Этому удивительному человеку, к которому относилась с уважением семья Франсуа, он и желал поведать о терзаниях своего разума и своей совести.
Господина Венсана Франсуа нашел в аптеке; тот, засучив рукава и обнажив мускулистые руки, перемешивал с глиной капустные листья. К сожалению, господин Венсан был не один; Франсуа совсем не хотел встречаться с молодым человеком, находившимся здесь же. Именно его зычный голос зазвучал, когда в помещение зашел герцог:
— Смотрите, кто к нам пожаловал, господин Венсан! Солнце красавиц Парижа, много недель не восходившее на небосвод! Где же вы пропадали, дорогой мой герцог?
Герцог де Бофор с глубоким почтением поклонился хозяину дома, прежде чем ответил:
— Если бы я знал, что встречу здесь вас, господин остроумец, то появился бы здесь позже.
Не прерывая работу, Венсан де Поль рассмеялся.
— Отличное начало! Все-таки, дети мои, не путайте дом Господень с Королевской площадью! Добро пожаловать, Франсуа! Давненько вас не видел. А вы, мой мальчик, уступите Франсуа свое место!
У господина Венсана был грудной, грубоватый голос; но этот успокаивающий и такой проникновенный голос окрашивал веселый гасконский выговор.
— Вот что, значит, быть герцогом! — вздохнул молодой человек, к кому обратился господин Венсан, но Бофор пожал плечами, ничуть не обманываясь на счет этой притворной скромности. Он хорошо знал Поля Франсуа Жана де Гонди, племянника архиепископа Парижского и брата здравствующего герцога де Реца, знал с детства, когда они не раз вместе проводили беззаботные летние дни на острове Бель-Иль. Но Бофору он никогда не был приятен. Но, конечно, не из-за его необычной внешности. Гонди был маленький, смуглый, кривоногий, с носом картошкой, с вечно растрепанными волосами, такой неуклюжий, что его неловкость почти вошла в поговорку, ибо сам он не мог даже застегнуть пуговицы на камзоле, — а из-за его живого, острого как бритва ума, сверкающего в черных глазах. Очень набожный отец предназначал Поля де Гонди на служение церкви; но тот продолжал свои богословские занятия, затаив мысль никогда не принимать сан священника: слишком он любил удовольствия и женщин! Все знали, по крайней мере, двух его любовниц: принцессу де Гемене, что была на двадцать лет его старше, и хорошенькую молодую герцогиню де Ла Мейере, чей супруг командовал артиллерией.
Короче говоря, это был совершенно незаурядный человек, как и предсказали в день его рождения крестьяне деревни Монмирай в Шампани, ибо выловили в реке белугу (рыбу, небывалую для тех мест) в те часы, когда в замке рожала герцогиня-мать. Потому-то люди и заключили, что новорожденный станет человеком необыкновенным.
К тому же Поль де Гонди был храбр и мастерски владел шпагой; от господина Венсана, бывшего тогда наставником аббата и его братьев, он усвоил основы общей культуры, а также получил твердое христианское воспитание. Истинной веры у него никогда не было, но он сохранил глубокое уважение и подлинную любовь к господину Венсану, которого по-настоящему понять не сумел. Герцогу де Бофору Поль де Гонди платил неприязнью и вовсю издевался над его манерами и не столь острым, как у него самого умом.
Аббата де Гонди и Франсуа объединяло лишь одно — ненависть к Ришелье. Первый
ненавидел кардинала из гордости: он полагал, что у него не такой гибкий позвоночник, чтобы кланяться человеку, которого он считал ниже себя по происхождению. Соглашаясь признать за кардиналом кое-какие заслуги, он вместе с тем утверждал: «У Ришелье нет такого великого достоинства, которое не было бы источником или следствием какого-нибудь великого недостатка». Второй ненавидел кардинала по известным причинам, а также из-за любви и преданности королеве, которая претерпела много страданий от кардинала-герцога.
Гонди, наконец, оставил их, и де Бофор изложил цель своего визита.
— Я пришел, господин Венсан, просить вас соблаговолить выслушать мою исповедь.
Не отрываясь от работы, старый священник с удивлением спросил:
— Но почему исповедовать вас должен я? Разве, дитя мое, в вашем доме нет его преосвященства епископа Лизье, Филиппа де Коспеана, который печется о душах герцогини, вашей матери, и вашей милой сестры? Я знаю, что сейчас он там…
— Разумеется, и он святой человек, хотя очень рассеянный и слишком снисходительный к членам моей семьи. А мне необходимо нечто другое…
— Понимаю!
Господин Венсан прервал свою работу и какое-то время стоял, подняв руки и с отчаянием глядя на них.
Подводя своему господину коня, Гансевиль принюхался и спросил:
— Что за странный запах, ваша светлость? Надеюсь, это не аромат святости?
Несмотря на свою грусть, Франсуа не мог не рассмеяться. Кстати, это было ему необходимо. Наделенный острым чувством юмора, он охотно прибегал к шутке в минуты сильного нервного переутомления. От этого ему становилось легче… Поэтому Франсуа, вскочив в седло, уже почти обрел присущий ему оптимизм.
— Я разминал пестом капустные листья, — проворчал он, — но поскольку был в обществе господина Венсана, то считай, что дышал святостью. Теперь поехали домой!
Так как усадьба и замок Вандомов Отель Ван-дом, подобно Сен-Лазару, находился вне крепостных стен Парижа, оба всадника, чтобы попасть в предместье Сент-Оноре, ехали дорогой, которая шла вдоль рвов. Отель Вандом, соседствующий с монастырем капуцинок, представлял собой огромное поместье. Его сады, простиравшиеся у подножия холма Сен-Рок, где высились мельницы, заняли часть конного рынка. Герцогиня Вандомская, мать Франсуа, жила в Отеле зимой вместе с дочерью Элизабет и старшим сыном Людовиком, герцогом де Меркером; летние дни семья проводила в замке Ане или в замке Шенонсо, постоянной, вынужденной резиденции ее супруга, герцога Сезара Вандомского, внебрачного, но признанного сына Генриха IV и Габриэль д'Эстре; приказ его сводного брата, короля Людовика XIII, об изгнании много лет вынуждал герцога Вандомского постоянно проживать в замке Шенонсо. Шенонсо был тихий и набожный дом, где чаще слышался шепот молитв, нежели звуки скрипок; но Франсуа тем не менее любил его роскошное убранство и красоту парка. Кроме того, младший сын нежно любил мать и сестру…
В тот день кто-то опередил Франсуа, и он, войдя в кабинет герцогини Франсуазы, безо всякой радости снова увидел аббата де Гонди, расположившегося здесь как у себя дома.
— А вот и он! — воскликнул аббат де Гонди, завидев Франсуа. — Я же говорил вам, что он скоро явится! После господина Венсана к любовнице не ездят!
— Сын мой! — в порыве радости воскликнула герцогиня Вандомская. — Мы уже спрашивали друг друга, где вы пропадали в последнее время, и, должна признаться, мы с вашей сестрой очень волновались.
— Напрасно, матушка, — сказал Франсуа, попавший теперь в объятия сестры Элизабет. — Я ездил в Ане. Помните, я говорил вам о желании уехать из Парижа.
— И на то были причины! — заметил де Гонди с сокрушенным видом, который опровергал его игривый взгляд. — И вы, покинув сельское уединение, отдали себя в святые руки господина де Поля! Но за какие же грехи вы вымаливали у него прощение?
— А вы? — ответил вопросом герцог де Бофор, в голубых глазах которого промелькнули угрожающие стальные отблески.
— О, я просто зашел к нему попрощаться перед долгой поездкой в Венецию и Рим.
— Не знал, что вы поклонник путешествий. Как же вы будете дышать вдали от Королевской площади и Арсенала?
— Наш бедный друг вынужден уехать, — вздохнула Элизабет, питавшая слабость к этому шалуну де Гонди. — После того как он посмел добиваться чести читать проповеди при дворе, кардинал Ришелье хочет удалить его из Парижа. Его преосвященство приберегает сию честь для господина де Ла Мот-Уданкура, одного из своих друзей…
— К числу каковых я не отношусь! — воскликнул де Гонди. — Я всегда говорил, что Ришелье, несмотря на свою внешность знатного сеньора, подлец. Поэтому я сам выбрал, куда мне ехать, пока он не взял на себя труд указать мне, где я должен жить. Вот почему еду в Венецию, где у меня есть друзья, и в Рим, где встречусь с Папой. Но прежде отправлюсь на Бель-Иль проститься с братом, — уже серьезно закончил он…
К изумлению Элизабет, пристально наблюдавшей за братом, Франсуа вдруг покраснел и посмотрел на маленького аббата с испугом.
— Если вы собираетесь отсутствовать недолго, зачем же пугать вашего брата и свояченицу слухами о вашем изгнании?
— У них не столь чувствительные сердца! Просто в нашей семье принято сообщать друг другу о дальних поездках… по-видимому, вы этих принципов не придерживаетесь, так как ваша мать и ваша сестра не знали, где вы находились?
Молодой герцог, недоуменно пожав плечами, спросил:
— Разве надо посылать уведомительные письма, уезжая из Парижа на какие-нибудь двадцать пять лье или отправляясь в родовое владение? В конце концов, поезжайте на Бель-Иль, если вам так хочется!. Когда вы едете?