О господи! Да когда же это кончится! Хоть бы домой скорей, что ли! Один за другим!
Счастливый человек Виктор П. Абросимов! Счастливый по определению: ведь дома ему хочется на работу, а на работе — домой!
4. Вечер
17.33
А теперь — сдуло! Окончен день трудовой.
Абросимов топает в магазин. Сегодня на его улице праздник — нужно купить молока. А значит — есть шанс узнать, что всё-таки делал Чинков в Москве.
Народцу, надо сказать, в очереди — ого-го! Один из немногих магазинов, куда молоко привозят вечером. Так что все сюда. И это не считая штатных бабусь, которых не менее сорока. Для них магазин — это клуб для тех, кому за шестьдесят. Весь день сидят они сидят на ящиках, батареях отопления, стоят у стеночки по очереди — согбенные и прямые, сухие и расползшиеся, интеллигентные и нет. Общаются.
В полвосьмого они уже здесь — занимают очередь за молоком, которое привезут не раньше шести вечера. Займут, пересчитаются. А с десяти — нужно сдать молочные бутылки, а с одиннадцати — «такие». Вот они и пересчитываются, и перезанимают, и переругиваются: «А, бабуня, ты же двенадцатая за молоком, а молочные сдавать — за мной, восьма!».
Магазин на обед — и они на обед. Похлебают супца, прилягут на час — и снова на работу! А вдруг чего привезут: колбасу, скажем, таллинскую или там распрекрасную рыбу морского окуня — и мигом они строятся в шеренгу по одному.
И так — часов до семи, пока с чувством выполненного долга не разбредутся они по домам. А там всё не так, как надо — и дети, не такие, как хотелось, и мебель неправильно расставлена — остаётся только сесть у подъезда и поделиться впечатлениями о близких и знакомых.
Море, океан времени! И на берегу его — Виктор П. Абросимов, истомленный жаждой.
Но — остановись, мгновенье: Чинков в Москве!
18.05
Как будто сигнал ВТ прозвучал: всё кругом ожило, забегало, и звук как будто на всю катушку включили — строиться!
Пришла машина с молоком.
Сейчас будут бегать с чеками, пропихиваться с сумками — не почитаешь. Да к тому же Абросимов знает, что будет дальше. Точно — грузчики, которые вот только что мелькали туда-сюда, загадочно исчезают, а заведующая, обыскав весь магазин, обращается к очереди, и не просто так, а со смыслом и значением:
— Мужчины! Есть мужчины или нет?
Абросимов ухмыляется и подаёт пример. Набирается ещё пяток настоящих мужчин. Абросимов, как старожил, ведёт их к машине. Там он — опять-таки, как старожил, выбирает себе самую чистую работу — выгружать из машины.
И — поехали!
Абросимов уже давно вывел из себя, что состоять в добровольном обществе охраны грузчиков — выгодно. Разомнёшься да ещё получишь без очереди. А ведь нормальному советскому интеллигенту, страдающему от гиподинамии, ох как необходимо размяться!
19.02
Абросиов тащится по лестнице.
Тащится он как минимум по трём причинам — физической, медицинской и психологической. Физическая причина заключается в том, что ему приходится совершать работу, связанную с подъёмом ста килограмм своего веса на пятый этаж (дело усугубляется сумкой с молоком).
Медицинская причина заключается в том, что Абросимова покинули силы. К вечеру он напоминает воздушный шарик — пшик и нету. Избыточный вес, гиподинамия плюс множество стрессов, больших и мальеньких.
Что же касается психологической причины, она очень проста — Абросимову очень не хочется домой. Он сейчас с большим удовольствием отправился бы в одиночку. Он иногда даже мечтает об одиночке — год-два побыть: книги там, поди, дают, бумагу тоже, а что ещё надо? Одно время Абросимов даже докапывался до знакомых юристов, за что дают одиночное заключение? И, узнав, огорчился — такое ему не потянуть.
19.08
Первое, что бросается ему в глаза в прихожей — это половики, а также палас. Всё это свёрнуто и увенчано выбивалкой.
Поскольку Абросимов практически не общается с тёщей на естественном языке, они используют в общении знаковые и ситуационные системы, сродни индейским или даже шпионским. Ну, увенчанные выбивалкой половики — не бог весть какой хитрый знак, есть и другие, наполненные более глубокими смыслами и более сильными страстями.
А сейчас — всё ясно — мелочь под мышку, палас на плечо — и вперёд!
Всю свою сознательную жизнь Абросимов не любил выбивать пыль, а также вытирать её. Цель любой уборки, считал он — это раскладывание предметов по местам, им надлежащим, а в случае, если таковое не определено, то его определение. При некоторой натяжке пыль можно определить как предмет, не находящийся на своём месте, и тогда вытирание её или вытряхивание обретало смысл, но натяжку эту Абросимов признавать не желал, хотя допускал, что она может иметь место. Выполнять же работу, не имеющую смысла, Абросимов не умел.
Впрочем, будь это ЕГО половики, лежавшие в ЕГО квартире, нашёл бы, наверное, Абросимов смысл, но тут половики были не половики, а — носители чужого духа, чужой воли, реальное напоминание о том, что его, абросимовский голос тут не требуется, даже совещательный. Его, Абросимова, просто ставят перед фактом, и всё.
Половики — это факт, и, постояв перед ними, Абросимов ощутимо заводится. Чтобы завестись получше, он углубляет мысль о том, что вот с утра ещё положили половики и ждали, пока он придёт, а сейчас ещё будут пялиться в окно, обыватели чёртовы, хорошо ли хлопает.
Так и есть — тесть выставился в окошке, и Абросимов завёлся уже до упора. То-то славно. А то ведь зевнул сегодня и не провёл профилактическую процедуру заводки ещё на лестнице.
Дело в том, что Абросимов человек очень отходчивый. И какие размеры не принимала бы холодная война между ним и тёшей, он иногда забывался и выставлял своё мяконькое. Тёща же всегда сохраняла высокую боеготовность. Точнее сказать, она, возможно, и войны-то и не чувствовала — чувствует ли танк, когда едет по своим делам и сминает по дороге кустарник, что он с этим кустарником воюет? С Абросимовым она обращалась немного хуже, чем с мужем своим или дочкой; во всяком случае их мнение её не интересовало в одинаковой степени, но они-то привыкши, а Абросимову — невмоготу.
Признавая своё бессилие перед сокрушительным врагом, Абросимов решил хотя бы смягчить удары — не рассиропливаться и быть готовым к отпору в любой момент. Потому, если шёл домой в прекрасном настроении, на лестнице не забывал припомнить какие-нибудь тёщины преступления, чтобы завестись. Дороги назад уже не было, только вперёд, сжав зубы и очертя голову.
19.20
Новое испытание — ужин. До свадьбы Абросимов весил 75 килограммов, играл в волейбол и занимался скалолазанием. Пожрать был не дурак, но негде было развернуться.
Тёща, которая на кухне разве что спит, с мужем-язвенником и дочерью, берегущей фигуру, никакого простора деятельности не имела. Зять же, жоркий и неприхотливый, был для неё бальзамом на сердце. Сначала зять отъедался после общаги, потом трескал по привычке, перевалив же за центнер, задумался и дал задний ход. Пожалуй, тут первые семена раздора и посеялись — вряд ли тёщу могли обрадовать такие абросимовские начинания:
— не есть после семи вечера
— ограничиться двумя поварёшками супа (вместо лохани)
— съедать не более сорока пельменей за раз.
И т. д.
Сейчас же, особенно подзаведясь, Абросимов вообще считал, что тёща специально сокращает срок его жизни, перекармливая, что… В общем, куда там Дрюону с его детски-наивными злодействами!
Абросимов всегда норовил опоздать к ужину, чтобы нагрести себе не больше, чем нужно. Да ещё — мечта голубая — почитать за ужином! Но сегодня — тарелка супа уже ждёт, дымясь, да плюс полжаровни картошки.
19.25
Ладно, хоть кухня пуста. Может, удастся почитать?
Не удастся. Когда Абросимов, переодевшись, идёт на кухню, то застаёт там жену и сына: по нему соскучились. Абросимов хлебает суп и слушает текущие новости с детского фронта: сколько раз и при каких обстоятельствах его наследник описялся, и как он засыпал, и вот пахи у него покраснели (тут Абросиомв вставил: «А без штанов надо держать!»), и так далее. Абросимов подробности не воспринимал, кивал головой, впитывая общий фон: всё было, как обычно.
В ответ он выплеснул свои скудные впечатления о работе. Жена тоже кивала; только, когда он повествовал о нахальной Антонине, некстати совершенно вставила рассказ о том, как Петька не хотел сосать днём.
Всё нормально. Оба высказались, что оба друг друга не слышали, разве это важно? Да и было ли что воспринимать? Ну, вчера Петька описялся восемь раз, а сегодня — девять. Ну и что? Информации нуль, но ведь не информацией обмениваются супруги.