В средней школе мы с Харло Ландерсоном учились в одном классе. Первые два года нашей совместной учебы Харло восстанавливал автомобиль буквально с нуля, пока он не стал точь-в-точь таким же, как и осенью 1968 года, когда его впервые выставили в автосалоне.
Замкнутый, застенчивый, Харло восстанавливал «Файерберд» не для того, чтобы превратить его в магнит для девушек, и не для того, чтобы те, кто считал его никчемностью, вдруг осознали, что он — клевый парень. Социальное честолюбие у него отсутствовало напрочь. Он не питал иллюзий, что ему удастся выкарабкаться с нижних уровней иерархической пирамиды средней школы.
С восьмицилиндровым двигателем мощностью в 335 лошадиных сил «Файерберд» мог за восемь секунд разгоняться до шестидесяти миль в час. Однако Харло не был уличным гонщиком. Не получал удовольствия от рывков на светофорах.
Он вложил в «Файерберд» массу времени, усилий и денег, потому что его восхищали как дизайн, так и конструктивные особенности автомобиля. Трудился по велению сердца, работа эта стала для него чистой, всепоглощающей страстью.
Я иногда думал, что «Понтиак» занял столь большое место в жизни Харло, потому что не нашлось человека, которому он смог бы отдать любовь, доставшуюся машине. Его мать умерла, когда ему исполнилось шесть. Отец был злобным пьяницей.
Автомобиль не может вернуть любовь, которую получает от человека. Но, если тебе одиноко, возможно, блеск хрома, глянец краски, урчание двигателя могут быть истолкованы как проявление теплых чувств.
Харло и я не были близкими друзьями, но приятельствовали. Мне нравился этот парень. Тихий, спокойный, и я полагал, что такое спокойствие куда лучше, чем бравада и кулаки, с помощью которых многие завоевывали в средней школе место под солнцем.
Пенни Каллисто по-прежнему стояла рядом со мной, когда я поднял левую руку и помахал Харло.
Окончив среднюю школу, он много работал. С девяти до пяти разгружал грузовики в «Супер фуд», а потом переносил товары из кладовой на полки.
А до этого, с четырех утра, развозил сотни газет по домам тех, кто жил в восточной части Пико Мундо. Раз в неделю оставлял у каждого дома пластиковый пакет с рекламными проспектами и дисконтными купонами.
В это утро он развозил только газеты, бросал их резким движением кисти, словно бумеранги. Аккуратно сложенные и упакованные в пакет вторничные номера «Маравилья каунти таймс» рассекали воздух и приземлялись или на крыльцо, или на ведущую к нему дорожку, в зависимости от того, где подписчик желал ее найти.
Харло обслуживал противоположную сторону улицы. Когда поравнялся со мной, нажал на педаль тормоза, остановив «Понтиак».
Пенни и я пересекли улицу. Подошли к автомобилю со стороны пассажирского сиденья.
— Доброе утро, Одд, — поздоровался Харло. — Как ты себя чувствуешь в этот прекрасный день?
— Не очень, — ответил я. — Я печален. Сбит с толку.
Он нахмурился, на лице его читалась озабоченность.
— Что-то не так. Я могу что-нибудь сделать?
— Ты уже кое-что сделал.
Отпустив руку Пенни, я перегнулся через пассажирское сиденье, заглушил двигатель, вытащил ключ из замка зажигания.
Харло попытался выхватить ключи из моей руки, но промахнулся.
— Эй, Одд, мне не до шуток. Времени, знаешь ли, в обрез.
Я никогда не слышал голоса Пенни, но на молчаливом языке души она, должно быть, заговорила со мной в этот момент.
И я передал Харло Ландерсону самую суть того, что открыла мне девочка.
— У тебя в кармане ее кровь.
У невинного человека эти слова вызвали бы изумление. Харло же вытаращился на меня, и его совиные глаза наполнил страх.
— В ту ночь ты взял с собой три маленьких квадратика белого фетра.
Сжимая одной рукой руль, Харло отвернулся от меня к ветровому стеклу, словно хотел усилием воли сдвинуть «Понтиак» с места.
— Попользовавшись девочкой, ты собрал квадратиками фетра часть ее девственной крови.
Харло затрясло. Он покраснел, возможно, от стыда. От душевной боли я осип.
— Они высохли и стали твердыми, темными и хрупкими, как крекер.
Теперь по телу Харло прокатывались судороги.
— Один квадратик ты постоянно носишь с собой, — мой голос дрожал от эмоций. — Тебе нравится нюхать его. Господи, Харло, иногда ты зажимаешь его зубами. И откусываешь кусочек.
Он распахнул водительскую дверцу и выскочил из машины.
Я — не слуга закона. Не хранитель справедливости. И не мститель. Я действительно не знаю, кто я и почему я не такой, как все.
В такие моменты, однако, я не могу заставить себя стоять столбом. Какое-то безумие находит на меня, и я более не могу не делать того, что следует сделать. С тем же успехом я мог бы пожелать, чтобы катящийся в тартарары мир начал жить по десяти заповедям.
Когда Харло выскочил из «Понтиака», я посмотрел на Пенни Каллисто и увидел синюю полосу на шее, которой не было, когда я впервые увидел ее. Глубина, на которую веревка врезалась в ее плоть, показывала, с какой яростью он ее душил.
Жалость вырвали из меня с корнем, и я помчался за Харло Ландерсоном. Больше я его не жалел.
Глава 2
С асфальта на бетон, с бетона на траву, к дому, который находился на другой стороне улицы относительно дома миссис Санчес, через задний двор, через железную изгородь, через проулок, через каменный заборчик Харло бежал, карабкался, прыгал, снова бежал.
Мне оставалось только гадать, куда же он направляется. Потому что он не мог убежать ни от меня, ни от справедливости, ни уж тем более от самого себя.
За каменным заборчиком находился еще один задний двор, плавательный бассейн. В утреннем свете и тенях, отбрасываемых деревьями, вода переливалась всеми оттенками синего, от сапфира до бирюзы, словно груда драгоценных камней, оставленных давно умершими пиратами, корабли которых бороздили исчезнувшее море.
В доме за бассейном, за сдвижной стеклянной дверью, стояла молодая женщина в пижаме, держа в руке фаянсовую кружку с напитком, который помогал ей набраться храбрости и встретить лицом к лицу начинающийся день.
Заметив женщину, которая определенно удивилась нашему появлению в ее дворе, Харло изменил направление и рванул к ней. Может, подумал, что ему нужен щит, заложник. Как бы то ни было, его привлек определенно не кофе.
Я настиг его, дернул за рубашку, сбил с ног. Вдвоем мы плюхнулись в бассейн, в глубоком его конце.
Нагретая за лето жарой пустыни вода, конечно, не могла быть холодной. Тысячи пузырьков, словно дождь серебряных монет, побежали у меня перед глазами.
Размахивая руками и ногами, мы опустились на дно, а когда поднимались, он то ли ногой, то ли локтем ударил мне в шею.
И хотя вода смягчила удар, я непроизвольно раскрыл рот, глотнул воды, пахнущей хлоркой и кремом от загара. Отпустив рубашку Харло, я долго поднимался сквозь слои зеленого света и синей тени, прежде чем вынырнул на поверхность, под яркие солнечные лучи.
Оказался посреди бассейна, тогда как Харло остался у края. Подтянулся, вылез из воды на бетонную площадку.
Кашляя, выплевывая воду из обеих ноздрей, я поплыл к нему. Как пловец претендовать на олимпийскую медаль я не мог. Только как утопленник.
В одну особенно тревожную ночь, мне тогда было шестнадцать, меня приковали к двум мертвякам и сбросили с лодки в озеро Мало Суэрте. С тех пор у меня отвращение к водным видам спорта.
Построенное во времена Великой депрессии как один из проектов Управления общественных работ,[9] озеро это назвали именем давно забытого политика. И хотя о его смертоносных водах рассказывали тысячи историй, никто в здешних краях не может точно сказать, когда и по какому поводу озеро официально переименовали в Мало Суэрте.
Все архивные документы, имеющие отношение к озеру, сгорели во время пожара здания суда в 1954 году, когда один мужчина, Мел Гибсон, протестовал против реквизирования принадлежащей ему недвижимости за неуплату налогов. В качестве формы протеста мистер Гибсон избрал самосожжение.
Он не имел никакого отношения к австралийскому актеру с теми же именем и фамилией, который десятилетия спустя стал кинозвездой. Более того, по всем свидетельствам очевидцев, он не выделялся ни талантом, ни внешними данными.
На этот раз, поскольку мои движения не сковывали двое мужчин, которые не могли плыть сами, я быстро добрался до края бассейна. Не теряя времени, выбрался из него.
Подскочив к двери, Харло Ландерсон обнаружил, что она заперта.
Женщина в пижаме исчезла.
Я уже поднялся на ноги и собрался броситься за Харло, когда тот отступил от двери на пару шагов, а потом, выставив вперед левое плечо, пошел на таран.
Меня передернуло в ожидании потоков крови, отрезанных конечностей, головы, отрубленной куском стекла.