Кэти наблюдала за ним. Она подумала, что ей могло бы стать немного страшно, если бы джентльмен посмотрел на нее так же пристально, как на Мэтта. Однако она также подумала, что если бы он был ее другом... Чего никак не могло быть, потому что она никогда его раньше не видела и было очевидно, что с мамой они тоже никогда не встречались, так как в противном случае они бы поклонились друг другу и джентльмен коснулся бы полей своей шляпы. Мама всегда говорила, что ни в коем случае нельзя разговаривать с незнакомыми. И няня тоже. Но если бы он все-таки был ее другом, подумала она, то был бы абсолютно надежным. Она представила себе, как он ее поднимает и держит на руках под всеми этими пелеринами своего пальто. Ей было бы восхитительно тепло. И она чувствовала бы себя в полной безопасности. Ей стало интересно, был ли он папой. Как она завидовала его детям, если был. Ей захотелось стать одной из них.
Она уже давно тайком про себя сделала дополнение к своим вечерним молитвам, хотя и знала, что молится тому самому Богу, которому захотелось забрать у нее папу. Она молилась о новом папе, желательно на Рождество. Рождественские подарки всегда были особенными. И ей пришло в голову, что это была абсолютно бескорыстная просьба, поскольку если у нее появится новый папа, то и Мэтт его тоже получит наряду с тем подарком, который он сам загадал. И маме, возможно, он тоже понравится, хотя, конечно, ей он папой не будет. Тете Мерси, вроде бы нравился дядя Джон, и они часто ходили вместе на концерты, балы и тому подобные мероприятия, в то время как мама в половине случаев оставалась дома. Маме бы понравилось иметь кого-то, кто будет водить ее на концерты... Наверняка понравилось бы. И Кэти не собиралась любить ее хоть сколько-нибудь меньше только потому, что у нее для игр появится еще и папа.
Она хотела, чтобы именно этот джентльмен стал ее папой. Возможно, она добавит это пожелание к своей сегодняшней вечерней молитве. Джентльмен с тростью с серебряным набалдашником, множеством пелерин, большим носом и пронзительными глазами, скажет она Богу. Джентльмен, которому настолько понравилось пение Мэтта, что было похоже, что он забыл где находится.
Но Мэтт закончил петь как раз, когда она сочиняла молитву, которую собиралась повторить про себя вечером после того, как закончит официальную версию в мамином присутствии. И джентльмен почти тотчас же оживился.
– Вы! – сказал он, указав тростью на мисс Кемп, когда послышались редкие аплодисменты от некоторых зевак, а одна из женщин вышла вперед с перевернутой шляпой и собрала деньги. – Вы, мэм. Кто этот мальчик?
Разволновавшаяся мисс Кемп сделала книксен.
– Он поет как ангел, верно, сэр? – начала она. – Мы горды, что в этом году...
– Кто он? – Няня бы сказала, что он поступил грубо, перебив мисс Кемп, но Кэти сомневалась, что няня сказала бы ему это в лицо. Она сомневалась, что кто-нибудь вообще может ему такое сказать.
– Это мастер Мэттью Берлинтон, сэр, – ответила мисс Кемп. – Он...
– Мэттью Берлинтон, – произнес джентльмен, поворачиваясь к Мэтту, – вы обладаете невероятным талантом. Его следует показывать большей и более благодарной аудитории.
– Если бы с утра не было дождя, сэр... – вмешалась мисс Кемп.
Джентльмен хвалил Мэтта прямо как папа. Дядя Джон однажды сказал Мэтту, хотя и по-доброму, что он должен перестать все время петь, потому что у тети Мерси от этого начинает болеть голова. Кэти оставила теплый кокон материнских юбок, абсолютно позабыв, чему ее учили в отношении незнакомцев, подошла к джентльмену и, встав на бордюрный камень перед ним, подергала его за пальто.
Тот удивленно посмотрел вниз. Вблизи он казался даже больше, и он не улыбался. На какой-то момент Кэти стало страшно, но она вспомнила о том, что он сказал Мэтту, что тот невероятно талантлив. Кэти не совсем понимала, что это означает, но по его тону догадалась, что это что-то хорошее.
– Я Кэти Берлинтон, – представилась она, а затем, вспомнив о хороших манерах, добавила: – Сэр.
– Правда? – произнес он, и Кэти заметила, что теперь он говорил не как папа – и что из-под складок своих пелерин он каким-то образом извлек монокль, через который посмотрел на нее. Его увеличенный глаз выглядел даже более холодно, чем у дяди Джона, когда она вся перепачкалась мороженым.
– Да, – ответила она.
Лорд Хит никогда особенно не любил детей. Возможно, потому что он не так много с ними общался, а его многочисленные племянники и племянницы явно до смерти его боялись. В действительности он, конечно, нарочно подкреплял этот страх тем, что никогда не улыбался в их присутствии и частенько пользовался моноклем. Только так он мог сохранить хотя бы толику уединения на Рождество, в то время как на его братьев, шуринов и кузенов постоянно кто-нибудь залезал и докучал им требованиями идти играть. Лорд Хит пришел к выводу, что дети очень быстро истощали мужское терпение. И он свое сохранял путем простой уловки – избегал детей в принципе.
Теперь же этот маленький херувимчик имел наглость дернуть его за пальто посреди улицы и представиться. После того, как его рука почти по собственной воле подняла монокль и поднесла его к глазу, девочка все еще держалась за его пальто и твердо смотрела наверх, сильно задрав голову.
Мать ребенка, решил он, заслуживает суровой выволочки за то, что позволяет такую дерзость, и за то, что плохо смотрит за своим чадом. Что бы она стала делать, если бы он схватил девчушку подмышку и убежал с ней? Она бы ничего не смогла сделать, кроме как поддаться приступу сильнейшей меланхолии. Она бы никогда больше не увидела своего ребенка. И это послужило бы ей хорошим уроком.
Но мать девочки – та женщина, что стояла и слушала хор, когда он подошел, – находилась прямо перед ним, всего на шаг или два позади своей дочери. Она отвела ребенка в сторону, отругала ее и при этом выглядела очень взволнованной. И поделом ей.
– Простите, ради Бога, – сказала она, по-видимому, обращаясь к нему, хотя и не поднимая глаз. Судя по голосу, она была сильно испугана.
Однако его внимание привлекло нечто другое. Его мозг наконец осознал услышанное. Девочка сказала, что ее зовут Кэти Берлинтон. А юного сопрано звали Мэттью Берлинтон.
– Миссис Берлинтон? – поинтересовался он.
Женщина выглядела еще более напуганной, когда сделала неглубокий реверанс. Однако она, безусловно, была леди. Его манеры, конечно, оставляли желать лучшего. Никак нельзя было посреди улицы обращаться к незнакомке благородного происхождения, не будучи официально представленными друг другу. Но этот мальчик был слишком хорош, чтобы упустить его в угоду каким-то светским условностям.
– Мэм, я должен похвалить вас, у вашего сына прекрасный голос, – сказал он.
– Спасибо, милорд, – пробормотала она, снова приседая и крепко держа малышку за руку. Затем она повернулась, явно намереваясь подхватить сына под второе крылышко.
Ага, значит, она знает кто он. А вот он не был с нею знаком. Она явно была благородной дамой и хорошо одевалась, но не по первому слову моды. Не было видно ни топтавшихся неподалеку слуг, ни экипажа, ожидавшего их, чтобы отвезти домой. Остальные исполнители гимнов собрались вокруг, тараща на него глаза и улыбаясь.
– Простите, мэм, – сказал он, отчаяние заставило его отбросить остатки хороших манер, – позвольте мне представиться. – Он не стал ждать ответа. – Родерик Эймс, барон Хит, к вашим услугам. Возможно, вы слышали обо мне как о, в своем роде, знатоке музыкальных талантов.
Ведущая певица, женщина с дрожащим голосом, присела так низко, словно ее представили самой королеве. Остальные женщины поспешно последовали ее примеру, а двое или трое мужчин кивнули в знак приветствия.
– Что? – переспросил хорист без музыкального слуха, прикладывая ладонь к левому уху.
– Его светлость – барон Хит, мистер Фозергил, – ответила ведущая певица, громогласно объявив его имя на пол-улицы.
Мужчина без слуха был просто глух, решил лорд.
Миссис Берлинтон не стала еще раз кланяться, но впервые за все время подняла на него глаза. Барон с самого начала знал, что она молода и, вероятно, привлекательна. Однако он с удивлением обнаружил, что она была невероятно красива, с большими карими глазами, прямым носиком и мягким ртом, который был ни большим, ни маленьким, – ртом, который поистине был создан для поцелуев. Мистер Берлинтон был счастливчиком. Даже покрасневшие щеки и нос не могли до конца скрыть нежный цвет ее лица.
– Нет, милорд, – сказала она, – я не слышала об этом. Прошу нас извинить. – С этими словами она вновь повернулась к своим детям.
– У вашего сына талант, который растрачивается на такую аудиторию, – сказал он, указав тростью на улицу вокруг них.
Тут она вновь повернулась к нему, и он увидел гнев в ее глазах.