«Если», 2002 № 10 - Роберт Хейсти

«ЕСЛИ», 2002 № 10

Роберт Хейсти СЕДЬМОЕ ЧУВСТВО

Мы отстегиваем ремни безопасности и блаженно откидываемся на спинки кресел. Я мечтаю о двух вещах: убраться подальше от серого дождливого чикагского неба и закончить доклад для совещания в Балтиморе. Но к тому времени, как мы достигаем полетной высоты, становится ясно, что надеждам не суждено сбыться. В облаках ни единого разрыва, и я уже понимаю: мой сосед, тот старик, что сидит у окна, трепач редкостный.

Я почти ожидал этого, когда он ввалился в салон, протянул посадочный талон блондиночке-стюардессе и сказал что-то такое, отчего у нее на щеках появились милые ямочки. Вероятно, подобное вам знакомо, если впереди не меньше пятнадцати пустых мест, но вы почему-то уверены: пассажир пройдет мимо каждого и с легкой улыбкой брякнется рядом с вами, хотя вы берегли это место для какой-нибудь Мисс Галактики.

Собственно говоря, он и не делает ничего, просто сидит на месте. Почему же я ни с того ни с сего на него уставился? При ближайшем рассмотрении он и не выглядит таким уж старым, скорее, замшелым. И настороженным. Короче, представьте себе бдительную черепаху, пристально взирающую на галопирующего в ее направлении щенка датского дога.

В ответ на мой взгляд он с ухмылочкой кивает:

— Много путешествуете?

— Не слишком, — неохотно бормочу я. — А вы?

— О, да, немало. Я постоянно в пути.

После этого он некоторое время сидит тихо, и я с возродившимся оптимизмом начинаю приводить в порядок заметки к докладу. Но Как только стюардесса приносит джин и тоник для него, водку с мартини для меня и слабый запах флердоранжа для нас обоих, он опускает спинку кресла и начинает:

— Да, — говорит он с некоторым нажимом, словно кто-то может усомниться в его словах. — Путешественник я бывалый.

И голос у него из тех, что кажутся ненавязчивыми, даже тихими, однако почему-то перекрывают рев двигателей. Трудно игнорировать такого человека. И я тут же, словно он Старый Мореход, откладываю свои бумаги и развешиваю уши.

— Вот что я скажу вам: когда всего за год побываешь в стольких городах, как я, все схватываешь на лету. И много чему учишься. Я когда-то прочел: «Вечный путешественник ищет предложения, неуловимые для описания. Слишком мимолетные для ответа. Он знает вещи, о которых другие не подозревают».

— Например?.

Да-да, я недоверчиво закатываю глаза к небу, подыгрывая ему. Но он не обращает внимания ни на меня, ни на мой вопрос.

— Сам я пришел к этому постепенно, — говорит он. — Бог знает сколько одиноких завтраков я проглотил, прежде чем понять себя. Тридцать лет такой жизни еще не утолили щемящей утренней тоски, раздирающей внутренности. Это самое одинокое время. Не ночь. По ночам люди тянутся друг к другу. Возникает ощущение уюта. Мы покорили ночь мягким электрическим светом и коктейлями. Старые путешественники собираются в тихих маленьких барах и коротают ночи. Мы много не говорим. Зачем?

Вечный путешественник замолкает и вытаскивает из кармана апельсин, безжалостно вонзая шишковатый палец в кожуру. Аромат напоминает о стюардессе, и я жалею, что не заказал две порции выпивки. Он предлагает мне дольку, и я невольно тянусь за ней, но меня останавливает его реплика.

— Эй! — восклицает он. — Это у вас от рождения?

— О чем вы?

— Три пальца!

Он перегибается через кресло, чтобы взглянуть на мою левую кисть.

— На каждой руке?

— Конечно.

— Да будь я проклят! И вам это не мешает?

— Нет.

— Что же, — смеется он, — раз вы не пианист…

— Мне, что называется, медведь на ухо наступил.

Наверное, не стоило этого говорить, потому что его взгляд немедленно перебегает на мои уши, и я вижу, как беззастенчиво он их изучает.

Он хочет сказать что-то еще, но почему-то отказывается от этой мысли.

— Черт, да будь я трижды проклят… — повторяет старикашка.

Я снова пытаюсь зарыться в бумаги, но это не так легко.

— Но вы-то, — говорит он, — тоже часто путешествуете. Неужели не замечали разницы в последнее время?

— Какой?

— Что-то словно носится в воздухе.

Я качаю головой, но не удерживаюсь от вопроса:

— И что же вы чувствуете?

Лучше бы я не спрашивал.

Не так давно я был в Новом Орлеане. Да, в конце лета, одной душной сырой ночью, когда воздух можно было мешать палкой. А мы сидели на веранде бара, слушая печальные гудки речных судов, пытаясь разогнать тоску спиртным, но вместо этого еще больше впадая в меланхолию.

За столом нас было четверо. Ролф Тернер и Билл Райан — точные мои копии, хотя, если приглядеться, не так уж мы похожи. Но у всех троих седеющие редкие волосы. Четвертого я видел в первый раз. Звали его Френком Берджестоном, и взгляд у него был какой-то пронизывающий. Высокий, ростом с Ролфа, только покрупнее и в идеальной форме. Лицо длинноватое, но не худое. Глаза за очками в роговой оправе горят энергией.

Все началось с моей реплики. Сам не пойму, почему я это сказал, но он словно с цепи сорвался.

— У меня такое странное ощущение, — сказал я, прерывая долгое молчание, тянувшееся с тех пор, как мы заказали выпивку, — будто что-то вот-вот должно случиться.

— Значит, и ты это чувствуешь, — сухо заметил Билл, закуривая сигарету.

Старина Ролф глубоко затянулся трубкой, а потом прикрыл ее ладонью, позволяя дыму валить медленными клубами.

— Да. Я тоже, — немного смущенно пробормотал он. — Никак не могу отделаться от чертовой штуки.

Но мне стало как-то не по себе, когда я услышал голос Френка и встретился с ним глазами. Не поверите, просто мороз по коже!

— Я могу рассказать об этом чуть больше, — спокойно заявил он.

— Вы не одиноки, знаете ли. То же самое со мной было в Кливленде, Сент-Луисе. Словом, везде.

— Землетрясение? — поинтересовался я. — Локальные войны?

Френк медленно покачал головой.

— Нет, — вымолвил он. Мы немного помолчали. Потом я отодвинул стол и вытянул ноги, шевеля пальцами в туфлях, чтобы немного восстановить кровообращение.

— Бросьте, парни. Что это с вами стряслось? Значит, у всех нас что-то вроде предчувствия. И что с того? Да мы сами на себя нагоняем тоску своими рассуждениями. К тому же эта проклятая влажность… А может, рынок такой вшивый. Считай, дела совсем встали.

Как раз в этот момент принесли выпивку. И все опять заткнулись. Но тут Френк опять открыл рот.

— Боюсь, дело не только в этом, — сказал он.

Френк отвернулся от нас, глядя сквозь открытую дверь, как бармен за стойкой ловко бросает вишенки в коктейли и насаживает на края бокалов ломтики лимона.

Повисла мрачная пауза.

— Думаю, мы слишком много пьем, да еще по ночам, — проговорил наконец Ролф. — Вредно для печени.

— По твоей печени, должно быть, пробежала вошь, — сказал Френк, улыбнувшись впервые за весь вечер. Правда, тут же опять помрачнел и в который раз покачал головой. — Поглядите-ка вокруг. Можете сколько угодно твердить, что это печень, или чрезмерное количество положительных ионов в воздухе, или фаза луны, но среди нас нет ни одного человека, который не вел бы себя так, словно Судный день уже на пороге.

— Ну да, точно, — проворчал Билл. — Лучше уж считать, что во всем виноваты ионы.

— Или, — чуть резковато ответил Френк, — давайте считать, что это не они.

И, поколебавшись минуту, заметил:

— Слушайте, давайте я расскажу о том, что случилось со мной несколько лет назад. Я тогда играл на трубе в довольно приличном симфоническом оркестре. А после концертов давался прием для приглашенного солиста. И как-то раз, после особенно удачного исполнения, некий гость взорвал бомбу — к счастью, фигурально.

Как сейчас помню: плотный коротышка с темными, густыми волосами и бегающими карими глазами. Он был в городе человеком новым и пришел на концерт вместе с соседом. Думаю, он совсем не собирался тревожить осиное гнездо. Просто заметил, что да, игра была блестящей, но рояль немного расстроен.

— И только? — удивился Билл, ошарашенный историей Френка, как и все мы.

— Вы представить не можете, как заводят музыкантов подобные вещи! С таким же успехом он мог сказать, что дирижер не выдерживает такт! Ссора все разгоралась, пока не образовались два вражеских лагеря: те, кто утверждал, что рояль был в полном порядке, и те, кто по зрелом размышлении заметил, что с инструментом было что-то не так. Наконец все вспомнили о магнитофонной записи концерта, и ленты были подвергнуты тщательному анализу с помощью осциллографов и звуковых генераторов.

— И все это лишь…

— Для нас это было важно! Так или иначе, результаты подтвердили заявление незнакомца. Некоторые ноты чуть фальшивили, но столь незначительно, что казалось, человеческое ухо не способно уловить это.