— Восемь дней, — сказал премьер. — Мы вместе обсуждали программу, вы, господа, тоже присутствовали, помните, это было у Рони? Никто ничего не заметил, все так спорили… Биконол не имеет вкуса… Я знал, что Кацор не пьет кофе по-турецки и будет жить до тех пор, пока… В тот день он пригласил вас, господа, чтобы сказать о своем решении переметнуться. Вы были на вилле одни, я позвонил Кацору, сказал, что приеду тоже, попросил приготовить побольше кофе по-турецки. Он знал, что это мой любимый напиток… Вот и все.
— Значит, если бы… — сказал Офер, глядя на премьера широко раскрытыми глазами, — значит, если бы мы не начали пить кофе до твоего приезда…
— Господин премьер-министр и не думал приезжать, — сухо сказал комиссар Бутлер. — Он был уверен, что вам предстоят неприятные дни, но в конце концов против вас не смогут выдвинуть обвинений, и дело спустят на тормозах. Я прав, господин Садэ?
Премьер кивнул.
— И ты прав тоже, — заключил комиссар, вставая, — доказать я не смогу ничего. А признание, даже при свидетелях, не может служить доказательством в суде. Тем более, что ты не станешь его повторять, а эти господа скажут, что ничего не слышали. Я прав?
Молчание было знаком согласия.
— С ума сойти! — воскликнул я. — Ты хочешь сказать, что премьер-министр Садэ умер за два месяца до выборов не от инфаркта, а…
— Он покончил с собой, — кивнул Бутлер. — И у него было достаточно возможностей изобразить это как смерть от инфаркта. Даже врачи не догадались… Только мы, пятеро.
— Но если никто ничего не понял, почему ты рассказал это мне? У меня ведь теперь будут чесаться руки. Я историк, а этот материал — сенсация!
— Ты думаешь? — пожал плечами комиссар. — Прошло столько лет… У власти опять «Ликуд». Не сегодня, так завтра начнутся неприятности с Сирией. Инфляция растет. Да кого сейчас заинтересует эта давняя и забытая трагедия? Разве что любителей детективов…
Для них и рассказываю.