорочный!.. Если бы я мог сказать этому чудовищу, что ты для меня дороже жизни, что наши судьбы неразделимы… с того самого дня, когда ты, бедное потерянное дитя, проявила сострадание к посаженному на цепь шуту, которого высмеивал весь город! С того благословенного часа, когда твой милосердный взгляд стал небесным лучом, озарившим мой ад! О, дочь моя! Уверяю вас, сир, что она стала мне дочерью. Мне, человеку, у которого не было ни отца, ни матери, ни жены, ни любовницы, ни ребенка – никого в мире!.. Отдайте мне мою дочь! Сжальтесь, сир!..
Когда утром пришли в подземелье, Трибуле был без сознания. Вошедшие стражники испугались, потому что по лицу шута, бесчувственному, одеревенелому, катились слезы и падали, одна за другой, на каменные плиты.
IV. Нищий
Король Франциск I спешил к усадьбе Трагуар. Он шел молча, улыбаясь своим любовным грезам. Компаньоны не смели потревожить его.
Внезапно, как только они свернули на улицу Сен-Дени, путь им пересекла женщина. Несмотря на холод, она была едва одета. Женщина не заметила компанию мужчин. Неожиданно прозвучал и ее пронзительный голос:
– Франсуа!.. Франсуа!.. Что ты сделал с нашей дочерью?.. С твоей дочерью!
Король остановился, побледнел и вздрогнул. Инстинктивно он прикрыл лицо краешком плаща, словно испугался быть узнанным этой женщиной, хотя ночь была темной.
– О, этот голос! – растерянно прошептал он. – Где я его слышал?
Женщина удалялась в сторону ворот Сен-Дени, но голос ее все еще слышался в темноте:
– Франсуа! Франсуа! Где наша дочь?
Она еще пробормотала имя молодой девушки, но Франциск не расслышал его.
– Пустяки, сир, – сказал Ла Шатеньере, – эту дурочку хорошо знают здесь. Она спрашивает о своей дочери у каждого встречного. Ее зовут Маржантиной… Безумной Маржантиной… Или Белокурой Маржантиной.
– Маржантина! – пробормотал король. – Маржантина!.. Грех моей юности!
Его на мгновение охватили мысли: вне всяких сомнений, горькие, потому что чело его избороздили складки.
– Идемте, господа! – резко бросил он.
Через несколько минут они подошли к улице Круа-де-Трагуар, а еще через сотню шагов остановились перед домиком с остроугольной крышей. Домик окружал небольшой сад.
– Это там! – указал король. – Обговорим наши действия.
Оставим пока короля Франции за подготовкой новой гнусности. Проникнем в дом…
В комнате, у высокого камина, в котором догорало несколько головешек, сидела за прялкой девушка. Прямо перед нею, в глубоком кресле дремала старушка.
Обстановка комнаты состояла из сундука, шкафа, стола с резными ножками и нескольких стульев. В комнате царила бесконечно спокойная атмосфера; молчание нарушало только медленное тиканье маятника в часах.
Девушка была одета в белое. У нее были светлые волосы чудесного золотистого оттенка. Вся она являла собой идеальную чистоту.
Временами она останавливала прялку, и взор ее туманили мечты. Тогда грудь ее вздымалась в волнении, и девушка, краснея, бормотала:
– Мадам Марселина уверяет меня, что его зовут Манфред. Я никогда не забуду этого имени.
А потом она продолжила:
– Какой у него нежный и гордый вид… Он породил во мне чувство, которого я еще не знала…
Матрона проснулась и, бросив испуганный взгляд на часы, вскрикнула:
– Боже, как поздно!.. Ах, Жилет…
– Я не хотела вас будить, мадам Марселина.
– Скорее! Марш в свою комнату!.. Если бы отец ваш узнал, что вы ложитесь спать после сигнала гасить огонь!..
– Верно!.. Бедный отец!..
Жилет взяла свечку и направилась к двери своей комнаты.
– Боже правый! – вдруг побледнела старушка. – Можно подумать, что кто-то ходит в саду!
– Это ветер шуршит листьями…
Едва Жилет произнесла эти слова, как дверь резко распахнулась и в комнате появились четверо мужчин. Мадам Марселина вжалась в кресло и лишилась чувств.
Жилет побледнела.
– Вижу, что вы при шпагах, господа, – сказала она с легкой дрожью в голосе. – Благородным людям стыдно врываться в дом, подобно ворам… Уходите!
– Боже мой! Как она прекрасна! – не сдержался король и коснулся ее руки: – Милое дитя! Это и в самом деле преступление – вызвать ваш гнев! Но вы простите его, когда узнаете, какое чувство вы вызвали и что за мужчина вас любит.
– Месье! Немедленно уходите! – сказала девушка, вздрагивая от возмущения и ужаса.
– Уйти? Согласен! Но только вместе с вами. О, если бы ты знала, дитя, как я тебя люблю! Хочешь быть счастливой?
– Какая мерзость! Какое бесчестье! Ко мне! На помощь!
Внезапно король грубо обхватил ее.
Девушка закричала от ужаса и попыталась высвободиться.
Но сильный мужчина направился к выходу, увлекая за собой несчастную Жилет.
– Помогите! Ко мне! На помощь!
Обезумев от страсти, Франциск пытался зажать девушке рот.
– На помощь! На помощь! – стонала Жилет.
– Да разве кто осмелится прийти к тебе на помощь! – гремел могучий голос Франциска I.
– О-ля! – вдруг прозвучал в ночи молодой голос. Он напомнил фанфару, сыгравшую боевой призыв. – О-ля! Что это за дьяволы, которые осмеливаются заставлять женщин плакать! Я покажу вам своим клинком, как следует поступать с разбойниками!
– Прочь с дороги! – крикнул Сансак. – Или ты труп!
– А мне нравится потолкаться! – ответил незнакомец. – Шпага против шпаги! Клянусь небом, я встретил дворян. Эй, похитители женщин! Что вы выбираете: веревку или плаху?
Мужчина, говоривший такие слова, появился сам в тусклом свете, падавшем из окна. Им оказался молодой человек с гордым выражением лица, смелым взглядом и тонкими губами, сложившимися в невероятно презрительную улыбку.
Перед столь неожиданным явлением Франциск остановился и опустил девушку на землю, но продолжал держать ее за руку.
Жилет увидела молодого человека, и радостная улыбка появилась на ее губах… Девушка прошептала заветное имя и, совершенно обессилев, сползла на землю по садовой стене.
– Вперед на наглеца! – закричал король.
Громкий смех зазвучал в ответ.
Трое придворных обнажили шпаги, посчитав своего противника деревенщиной, лакеем или гулякой.
Сверкнула длинная рапира неизвестного, он задорно рассмеялся.
– Тысяча чертей, господа! Вы слишком великодушны! Деревенщина! Лакей! Гуляка! Что за набор дерзостей! Вы слишком много одолжили мне… В самом деле! Но я готов заплатить!.. Берегись! Я возвращаю долг! Вот это за «деревенщину»! Получите, господа!
Сансак вскрикнул, потому что длинная рапира незнакомца пронзила его правую руку… Ла Шатеньере и Эссе бросились в атаку. Послышался звон клинков, и опять раздался резкий голос молодого человека: