— Конвоируем к месту сбора, товарищ лейтенант, — доложил старший конвоя.
— Ясно, так идите.
— Есть! — ответил Абулхаиров. — Товарищ лейтенант, а не подскажите — где немцев гражданских найти. Мальчонку сдать бы кому на руки.
— Откуда я знаю! Хотя… — танкист на мгновение задумался и махнул за спину. — Там через пару кварталов, баррикада будет, вот аккурат за ней, сразу направо. Там наши полевые кухни развернули. Видел там наши немецких баб да стариков подкармливают.
— Невже! — удивился Ройко. — Нимцив годують?
— Что, не веришь? — усмехнулся танкист. — Так иди и посмотри.
Сержанты пошли в указанном направлении.
— Бач, и не подумав би, — задумчиво пробормотал Ройко, — что наши немцев кормить будут.
В пылающем здании справа что-то затрещало, затем начали обрушаться перекрытия. Сержанты быстро отошли на противоположную сторону. Но их все равно обдало дымом и пылью.
— Ось адже! — выругался младший сержант.
Мальчишка завозился и открыл глаза.
— А-а-а… Абу! — вдруг закричал он.
— Ти що це? — удивился Ройко. — Ти що?
— Абу! — Вилли вывернулся из рук младшего сержанта и с воплем кинулся к Абулхаирову. — Абу!
Бейсенгали подхватил Вилли и тот крепко прижался к груди, обняв сержанта за шею.
— Абу… — прошептал мальчишка. — Абу…
— Ну что ты, малыш, — успокоил его сержант, — чего испугался?
— Приснилося може чого? — предположил младший сержант.
— Возможно. Ребенок ведь…
Абулхаиров поставил мальчишку на брусчатку и присел.
— Тагы шанды,* — пробормотал Бейсенгали и начал отряхивать одежду Вилли.
— Und wir hier gelebt,* — произнес тот, и показал на горящее здание.
— Монды?* — обернулся Абулхаиров.
— Ja, es war unser Haus.*
— Егер анасы кайда?* — спросил сержант, обтирая носовым платком лицо мальчишки.
— Weiß nicht, — захныкал Вилли, — verloren.*
— Егер жас салт боласыз, жылай болмайды! — строго сказал Абулхаиров. — Егер анашым таба бизге берсин.*
Ройко стоял и смотрел удивленно то на Вилли, то на сержанта.
— Темиртасич, ти що, по-нимецьки розумити став? — наконец спросил он.
— Да что тут понимать-то? — поднялся Бейсенгали, беря Вилли за руку. — Ребенок же. Пошли, Михаил Петрович, вон вроде та баррикада…
У полевых кухонь толпились люди, в основном женщины и старики. Кашевары раскладывали порции большим черпаком в подставленные миски. Получив свою долю, люди отходили в сторону, сразу начиная жадно есть, и лишь некоторые, придерживая посуду, торопились куда-то. Одна женщина только отошла от полевой кухни, как вдруг вскрикнула, выронив миску с кашей.
— Mein Gott, Willie! — закричала она и бросилась к сержанту. — Willie, sonny! Willie, mein junge.*
— Mutti!* — Мальчишка вырвался из рук сержанта и бросился навстречу.
— И в правду матка знайшлася, — пробормотал Ройко.
— Willie, meine kleine Willy, — ревела в голос женщина, непрерывно целуя сына, — du lebst! Was für ein glück! Du lebst!*
— Mutti, — плакал Вилли. — Ich war so schrecklich. Dort werden alle erschossen. Angst…*
— Ja, mein sohn. Jetzt ist alles vorbei. Jetzt wird alles gut.*
И немка, обняв сына, настороженно посмотрела на сержантов. Вилли повернул голову и посмотрел на Бейсенгали.
— Mutter, hab keine angst, — прошептал он, — Abu ein sehr guter. Er ist mir zu essen gegeben.*
— Danke… — сказала немка. — Danke für meinen sohn.*
Подошел какой-то старик в запыленном пальто, неся в руках пустую миску и кусок хлеба. Он опасливо покосился на сержантов и, поставив перед ней посуду с хлебом, обратился к женщине:
— Ihr brot, frau. Sie Ihre portion auf den boden fallen. Ich verstehe, Ihr sohn hat sich gerettet, aber geben, ob die russen sie noch brei?*
Ройко и Абулхаиров ничего не поняли, но сообразили, что речь идет о еде. Младший сержант подобрал миску и решительно направился к полевой кухне. Чуть оттиснул в сторону стоящего первым пожилого немца.
— Чуеш, браток, — обратился Ройко к кашевару, — кинь подвийну для теи нимки. Син у ней знайшовся. Прямо з вогню його витягли.
— Да не жаль, — улыбнулся тот и вывалил в подставленную посуду полный чепрак. — Держи.
— Спасибо, браток.
Миску младший сержант сунул немке, вручил ложку, а сам присел рядом с Абулхаировым на поваленный столб, искоса наблюдая за трапезой. Женщина ела мало, больше кормила сына. Но было видно, что она сама очень голодна.
— Ну, вот что… — начали говорить одновременно сержанты. Переглянулись и, не сговариваясь скинули свои мешки, развязали и начали выкладывать имеющиеся у них продукты. Тушенка, хлеб, сало…
— Вот, — показал сержант на сложенное, — это все вам…
Женщина посмотрела на продукты, потом на сержантов, вновь на продукты, и замотала головой.
— Nein, — потупилась немка, плача, — ich kann es nicht nehmen… ich kann nicht, herr feldwebel.*
Сержанты переглянулись, поняв её правильно.
— Бери! — строго сказал Ройко. — Голодно ведь будет.
— Тебе сына растить, — добавил Бейсенгали. — Хороший у тебя сын. Настоящий джигит!
И сержант подвинул продукты ближе к женщине. Потом оглядел её, чуть подумал, затем вынул из мешка кусок белой ткани, переложил все продукты на нее, завязал узелком и сунул немке в руки.
— Так удобнее будет.
— Danke, sie, herr feldwebel, — вновь заплакала немка. — Danke… Willi, sag herren unteroffizier danke.*
— Danke.*
— Да, не за что.
Младший сержант присел и протянул руку мальчишке.
— Ну, давай хлопче, прощатися.
Вилли сунул свою ладошку и постарался крепче пожать огромную ладонь Ройко.
— До свидания, джигит.
— Auf wiedersehen, Abu.*
— Komm, Willy, — сказала немка, беря сына за руку, — herren unteroffizier zu gehen.*
Они пошли прочь. Мальчишка несколько раз обернулся. Сержант помахал на прощание рукой и…
— Abu! — крикнул Вилли, вырвался из рук мамы, подбежал к сержанту, обнял его за ноги, и посмотрел вверх. — Ich liebe dich, Abu.*
— И я тебя люблю, маленький Вилли, — улыбнулся Бейсенгали и взъерошил мальчишке шевелюру. — Иди, тебя мама ждет.
Потом он с Ройко смотрел, как немка с сыном уходят в глубину развалин.
— Ну що, Темиртасыч, пишли?
— Да, пойдем. У нас еще много дел…
***
Бейсенгали замолчал, и за столом воцарилась полная тишина.
— Ja, — произнес Штейнберг, — es geschah also.*
— Деда, ты герой?
Все улыбнулись.
— Нет, моя красавица, — погладил правнучку Бейсенгали, — не герой. Я был простым солдатом.
Штейнберг выслушал переводчицу и начал говорить, а девушка переводить:
— Устами ребенка глаголет истина. Так у вас говорят. Все знают про памятник советскому солдату в Трептов-парке. Много, очень много было случаев спасения русскими солдатами немецких детей. И я счастлив быть одним из них! Я много работал над документами. Искал, опрашивал очевидцев. И рассказывал про своё спасение всем. Даже в газете печатался. Мой отец очень гордился мной. Знаете, когда он вернулся домой, мама ему все рассказала. И отец плакал. Долго плакал. Потом он рассказывал о плене. Как они работали, разбирая завалы разбомбленных зданий. Как восстанавливали разбитые дороги, много строили, но самое главное как их кормили. Вы не поверите, но кормили пленных лучше, чем гражданское население. Отец потом всегда отзывался о русских хорошо, и очень сожалел о прошедшей войне.
Штейнберг посмотрел Бейсенгали прямо в глаза.
— Я очень долго тебя искал, мой друг, — сказал он. — Очень долго. Я благодарен вашей передаче о ветеранах, за то, что я нашел тебя. И очень счастлив видеть тебя живым! Расскажи, как ты жил все это время.
— Хорошо я жил, Вилли… — старик на мгновение задумался, — пойдем, я кое-что тебе покажу.
Абулхаиров начал подниматься. Касен помог встать деду и гостю, и собрался идти за ними.
— Мы сами дойдем, — сказал старик внуку. — И не ходите за нами.
— Otto, fräulein Nadia, bitte bleiben sie hier.*
— Nun, herr Steinberg.*
И старики, поддерживая друг друга, направились по дорожке в сад. Операторы двинулись следом, но были остановлены Натальей:
— Не надо, пусть побудут наедине.
Бейсенгали привел Штейнберга к лавке.
— Присаживайся, Вилли, — сказал он гостю по-казахски.
Штейнберг присел и осмотрелся.
— Здесь любила сидеть моя Шолпан…
— Любила? Ты хочешь сказать…
— Да, Вилли, — горько ответил Бейсенгали, — она давно не со мной. И два сына…
— И моей Марты давно со мною нет… — вздохнул Вилли. — Годы, мой друг, годы… остаётся только добрая память.
— Теперь этот сад моя память, Вилли. Посмотри, эту яблоню я посадил первой. Сразу, как вернулся с войны. В честь Алдара, первого сына. Эта в честь Рустама… когда погиб Алдар, моя Шолпан попросила поставить лавку тут… теперь на ней сижу я.
— А знаешь?! — вдруг встрепенулся Штейнберг. — Я нашел того гефрайтера, что пулеметчиком был! Случайно. Мы с ним в редакции газеты встретились и разговорились. Я рассказал ему все что помнил. А он мне тогда сказал, если бы не ты, они ни за что бы ни сдались. Но то, что русский солдат закрыл собой немецкого мальчика, потряс его. Всех, кто это видел.
Бейсенгали только улыбнулся.
— Нет земли без цветов, а народа без героев, — сказал он. — Тот солдат сохранил в себе человека. И это хорошо…