– Ты вообще трусиха, – небрежно говорил Алеша. – Если бы Светка не вела тебя каждый раз за ручку, ты бы и до дверей аудитории не дошла! Кстати, как она поживает?
Лида отмахнулась:
– Замечательно! Только, как всегда, чем-то недовольна. На этот раз – опять родителями. Спрашивает, нет ли у нашей хозяйки свободной комнатки для нее. Представь, какая это будет прелесть – жить с нею рядом…
– А что? Тогда бы она возила тебя в институт на своей машине.
– Ты наивен! За эту услугу мне пришлось бы оказать тысячу других. Ну нет, спасибо! Даже если бы Вера Сергеевна сдавала еще одну комнату, я бы нипочем не сказала этого Светке!
– Кстати, почему она ее не сдает? – задумчиво проговорил Алеша. – Это не коммуналка, я сегодня выяснил. Имеет полное право…
Сегодня у него была возможность ознакомиться с планировкой квартиры. Вскоре после того, как Лида ушла в институт, хозяйка тоже куда-то исчезла. Молодой человек обследовал коридор, пару раз больно ударившись о трехколесный детский велосипед, предательски выставлявший педаль из-за вешалки. В коридор выходило семь дверей. По левую руку располагались нежилые помещения – кладовка (до отказа набитая каким-то неприглядным барахлом), ванная и кухня.
– Архитектор небось считал туалет венцом творения, поэтому поместил его в конце коридора. Чтоб в глаза бросался!
По правую руку от входной двери располагались комнаты. Первая дверь (запертая) вела в комнату хозяйки. Дальше следовала комната, которую теперь заняли жильцы. А следом, в самом конце коридора, была еще одна дверь. Она тоже была заперта, и, судя по слою пыли на замке, в нее давно не заглядывали.
– Я уверен, что это жилая комната, – сказал Алеша. – И судя по тому, на каком расстоянии находятся наши двери, она тоже большая.
Лиду это сообщение не заинтересовало. Она была очень даже рада тому, что Вера Сергеевна не пускает других жильцов. «На ее месте я бы тоже не стала устраивать из квартиры коммуналку, – подумала девушка. – Может, ей не нужно больше ста долларов в месяц. Хотя вряд ли… Интересно, на что еще она существует, если не работает?»
В тот вечер они больше не вспоминали о хозяйке. Та, уйдя в свою комнату, больше не показывалась. За стеной было так тихо, что казалось, в квартире осталась только молодая пара.
Алеша, немного отдохнув, начал разбирать вещи. Лида хотела было ему помочь, но муж прогнал ее к столику у окна:
– Садись и пиши! Ноябрь на носу, а ты до сих пор даже не начинала! Опять испугалась?
– А ты как думаешь? – страдальчески спросила она, снимая чехол с машинки. – Это будет похуже экзамена.
– Докажи, что ты творческая личность! – подбадривал ее супуруг. – В конце концов это просто окончание романа.
«Да, проще некуда. – Девушка распечатала пачку бумаги, заправила два листа, проложенные копиркой, и передвинула каретку. – Самое главное – забыть, что дописываешь за Диккенса. Тогда бы я справилась. Но беда в том, что этого-то и нельзя забывать…»
Когда она беседовала с редактором издательства, тот посоветовал ей максимально приблизиться к стилю оригинала. Это-де необходимо, потому что создаст дополнительный эффект. Лида и сама понимала, что «Эдвина Друда» невозможно написать современным языком, пусть даже самым литературным. Но сымитировать язык Диккенса?
– Я не могу петь, как Мария Каллас, танцевать, как Плисецкая, и рисовать, как Сальвадор Дали, – хмуро сказала она Алеше, вернувшись домой. – И писать, как Диккенс, тоже не смогу.
«Я могу имитировать язык и стиль Диккенса сколько угодно, но это будет нелепо. – Она смотрела на чистый лист с какой-то неприязнью, как будто это он был во всем виноват. – В самом лучшем случае, нелепо. И современному автору никогда не поймать естественного тона девятнадцатого века. Это всегда будет грубой подделкой, самого дурного пошиба. Первый же мало-мальски начитанный человек сразу увидит кучу ошибок. Графиня будет выражаться или слишком витиевато, или чересчур вульгарно. Аристократы начнут беседовать на языке водевильных «благородных» персонажей, на котором нормальные люди никогда не изъяснялись. Горничная будет одета, как хозяйская дочь, хозяйская дочь – как мещанка, к подъезду неизбежно подкатит экипаж такого фасона, который войдет в моду только через пять лет, и все это будет ложью, грубой и наивной, как раскраска вокзальной проститутки…»
– Опять задумалась? – донесся из шкафа голос Алеши. – Ну давай же, вперед! Ты ведь призналась, что все обдумала!
– О господи! – Лида зажала уши и гневно обернулась: – Не понукай меня, я не лошадь! И так плакать хочется!
В шкафу с грохотом обрушилась пустая вешалка. В тот же миг показалось покрасневшее лицо Алеши. Он выпрямился, отряхнул колени и подошел к жене. Та уставилась на пустой лист.
– Плакать? – раздельно произнес он. – Тебе так не хочется этим заниматься?
– Мне хочется… – тихо ответила она. – Но я боюсь. Я не могу написать первую строчку. Это для меня…
– Поставь-ка чайник, – неожиданно попросил муж. – И завари свежий чай, а то уже никакого вкуса не осталось.
Лида с готовностью ухватилась за эту отсрочку. Она и впрямь чувствовала себя как преступник, которому уже объявили смертный приговор, отклонили все апелляции, но так и не сказали, в чем будет заключаться казнь. «Зато я знаю, когда она состоится, – думала девушка, отворачивая кран и набирая воду в чайник. – Тридцать первого декабря».
Она зажгла газ, вылила старую заварку и, прохаживаясь по кухне, ожидала, когда закипит вода. Время от времени она останавливалась и глядела в окно. Оно выходило во двор, и смотреть там было особо не на что – разве на снег, медленно танцующий под колпаком зажженного фонаря. Но девушку завораживало это белое скольжение хлопьев и необыкновенная, глубокая тишина, которая установилась в квартире. «Наверное, тут очень толстые стены, – подумала она. – Дому лет пятьдесят, так что неудивительно…»
Не успела она удивиться тишине, как из коридора донесся какой-то легкий дробный звук – приглушенный и удивительно знакомый. Лида обернулась – в дверях никого. Она выглянула из кухни, но темный коридор оказался пуст. Прямо перед ней была запертая дверь третьей комнаты. Девушка машинально провела пальцем по филенке: «Да, пыли предостаточно. Вера Сергеевна и впрямь не утруждает себя уборкой. Что это был за звук? Вроде стрекота или…»
Все выяснилось, когда она внесла в комнату чайник с кипятком. Алеша с довольным видом поднимался из-за ее рабочего стола.
– Первый абзац я тебе написал, – сообщил он, отнимая у жены чайник и ласково подталкивая ее к окну. – Теперь, если дело не заладится, грех на мне.
– Ты написал? – воскликнула она. – Ты же не читал «Эдвина Друда»!
– Большое дело!
Девушка наклонилась над машинкой и прочла: «Жив или умер? Кто из друзей Эдвина еще продолжает задаваться этим вопросом? Найдется ли сердце, сохранившее его образ неприкосновенным? Иные сердца похожи на постоялые дворы – они всегда к услугам тех, кому вздумается в них поселиться, в них тепло и уютно, в очаге пылает жаркий огонь, и милая хозяйка уже торопится вам навстречу, перебирая ключи в корзиночке у пояса; но разве станет эта честная женщина плакать, проводив гостя за порог? Его забудут тотчас, как явится другой. Есть сердца, подобные зеркалам, – в них приятно подолгу глядеться (ибо кто из нас, признаться начистоту, не любит общества себя самого, будь мы даже не молоды, не богаты и не красивы?), но стоит отойти – и зеркало сразу о нас забывает. Нашлось ли в целом свете преданное сердце, в котором Эдвин остался жив?»
– Господи Боже! – вырвалось у изумленной читательницы.
– Плохо? – Алеша перечитывал текст через ее плечо. – Я что-то напорол?
– Господи… – повторила Лида, поворачиваясь к мужу и заглядывая ему в глаза. – Ты написал то… что нужно! И так, как нужно! Я бы сказала, что отрывок скорее похож на Теккерея – его язвительность, понимаешь? Диккенс вовсе не язвителен, желчи в нем нет. Но в общем, замечательно!
Автор был польщен. Он смотрел на лист бумаги со смешанным выражением удовольствия и деланной скромности – будто кот, которого ласково чешут за ухом, а тот притворяется, что ничего об этом не знает.
– Я старался не касаться сюжета, потому что знаю его только с твоих слов, – пояснил он, почти застенчиво отводя взгляд. – Написал только то, что думал… Не о твоем Эдвине Друде, а вообще… О людях. А стилизации у меня всегда получались.
– Да, стиль и впрямь верный, – тихо ответила Лида. – Но меня не это удивляет. Знаешь, я никогда не думала, что у тебя бывают такие мысли.
Он вскинул брови:
– То есть? Считала меня одноклеточным существом?
– Нет, конечно нет… – Она ласково положила руки ему на плечи. – Но ты всегда казался мне таким беспечным, счастливым… Счастливым непонятно отчего, даже в беде. И люди у тебя все, как послушаешь, тоже хорошие, а если плохие, то не по их вине. И вдруг – постоялый двор, зеркала! Такой горький образ, совсем не твой!