– Я говорю, давай на пару кормовые бачки носить, какое ни есть развлечение. К тому же бачковых высасывают последними...
– В смысле?
– А ты думаешь, на фига нас здесь мурыжат? Это не тюрьма, а загон для скота. Нас пасут, а дальше приходит голый Вася и хлещет нашу кровь галлонами из яремного горлышка. Компот потому и пить нельзя, что он морковный. В морковке уйма каротина, а каротин ужас как для крови полезный.
Но не за мятежным Серегой, как выяснилось, явились двое настырных приятелей в серой форме. Разрезав толпу, будто торпеда зыбь волны, они вышли на Антона с точностью наводки по спутниковому маршрутизатору.
– Кажется, ты здесь нашел друзей, – оскалился страж порядка, защелкивая наручники на руках Антона, – попрощайся.
* * *
Служивые конвоировали Антона вполне земным порядком, один спереди, другой сзади, елки расступались, а готическое диво с островерхими башнями росло и росло в масштабе, пока не заняло половину обозримого мира. Замок никак не мог быть декорацией, сквозь узкие бойницы пробивался вполне реальный свет, где старомодно факельный, а где и лабораторно неоновый, по каменной кладке ползли вверх лохматые бороды дикого хмеля, а в щелях меж камнями ютился седой мох. Только вот ведущая к памятнику зодчества дорога, с честными колдобинами и лужами, не украшалась обычными для глубинки колеями.
У подъемных ворот порядок движения конвоя вдруг был нарушен. Из ниоткуда посреди дороги возник студеный вихрь, закружил юлой и хлестнул по троице доподлинными колючими снежинками, в центре вихря материализовался импозантный человеческий скелет верхом на олене (со сломанным правым рогом) и величественно приложил к челюстям нечто вроде пионерского горна.
Лимит удивления Антона был благополучно исчерпан еще при знакомстве с женщиной-змеей, так что теперь он, отодвинутый на обочину, созерцал зрелище вполне философски. Ну и, конечно, все пытался сообразить, какого лешего он понадобился этой сбежавшей из Голливуда нечисти.
Горн издал очень похожий на парафраз похоронного марша стон, дальше все происходило в гнетущем безмолвии. Решетка на воротах поползла вверх, и всадник направил однорогого оленя в открывшийся зев, а следом за глашатаем из плюющегося стужей и снегом буранного ничего стали являться понуро бредущие след в след граждане, экипированные по военной моде времен раннего средневековья, и большей частью в окровавленных бинтах. В пышных усах бойцов блестели и таяли льдинки. У тех, кто без шлемов, таяли льдинки, влипшие в бурную шерсть на необычно для банальных смертных островерхих ушах. Таял снег, набившийся в складки одежды, и бинты на ранах впитывали влагу.
Кто-то опирался на копье, кто-то шкандыбал, используя щербатый щит вместо костыля, и у всех бойцов, а числом их было порядка тридцати, наблюдался характерный вид побитых собак. Замыкали отряд двое аналогичных остроухих хлопчиков, запряженных в волокушу, на которой тряслось по колдобинам пятеро уже стопроцентных мертвецов. Даже сделав скидку на пикантный расклад, Петров в окончательной смерти пятерки не сомневался, покойнички буквально искупались в крови, но никто не позаботился потратить бинты и на их раны. И колючий снег на транспортируемых не таял.
Процессия втянулась в замок, конвоиры вспомнили про Антона, правда, по их кислым минам не трудно было догадаться, что произошла большая неприятность. Антона, срывая злость, пихнули, он покорно двинул в пасть неизвестности вслед за «похоронной» процессией.
Не совсем вслед, сразу же за воротами все строение оказалось обшито деревом, даже внутренний двор был щедро уложен манерным паркетом, мокрые следы свернули направо, конвоиры же втолкнули Антона во вторые слева полукруглые двери и повели крытой галереей вдоль череды мозаичных панно – тоже из невообразимого многообразия буков, берез, ротана, финика, палисандра, яблонь и кипариса... И если экспромт о баншах Антон выдавал шашлычнику на общеобразовательном уровне – честно признаться, его осведомленность в международной мифологии была на уровне популярных журнальчиков, то в силу профессии в сортах пошедшего на обшивку дерева он разбирался прекрасно. Более того, его знаний хватало, чтобы считывать заложенные здесь друидские фишки.
Двери из дуба-бейца дарят проходящим сквозь них выдержку и волю, подавляют привычку отходить от ранее принятого решения и настраивают всегда добиваться поставленной цели.
Выгнув зады пистолетами, закутанные в муаровые шелка крепче мумий дамы курили у самшитового подоконника:
– Опаньки, – поленившись заметить проходящий мимо конвой, хлопнула в ладошки одна. – Теперь покатит горькая пьянка, будут наши мальчики зеленым вином полоскать раны телесные и душевные. А ведь я предупреждала, что сначала у маэстро Снега и капельдинера Льда соизволение на операцию спросить надобно.
– Так тебя и послушали, – выдохнула ментоловое облачко вторая, с зататуированными до синевы кистями рук. – Если ты такая умная, почему губы не красишь?
– Хочешь мне испортить настроение? Так уже испортила. Сделала доброе дело, вали отсюда смело. Вечная секретарша!
– Девочки, не сортесь! – Хрипло урезонила подруг третья фифа, травящаяся кондовым «Беломором».
Дальше подслушать не повезло, по пересекающему галерею ходу прогромыхала деревянными остроносыми обувками свора то ли карлов и карлиц, то ли искренних гномов, вооруженных флейтами из берцовых костей, костяными банджо и барабанами, обтянутыми подозрительной шкурой.
Пол из черноплодной рябины – настройка на легкое привыкание к изменениям обстановки и усиление чувства ответственности. А вот в изображенных на панно сценах охоты все чаще вкрапливаются вставки из орешника – глубоко колдовского сырья.
Из раскрытой двери донесся обрывок вполне мирной беседы:
– У нас чай, оказывается, кончился.
– У меня есть лишний пакетик, только он с привкусом цитруса, будешь?
– На халяву и цитрус сладкий...
Петрова завели в мрачную каморку, указали на ольховую лавку с ворохом холщового шмотья.
– Переодевайся.
– Это не мой фасон.
– Переодевайся!
– Это не мой размер!
– Переодевайся!!! – конвоиры синхронно положили руки на резиновые палки-аргументы.
– Браслеты снимите, – сдался Антон. Он в очередной раз сожалел, что вовремя не сдался на милость преследователей-финансистов.
После облома с Настей те взялись за несговорчивого ботаника всерьез: прикиньте, старшему научному сотруднику вдруг предлагается стать директором филиала НИИ, далее назначается беседа с типом, отрекомендовавшимся, ни больше, ни меньше, советником президента. Помпа, лимузин к подъезду, конфиденциальный ужин в ресторане (одни на весь зал), и Антон от большого ума невзначай капнул этому балагуру в фужер сыворотку правды. Во-первых, оказалось, что обхаживал Петрова никакой не представитель президентской команды, а далее открылись такие секреты, что «рубль вход, миллион выход»... Вот с этими знаниями Антон прямо из ресторана и сделал ноги...
Антон повел плечами, приноравливаясь к новому обмундированию и увял, сообразив, почему милиция не торопиться навесить ему обратно наручники. Холщевая одежка вполне и сама справлялась с функцией тюремщика – магическим образом мудро сковывая любые чуть более смелые телодвижения.
И снова галерея с мозаичными панно. От сцен охоты сюжеты перешли к сценам пыток и казней-аутодафе, все чаще замелькали фрагменты каспийской черемухи (подчинение и покорность), серебристого тополя (страх перед неизвестностью) и мореного инжира (подавленность).
Навстречу продефилировало два бородатых типа, одетых вполне прилично, если считать нормальным, что у правого на футболке шиковала большая буква, как на женском туалете. Антон жадно уловил лишний обрывок разговора.
– ...Все равно мы сломаем саму идею крупного транспортного узла, не сегодня, так завтра. Северу не быть русским, вон – Антарктиду они уже почти сдали.
– Да, но печальный итог операции «Север-Норд»...
– Только повод проанализировать ошибки! Одну из ошибок я уже вижу отчетливо. Мы упускаем символическую сущность снега, а ведь снег – это в дочеловеческой магии квинтэссенция смерти. Прежняя раса, которая стерла с лица планеты динозавров...