– Красиво, – одобрил он.
Женщина дернулась, когда чудовищный воин приблизился к поверженному с ножом в руке. Сверкнуло лезвие. Парень закричал страшно, отчаянно. Бугай деловито придавил его коленом, хладнокровно провел ножом по лбу, за ушами, дернул за волосы. Послышался треск. Бугай выпрямился с окровавленной добычей в руке.
Парень корчился, хватался за страшную, странно лысую голову. Там среди крови вздувались вены, пульсировали, кровь стекала тяжелыми густыми каплями, а Бугай вернулся к коню довольный:
– Сивка мой, ушастенький! Теперь тебя не закусают эти бесовы слепни…
Рус неуклюже взобрался на коня, загнутый передок седла мешал, и все мешало. Конь шагнул, и женщина качнулась, ее прижало к его широкой, как небесная твердь, груди. Он стиснул челюсти, чтобы не взвыть от тоскливого желания швырнуть ее прямо в дорожную пыль и снова насытить свою страсть.
Глава 4
Из пыльного облака вынырнул покрытый пылью скорченный труп. Немного погодя Рус увидел сразу двух, старика и старуху. Они лежали поперек дороги, обхватив друг друга. Их лица припорошила пыль, но Русу показалось, что оба и сейчас смотрят с любовью друг на друга.
Чех что-то проворчал, Рус виновато пригнул голову. Еще дальше лежал ребенок, худой и уже голый. Кто-то снял с умершего одежду. Ночи все еще по-весеннему холодные, другие дети зябнут.
Женщина на его груди завозилась, устраиваясь поудобнее. Она как чувствовала, что ее спаситель терзается, вдруг да ребенок уцелел бы, если бы он не отвлек часть сил на бессмысленные для сохранения племени скачки, драки и похищение чужой и ненужной им женщины.
Лех вскрикнул, указал влево. От дороги поспешно уходил, шатаясь и падая, грузный полуголый мужчина.
– Кровавая Секира! – вскрикнул Лех.
Человек упал, попробовал подняться, но руки подломились, он пополз, яростно извиваясь, как ящерица. Лех поспешно повернул коня в его сторону. Чех обронил мертвым голосом:
– Оставь.
– Но это великий воин…
– Оставь, – повторил Чех с такой натугой, будто сдвигал чудовищный валун.
Рус смотрел то на Леха, то на Чеха. Какое-то понимание шевельнулось в душе, но спросил почти враждебно:
– Почему? Он умрет прямо в пыли!
– Но не с женщинами и стариками, – ответил Чех мрачно. – Он хочет умереть по-мужски.
Копыта глухо стучали по твердой как камень земле. Пыль едва-едва успела осесть после повозок, сейчас вздымалась с легкостью, сразу забивала ноздри, обволакивала лицо, проникала в грудь и душила изнутри. Далекая фигура воина постепенно отдалялась, замирала. Он был жив, но двигался все слабее. И сил не осталось, и видел с облегчением, что за ним не побежали, не потащат обратно на телегу, не будут поить горьким отваром, сгонять зеленых мух, а их глаза все равно будут говорить, что он обречен, а они, усталые и измученные, себе на беду просто затягивают минуты прощания.
– Он так решил, – сказал Чех сурово. – А решение мужчин надо чтить.
Он пришпорил коня. Лех проводил старшего брата взглядом искоса, оглянулся, вид был виноватый. Рус печально молчал.
– Он явно чует, что на этот раз не выжить, – сказал Лех без всякой нужды. – Говорят, в такое время боги дают человеку видеть многое. Уже то, что видят сами, а смертным недоступно. Он не хочет, чтобы копали могилу те, у кого сил не намного больше.
Он объяснял, хорошо понимая, что брату все ясно, как и ему, но больно видеть смерть богатыря, который не просто гибнет в бою – обычное дело мужчин, а ускоряет свою смерть вот так, зная, что останется непогребенным, глаза выклюют вороны, что уже злорадно каркают вблизи, а мясо с костей сдерут голодные волки, а потом разгрызут и размечут по степи кости.
Женщина все сильнее прижималась к его груди. Волосы черным водопадом струились по телу, скрывая лицо, и он не мог сказать, сомлела от усталости, страха и волнений или же просто заснула, спряталась от этого жестокого прекрасного мира, где все принадлежит мужчинам, которые по праву силы приходят и берут то, что захотят, а кто противится – погибает, аки барсук в половодье.
Они постепенно втягивались в середку пыльного облака. Когда ветер чуть сменился, отнес в сторону, Рус увидел подводы. Его повозки тащились последними. Так уж получилось, что Чех, как старший брат, возглавил Исход, он прокладывает дорогу в неведомые земли, следом тащатся повозки Леха с его родней. Никто не выбирал, кому идти сзади, но со стороны Руса родня прособиралась дольше всех, да пока убедили своих друзей, что им тоже не поздоровится, когда Коломырда дознается о бегстве опасной родни…
Рус в последнем усилии заставил усталого Ракшаса догнать крытую повозку. От резкого движения ранка на плече раздвинула створки, как раковина. Женщина очнулась, как завороженная смотрела на струйку алой крови. Она скапливалась во впадинке ключицы, побежала вниз и юркнула под мышку.
Не зная языка, она тронула великана за руку, робко указала на кровь. Рус повернул голову и смешно перекосил лицо, рассматривая. Засмеялся, поняв, макнул в кровь кончики пальцев:
– Заживет!.. На победителях любые раны заживают враз.
Он поднес красные пальцы к губам, лизнул. Женщина передернулась. Брови ее взлетели, в глазах появились знакомые Русу страх и отвращение.
Рус сказал грохочуще:
– А с такой добычей… Да на мне к утру зажили бы и смертельные раны!
Баранья шкура полога отодвинулась, блеснули задорные глаза Заринки, младшей сестры. Ей шестнадцать весен, она вовсю строила глазки, подмигивала взрослым воинам, выгибалась, показывая тонкий стан и округлившуюся грудь.
– Гой ты еси, братец, – охнула она, – кто это с тобой?
– Я отнял ее у бога, – сказал он гордо. – Теперь это моя добыча.
Заринка распахнула полог шире. Возница, молодой отрок по имени Буська, натянул поводья. Кони охотно остановились. Буська, как и Заринка, вытаращил глаза:
– Вот это да! Она… человек?
– Еще не знаю, – буркнул Рус.
Ему показалось, что земля качнулась под ногами его верного Ракшаса. Трое суток не покидает седла, но все же раньше такого не случалось. Видать, ослабел чуть, все-таки трое суток ни крошки во рту.
Он снял спящую женщину, она вздрогнула в его руках. Глаза раскрылись в испуге такие огромные, что он остановился, страшась спугнуть чудный миг, сладостный и тревожный, ибо жизнь его круто менялась, он чуял это, как лесной зверь, но выразить не мог, язык воина не знает таких слов, а из повозки уже требовательно протянула руки Заринка, единственная сестренка.
– Укрой ее, – сказал Рус тихо. Он перегнулся через край, опустил спасенную на груду шкур. Она осмотрелась еще более дико, ее взгляд упал на Руса, страх сменился немой мольбой. Она что-то сказала на чужом языке. Рус успокаивающе толкнул ее в плечо. Она опрокинулась на шкуры. Заринка засмеялась, придержала за плечи, не давая встать.
– Отдыхай, – сказал Рус. Он раздвинул губы, с удивлением понял, что это удается без усилий. Сейчас не мог бы рыкнуть или грозно нахмурить брови, даже если бы сильно постарался. – Пусть спит. Я приду ночью.
Заринка сказала потрясенным шепотом:
– Еще бы! Она… просто необыкновенная. Она… человек?
– Что все об этом спрашивают? – огрызнулся Рус. – Мне что за дело?
Отступающее под натиском ночи солнце, багровое от усилий, в отчаянии поджигало горящими стрелами облака. Те вспыхивали красным, пурпурным, освещая запад небесного свода зловещим заревом гигантского пожара. Ночь замедляла натиск, боролась с пожарами, а те разгорались страшно, на полнеба. Багровый шар уже опустился за край, а облака все еще полыхали жутко и обрекающе. Огонь буйствовал, охватив ту половину неба, куда двигались всадники. Мужчины мрачно и тревожно глядели поверх конских ушей.
Лех ехал рядом с Русом, багровые сполохи освещали неподвижное, будто вырезанное из красного гранита лицо. Нижняя челюсть чуть выдвинулась вперед. Средний брат постоянно готов к схватке, сшибке, двобою. На голых плечах, похожих на обцелованные морем валуны, вздувались тугие мышцы, перекатывались, ненадолго успокаивались, для того чтобы внезапно проявиться где-нибудь так хвастливо, что было видно, как все тело Леха ищет повод для драки.
– К добру ли, – сказал он негромко, но Рус почуял затаенную опасность. – Прем, как в море крови!
– Это будет чужая кровь, – ответил Рус. Он старался, чтобы голос звучал уверенно.
– Да-да, конечно, – согласился Лех. Он молодецки повел плечами, но оглянулся с опаской. Сзади в окружении бояр ехал суровый и насупленный Чех. Вряд ли так думает их старший брат, который старается все предусмотреть, все учесть, все беды обойти загодя.
Верхние облака, их подожгли первыми, уже подергиваются багровым, как горящие угли костра, что из раскаленно-алых переходят в пурпур, затем багровеют, а в конце концов покрываются пеплом.
– Что он сказал? – прошептал Рус.
Он подал коня к Леху, они ехали, касаясь стременами. Лех оглянулся в ту сторону, где чернела массивная фигура старшего брата. Ответил тоже шепотом, хотя Чех был на расстоянии полета стрелы: