Журавлик - Вячеслав Морочко

Морочко Вячеслав Журавлик

В. Морочко

ЖУРАВЛИК

Мы давно не виделись. - Все такой же безрукий? - спросила Нина, поправляя тонкими пальцами узелок моего галстука. Ее мальчишеская челка почти коснулась моей щеки. Я совсем забыл, что она - орнитолог. Знай, что могу ее встретить, отказался бы от задания. - Здравствуй, - промямлил я. - Попросили вот... сделать очерк. Не знаю, смогу ли... - Ведь ты у нас умница - сможешь, - сказала она, поправляя мне волосы. - Иван Петрович, где же вы? - звал Веденский. Он стоял в конце галереи, как добродушный слоник в очках, и озабоченно морщил лоб. - Идите сюда! - Иду! - крикнул я, принимая зов как спасение. Нина смотрела с улыбкой, чуть щурясь, точно хотела сказать: "Ну что, дружок, влип"?... Подумать только: порывистая, небольшого росточка, еще год назад она была для меня манящей загадкой! Ежась от холода, орнитологи торопились в лаборатории. Когда я догнал Веденского и оглянулся, мне тоже захотелось поежиться: Нина стояла рядом с каким-то верзилой, и оба смеялись, глядя мне вслед. Пройдя холл с мягкой мебелью, живым пламенем в камине и роскошным садом за окном во всю стену, (в этом гнездышке орнитологи приходили в себя после "сеансов"), мы проследовали в галерею, со множеством похожих дверей. За этими дверьми и размещались знаменитые контактные "кабины" Центра исследования пернатых. До сих пор я только слышал о них. Сегодня одна из таких "кабин" подготовлена для работы со мной. В первой комнате, где были только кушетка и встроенный шкаф, я разделся. Веденский помог мне облачиться в сотканный из крошечных электродов облегающий комбинезон, и провел в кабину, где стояли пульт и высокое кресло. Отправляясь сюда, я готовился к чуду. Но досадная встреча с Ниной выбила из колеи. "Хороший ты человек... - объясняла она, когда мы с ней расходились, - но ужасный зануда". Я не мог успокоиться. И поэтому кресло казалось чересчур мягким, стены, задрапированные белыми складками, напоминали дешевую бутафорию, а хлопотавший возле меня толстячок-инструктор начинал раздражать. - Вам не приходилось заниматься планерным спортом? - допрашивал он, устраивая меня в кресле. - Нет. А что - это плохо? - Напротив. В нашем деле человеческий опыт только вредит. Прошу соблюдать осторожность. Не поднимайтесь выше деревьев! - Совершенннейший бред! - подумалось мне. Вслух спросил: -Боитесь, что разобьюсь? - Можете и разбиться. Но самое страшное - хищники. - Я знаю, какую ценность собой представляет пернатое, включенное в эксперимент... Сам об этом писал... Популярно. - Опасность может грозить не только "пернатому", - но и вам лично! - Простите, я не совсем понимаю... Ведь птица-двойник находится где-то в лесу, и нас будут связывать только радиоволны? - Но есть соответствующая обратная связь... Это следует помнить, - пояснял инструктор, продевая мою руку в рукав, вмонтированный в подлокотник. - Вы забудете о своем теле. Останется только власть над стопою правой ноги у педали "отключения связи". Заканчивая подготовку, Веденский следил за приборами, прикасался к каким-то кнопкам на пульте и продолжал говорить. - У нас, вообще-то, не принято оставлять двойника в опасности. Мы делаем все, чтобы птица не пострадала.... Но пожалуйста! - он приблизил ко мне свой большой добрый нос. - Бога Ради, не дожидайтесь момента, когда прибегать к "педали" уже будет поздно! Складки внутренней драпировки сходились, обволакивая мое тело. Упругие волны прокатывались по груди, спине и рукам. Свет погас. Появился озноб. Постепенно мир наполнялся шумами. Так бывает, когда просыпаешься. Я сжимался от холода и внезапного ощущения одиночества... А потом вдруг стало тепло и уютно. Тьму прорезала тонкая горизонтальная щель: это я приоткрыл глаза. В оранжевом мареве плавали, разгорались и гасли багровые пятна, пронизанные паутиною трещин. Мир обретал очертания. Вскоре я уже видел все, что было вокруг так, как будто моя голова превратилась в сплошное шаровидное око. Стоял возбуждающий запах леса. Внутри у меня постепенно разгорался огонь. Огромные листья, покачиваясь, проплывали мимо, исчезая в провалах между ветвями. И, точно со стороны, я увидел себя сидящим на ветке, вцепившимся коготками в кору. Глянуть вниз было страшно. Ветка покачивалась, вызывая что-то похожее на головокружение - ощущение птице явно несвойственное. Вероятно, смутившись, я сделал непроизвольный взмах крыльями... и чуть не упал. В последний момент успел зацепиться, повиснув вниз головой. Было стыдно и страшно. Опять взмахнул крыльями и, осторожно цепляясь когтями и клювом за неровности ветки, с большими трудами вернул себя в изначальное положение. Жар внутри меня становился привычным. А страх перед бездною, куда меня чуть не снесло, нарастал. "Разумеется, я же не птица, - только подделка под птицу". Нахохлившись, грустно глядя на мир, который не желал меня замечать - тогда еще не догадывался, как это здорово, когда тебя просто не замечают. Исполненная достоинства и бесстыдства, она буравила приторный воздух, вливаясь гудением в музыку леса темой сладких желаний. Я не задумывался над вопросом, чего ей тут надо. И ей, вероятно, было не до меня. Петляя между стволами деревьев, она торопилась по важным мушиным делам. Блестящие очи ее занимали полголовы. Остальное состояло из тучного брюха и грязных отростков. Она была чудовищно соблазнительна. Я просто не мог оторвать от нее своих глаз. Приближаясь, муха ревела точно сирена. А внутри меня с новою силой вспыхнул огонь... И тогда... совершилось чудо. Произошло все так быстро, что я не успел осознать. А когда опомнился, то увидел, что снова качаюсь на ветке, а клюв мой естественно и деловито расправляется с мухой. Ощущение голода она довела своей "музыкой" до исступления... Я настиг ее возле земли. В полете не видел почти ничего, кроме жертвы. Первая мысль была: "Взять!" Вторая "Готово!". Вниз гнала хищная ярость, вверх - изумление и торжество. Пламя голода было притушено. Наступило короткое благоденствие. И тогда я вспомнил, как летал много раз во сне. Поджимая ноги, я быстро-быстро месил руками густеющий воздух. Мне очень хотелось лететь. И где-то на пределе усилий всегда начинался полет. Не страшный, пологий. У меня не хватало сил сразу взмыть высоко. Но я был счастлив и горд, что земля, наконец, отпустила меня. Летал я недолго, но смаковал каждый миг и, проснувшись, весь день ходил окрыленный. В нас записан этот инстинкт: кто-то из предков летал... И нельзя исключать, что такие же легкие сны снятся в Африке гиппопотамам.

Теперь оторваться от ветки было уже не так страшно. Я поджал лапы и, с силою их распрямив, убрал когти, одновременно с прыжком взмахнул крыльями и... полетел. И это не было сном. Я испытывал радость и, вместе с тем, выбирая дорогу между стволами деревьев, с интересом следил за собой: хотелось понять, как это мне удается. Подъемную силу создавал "локтевой" участок крыла. При махе вверх маховые перья удивительным образом раздвигались, пропуская воздух. Хвост служил превосходным рулем, позволяя закладывать виражи, рыскать из стороны в сторону, выделывать горки, нырки и другие "фигуры". Я хватал на лету зазевавшихся мошек. А одного червяка склюнул прямо с земли и свечой взмыл к макушке огромного клена. Червяк продолжал извиваться, и я вынужден был примоститься на тонкой развилке, где у нас состоялся с ним "небольшой разговор". Меня прямо-таки распирало от самодовольства и, надувшись от гордости, я пропищал с высоты: "Это я тут сижу"! Подо мною стояли шумящие на ветру великаны-деревья. А над всем этим простиралась светлая ширь. Даже пахло здесь по иному: внизу царил дух прелых листьев и трав, а здесь была свежесть пронизанных солнцем высот. Ветер ласкал мои перья, звал в небо. А вдалеке, низко-низко над горизонтом висела тонкая ниточка. Она переламывалась, образуя угол, и, завораживая, приближалась. Я сразу узнал: то летели на юг журавли. Все отчетливей слышался нежный и грустный их "гул". Скорее всего мой двойник был некрупным пернатым. Мне не известно было, что я за птица: Веденский забыл сообщить, а, возможно, решил справедливо, что мне это знать ни к чему. Журавлям я завидовал с детства. Полет их всегда тревожил меня, звал в неведомое. То был "зов высоты", который не заглушить никакими разумными доводами. И, бросившись в восходящий поток, я устремился наперерез журавлиной стае. Чего я хотел? Не имею понятия. Может быть, просто приблизиться к ним, для того чтобы пропищать во всю глотку: "Это я здесь лечу!" Подо мной среди леса голубели "окна" озер, а над ними носились волнами птицы: видимо, здесь, готовясь к отлету, они собирались в стаи. Там же я видел изгиб неширокой реки, по которой осень пускала свои золотые "кораблики". Журавли неслись мне навстречу. Я мог уже разглядеть каждое пятнышко на их серых веретенообразных телах и вытянутые назад похожие на две голые веточки ноги. Красивые длинные шеи чуть изгибались в такт со взмахами крыльев. Желтые клювы были устремлены в одну точку словно отсюда птицы могли уже видеть "обетованную землю". Стая была совсем близко, когда со стороны солнца появилась какая-то тень. Я слишком поздно сообразил, что это значило. А сообразив, как будто лишился воли и уже не мог изменить свой полет. Это, видимо, и смутило облюбовавшего меня ястреба. По расчетам хищника, я уже должен был изо всех сил метаться, ища спасения. Стремясь предвосхитить мои маневры, он сам уже рыскал в пространстве. Скорость была велика, и ястреб проскочил мимо, только задев меня сильным крылом. Теряя перья, я кубарем отлетел в сторону. А когда выровнялся - вновь устремился к стае, точно обращался к ней за спасением. Уж теперь-то всем было ясно, что я только притворялся птицей: мои действия не укладывались в птичью логику. Хищник широко размахивал крыльями. Мне была хорошо видна его полосатая грудь - настоящий пират в тельняшке. В черных бусинах глаз рдел огонь торжества. Убедившись, что добыча от него не уйдет, ястреб, не спеша, разворачивался, наблюдая за жертвой. Я слышал свист крыльев пролетающей стаи. Как эти птицы были красивы и счастливы! Только теперь меня охватил настоящий ужас. Я понял, это конец, и прикрыл глаза. А когда вновь открыл их... увидел, как что-то сломалось в журавлином строю: какая-то птица отделилась от стаи и, вытянувшись, превратилась в серую молнию, бьющую прямо в меня. Я едва увернулся и, отброшенный воздушной волной, полетел камнем вниз. Опомнился возле самой земли, неуклюже спланировал на ближайшую ветку, сел, зацепился когтями, глотая "сгустившийся" воздух, уставился в небо: оттуда, следом за мною, падал пестрый клубок. Над болотом он разделился, и нечто, подобное полосатому вееру, шлепнулось в воду.