Он смягчил в конце своей короткой речи слова и голос, глядя на паренька с чубчиком. Но было уже поздно.
- Морда! Такие, как ты!.. - закричал паренек и побежал на кожаного. Тот легко отпихнул его, но парень вновь подскочил, схватил за грудь тонкой рукой и подростковым кулачком ударил кожаного по щеке. Тот ответил злым и спокойным умелым ударом, паренек упал. Вскочил - и опять. Его схватили, держали.
Кожаный, ругаясь, ушел и уехал.
- Сейчас милицию вызову! - сказала старуха и скрылась в подъезде.
Молча постояли еще немного.
- Зря ты, - сказал Сергей пареньку, утирающему кровь из носа.
- А чего он... Зря, конечно.
- Милицию бабка точно вызовет, - сказал кто-то.
- Поехали туда.
- Поехали.
Все поехали - туда. А Сергею не хотелось. Нюре - тоже.
- Домой, что ли, - сказал Сергей. - На билет не хватает, смех. Хотел как-нибудь... Подработать или... Не одолжишь?
- У самой только на обратный. У меня родственница тут, двоюродная тетка.
- Ты прямо на похороны приехала?
- Я не знала. В поезде прочитала в газете.
- Я тоже. Значит, к нему ехала? Может, песни свои показать?
- К тетке, говорю же. Ну, пожить.
- Надоели мы ему все.
- Наверно. Ну что, поехали мою родственницу искать?
- Почему искать? Адреса не знаешь?
- Приблизительно. Они с матерью поссорились. Знаю, что в поселке Переделкино. Знаю, что улица Тургенева. Найдем.
- В Переделкино писатели живут.
- Она не писатель, она нормальный человек.
- Тогда не страшно.
3
а поезд встречный скорый вполне
и я завидую ему а он завидует мне
и говорят кто-то знает правильный маршрут
но он всегда где-то там а я всегда где-то тут
- Убивала бы таких, - сказала Нюра.
Сергей понял, что она про того кожаного.
- Пущай живет, - сказал он.
- Это понятно. Но я убивала бы. Тебя убивали?
- Нет.
- Меня убивал отчим.
- Не убил?
- Убил. Я после смерти живу. Это легко. После смерти жить легко, можешь в любой момент опять умереть. Может, съездим все-таки?
- Как хочешь.
Они поехали к так называемой Горбушке, то есть Дому культуры имени Горбунова.
Толпа была густая, пробиться невозможно, но они и не собирались проби-ваться.
Звучали песни Антуфьева.
Девицы - группа человек десять - особо - рыдали. Одна обессилеет, чуть стихнет, всхлипывая, начинает другая - и опять первая, и третья, и вдруг все вмес-те - ревут, слезы текут ручьями, обнимаются, склоняют головы на плечи друг другу.
А вон и знакомый паренек с чубчиком, тоже особо. Курит, смотрит в землю.
А вон совсем старый старик плачет. Спьяну? Случайно прибился - и вдохновился общей печалью? Нет, вдруг поднял голову и зычно продекламировал строку из Антуфьева, относя ее, быть может, к себе:
- Я путешествую в старость и ставлю вешки, как будто надеюсь вернуться! Сволочи!
- Заливаются, лохушки, - сказала Нюра о девицах. - Что им тут, концерт, что ли? Упиваются. Событие-то какое, ну ты, что ты, маме с папой рассказать!
Заметен был - появляясь то там, то здесь - очень распорядительный человек в долгополом черном пальто, в черной шляпе, которую он снимал, входя в здание, и надевал, выходя. Рыжеволосый, рыжебородый. Все это шло к нему накрепко, но симпатичней он от этого не казался. Он был тут, может, самым необходимым, но казался самым лишним.
- Кастальский, - сказала Нюра.
Сергей это знал. Кастальский. Организатор выступлений Стаса Антуфьева, или, как принято говорить, продюсер. Вот, он и на похоронах продюсер.
Заколыхалось: выносили гроб.
Милиционеры стояли оцеплением - как когда-то на майских демонстрациях.
Вынесли.
Катафалк - длинная черная машина, почти лимузин. Кастальский постарался. Он и сам в черный мерседес сел. А за ним и другие в машины целая кавалькада потянулась медленно. Впереди ментовские, с мигалками.
- Попаду или не попаду? - пробормотала Нюра, вертя в руках обломок кирпича. И когда успела найти и поднять?
- Брось, - сказал Сергей.
- Сейчас брошу.
Нюра размахнулась, кинула. Обломок попал в черное стекло черной машины Кастальского. Стукнулся и отскочил.
Машина испуганно дернулась вперед, чуть не врезавшись в катафалк, к Нюре подскочили рыдающие девицы, визжа и ругаясь, стараясь ущипнуть, оцарапать, пихнуть, а то и по-мужски - кулаками, Сергей оттаскивал их, подоспели милиционеры, Нюру и Сергея отволокли в сторонку.
- До кучи их, - сказал ментовский чин с румяным от холодка и дела, бодрым лицом.
Нюру и Сергея посадили в "воронок", который был набит уже. Почти все или пьяные, или обкуренные, или обколотые. Глаза дикие, разговоры чумные.
- Все-таки попала, - засмеялась Нюра.
- За что?
- Знала бы, за что, убила бы.
В отделении милиции они долго ждали своей очереди. Вызвали их вместе.
- Не москвичи? Откуда?
Видимо, у спрашивающего был наметанный глаз.
- Из Саратова, - сказал Сергей и дал паспорт. - А это моя жена. На похороны приехали.
Милиционер полистал паспорт. Отложил.
- А супруги документики где? - спросил он Нюру, осматривая подробно всю ее и отдельно - красивое лицо ее, имея на это полное административно-процессуальное право.
- Дома оставила, - сказала Нюра.
- Почему? Муж взял, а вы не взяли. На отдельного человека - отдельный документ.
- Ни черта он мне не муж, а паспорт у меня на оформлении.
- Это я понял, что он не муж, - проницательно улыбнулся милиционер, радуясь возможности показать свой недюжинный ум. И соврал, не понял он этого. Сергей знает, что они с Нюрой выглядят как молодые муж и жена. Они подходят друг к другу. Он это сразу почувствовал. Они идут друг другу.
- Ладно. Молодого человека отпустим, а вас придется задержать для выяснения личности.
- Ага. Разбежалась, - сказала Нюра, достала и швырнула менту паспорт.
Милиционер вслух прочитал все: фамилию, имя, отчество, серию, номер, кем и когда выдан, место прописки.
- Чего ты время тянешь? - не выдержала Нюра.
- А что? Невмоготу? Уколоться охота?
Нюра фыркнула.
Но держать их смысла действительно не было.
И их отпустили.
И они поехали в Переделкино искать тетку Нюры, неписательницу.
Приехали: безлюдье, пустые совсем улицы.
Топтались, озираясь, наконец женщина появилась с тележкой-сумкой, спросили у нее, где улица Тургенева, та призадумалась, потом сказала, что это вроде надо пойти по этой вот улице прямо, а потом свернуть, а там спросите, там скажут.
Пошли по указанной улице, свернули, но спросить не у кого было - та же пустота. Решили двигаться наугад, - до первого живого человека.
В конце одной из улиц увидели дым, пошли на дым.
Под деревьями, напротив строящегося большого дома, сидели мужчины, кругом возле костра, сказка про двенадцать месяцев. Они пили вино, а на водопроводной трубе, как на вертеле, над костром жарилась целая свиная туша.
- Не знаете, где тут улица Тургенева? - спросил Сергей.
Ответил человек с приятными и умными глазами, черными, иноземными, как и у всех остальных. Но ответил не прямо. Он ответил так. Он повернулся к одному своему товарищу и спросил его:
- Рохад, ты не знаешь, где улица Тургенева?
- Нет, - сказал Рохад.
Тогда человек повернулся к другому и спросил его не спеша:
- Геран, ты не знаешь, где улица Тургенева?
- Нет, - сказал Геран.
- Вот видишь! - удивленно воскликнул человек. - Даже они не знают!
Все сдержанно рассмеялись - чему-то своему, что они знали про Рохада и Герана. Рассмеялись и Рохад с Гераном, потому что мужчины должны уметь смеяться доброй шутке над собой, понимая ее отличие от обиды и оскорбления.
- Зачем вам улица Тургенева? - спросил приятный человек.- Садитесь с нами. Вино пьем, мясо будет. Угощайтесь!
- Спасибо, - сказал Сергей.
Это слово было понято как согласие. Повинуясь знаку своего главного, Рохад и Геран поднесли Сергею и Нюре по стакану вина. Они налили его из больших бутылей. Наверное, это было домашнее вино. Сергею хотелось бы видеть и назвать его рубиновым или сапфировым, хотя он не уверен был, что сапфир красного цвета, но цвет вина, к сожалению Сергея, напоминал ему всего лишь цвет разбавленной марганцовки.
Запах же и вкус были замечательные.
- Тост! - сказал черноокий человек.
Все взяли стаканы.
Человек задумчиво, глядя сквозь вино на костер, сказал:
Трудами изнурен, хочу уснуть,
Блаженный отдых обрести в постели.
Но только лягу, вновь пускаюсь в путь
В своих мечтах - к одной и той же цели.
Мои мечты и чувства в сотый раз
Идут к тебе дорогой пилигрима,
И, не смыкая утомленных глаз,
Я вижу тьму, что и слепому зрима.
Усердным взором сердца и ума
Во тьме тебя ищу, лишенный зренья.
И кажется великолепной тьма,
Когда в нее ты входишь светлой тенью.
Мне от любви покоя не найти.
И днем и ночью - я всегда в пути.
После паузы он произнес:
- Будьте же всегда в пути, друзья мои, как автор этих прелестных слов товарищ Вильям Шекспир, кроме как к любви - нет дороги. Ваше здоровье!