– Идиот. Кто он такой?
– Никто. Старик. Пенсионер.
– Что он видел?!
– Да ничего.
– Не ври.
– Ну… если и видел – все равно не понял. Гарантирую.
* * *Дима накупался, как в детстве, до синевы. Проплыл километра три и на мелководье, будто пацан, барахтался, нырял. В гостиницу вернулся уже затемно, в девять. С улицы доносилась какофония типично курортных звуков: женский смех, музыка, местные дельцы в мегафон зазывают в рестораны и клубы.
Обычно в командировке не до развлечений, но здесь, на море, да еще в день приезда, ему хотелось оттянуться. Прогуляться, что ли, поискать приключений? Завести мимолетный курортный роман?
Но ведь для начала знакомиться придется. Очаровывать, подпаивать, уламывать, терпеливо слушать лепет и глупый смех. Да и по Надьке он соскучился. Только здесь это почувствовал.
А вот и она звонит, легка на помине. Не поздоровалась, выпалила:
– Дима, ты где?
Полуянов объяснил. Немного опасался, что упрекать начнет: сбежал, мол, на юг в одиночку, однако Надя облегченно выдохнула:
– Ф-фу, слава богу. А то я приезжаю: в квартире темно, сумки твоей нет. Испугалась: вдруг случилось что?
– Ты вернулась уже? – удивился он.
– Ну да. Я ж говорила тебе: к выходным приеду, – вздохнула она. И мягко упрекнула: – Мы еще на водохранилище собирались вместе, в субботу…
Он забыл – совершенно.
И у Полуянова вдруг вырвалось:
– А ты сюда приезжай!
– Куда?!
– Ну, в Приморск! Лететь всего два часа. И море тебе, и солнце! А кровать у меня в номере двуспальная.
– Да ладно, ты ж в командировке! Чего я тебе мешать буду?
– А ты не мешай. Ходи на пляж, на массажи всякие. А вечерами я свободен – буду тебя по ресторанам водить.
– Ты шутишь.
– Иль я – после графьев итальянских – тебе не мил?
– Ну, я не знаю… – промямлила Митрофанова. – Мне через неделю на работу. И билеты дорогие…
– Зануда! Я ее зову на море! В объятия. А она ломается.
Уговаривал, а сам в окно поглядывал. То тут, то там стайки девчонок, промеж которых и симпатичные имелись. Может, зря он разливается? Свой самовар в Тулу вызывает?
Но вспомнил счастливое Надькино лицо, когда он объявил ей про поездку в Испанию. И отчаяние во взгляде, когда все сорвалось.
Не зверь же он: мало что отпуск девушке испортил, здесь еще будет без нее развлекаться?
Дадим Митрофановой компенсацию. И контрибуцию, и сатисфакцию. Еще раз сказал безапелляционно:
– Давай приезжай.
Хотя если б знал, что их здесь – обоих! – ждет, ни за что бы не пригласил.
* * *На следующий день
Дом, где проживал Иван Петрович Крамаренко, оказался двухэтажным, на восемь квартир. Но жили здесь, похоже, одной общиной: у входа в подъезд безнадзорные велосипеды, детские коляски. Ухоженный палисадник, на ветру пестрит калейдоскоп из полотенец-наволочек-простыней. Под сенью дикого винограда стол, по нему стучат костяшками домино разновозрастные мужички. Поблизости, на лавочке, коалиция дам лет в большинстве преклонных.
На Диму, чужака, воззрились не менее пяти пар любопытных глаз. Одна из тетушек немедленно кинулась навстречу:
– Комната нужна? У меня недорого!
– Нет, спасибо, – покачал головой Полуянов.
С «мужской» лавочки крикнули:
– Вино домашнее есть!
Однако товар особенно не расхваливали, партии в домино не прервали.
Дима мазнул взглядом по игрокам:
«Может, Крамаренко – кто-то из них?»
Но спрашивать не стал. Вошел в прохладный, насквозь пропахший кошками подъезд. Поднялся на второй этаж, позвонил в седьмую квартиру.
Тишина.
Приоткрылась соседняя дверь. Старушечий голос через цепочку строго поинтересовался:
– К Ивану Петровичу?
– Да, – кротко ответствовал Полуянов. – Не знаете, он дома?
– Я за ним не слежу, – недружелюбно отрезала бабка.
Скрылась в своем жилище, однако врата прикрыла неплотно, затаилась – явно ждет развития событий.
Дима еще раз вдавил кнопку звонка – тишина.
– На причале он, – вдруг раздалось за спиной.
Полуянов обернулся, увидел – с лестницы его парень окликает. Лет двадцати пяти, всей одежды на нем – цветастые семейные трусы. И, хотя стоял он от Димы метрах в пяти, перегаром потянуло отчетливо.
– Спасибо, – благодарно кивнул журналист. – А где причал, объяснишь?
– Не вопрос, – хмыкнул парень. – Но смысл тебе туда ехать? Дед Иван в море давно. Только к вечеру пригребет.
– Может, телефон его мобильный подскажешь?
– И рад бы, да не могу. – Сосед почему-то развеселился. – Не держит дед Иван телефона. Говорит, радиация от него.
Нелюбезная бабка снова приотворила дверь – на сей раз без цепочки, в полную силу. Зыркнула в Полуянова выцветшими глазенками:
– Ты кто Ивану-то будешь?
– Тебе, Марь-Петровна, не все равно? – цыкнул на бабку парень. И услужливо предложил Диме: – Если надо, ты лучше деду записку оставь. Я передам.
– Да ладно, я вечером еще раз зайду, – отказался Полуянов.
Отвернулся от любопытной бабки, приветливо кивнул парню в трусах. Вышел из подъезда, вновь попал под перекрестье любопытных взоров.
«Скучно им здесь, в провинции. Новый человек – и сразу тема для беседы», – с долей снисходительности подумал столичный журналист.
Сел в машину, завел мотор.
И, конечно, даже подумать не мог, что о его приезде уже докладывают.
* * *У пьяного сон короток.
«И легок», – всегда добавлял Матвей Задорожный.
Потому что счастливая у него особенность была: после выпивона часов четырех покемарить хватало. А потом вскакивал: голова свежа, жизнь прекрасна. С сожалением смотрел на товарищей и особливо на дам, которые ворочались-бормотали в тяжелой алкогольной дреме. А он пил на загаженной (а как иначе, если хорошо погудели?) кухне традиционный тройной кофе. А потом за пивом бежал. Сам-то никогда не похмелялся, но друзьям помочь надо.
Компании в его доме собирались охотно – только свистни. Нечасто встретишь, чтоб квартира без ворчливой жены, да еще и хозяин, добрая душа, по утрам ледяным пенным реанимирует.
А Матвей гостям всегда рад. Друзья ведь. Не то что на работе – клиенты. Часто вредные попадались, изредка – нормальные, без понтов. Но даже если не тыкают и к словам твоим прислушиваются, все равно ты для них – прислужник, наемная рабсила. Хочу – похвалю и на чай дам. А чаще отрезали: «Сиди в рубке и не отсвечивай!»
Кто деталей не знает, службе его завидует. А девчонки и вовсе боготворят – особенно те, кто «Алые паруса» читал. И должность звучит красиво: капитан!
Кэп – он есть царь, бог и воинский начальник. Но только на серьезном судне. В круизах, вон, за капитанский столик самых успешных и богатых сажают.
А у него на яхточке можно только самим собой командовать. Швартуется сам. Полы драит тоже сам. А зарабатывает столько, что в малоимущие, конечно, не запишут, но и по ресторанам не очень-то походишь, особенно летом, когда в Приморске цены вдвое-втрое взлетают.
Поэтому приходится, когда выпить надо, друзей не в кабаке, а дома собирать. Погудишь, футбол посмотришь, анекдоты потравишь, девчонки хихикают – и полегчало вроде. Назавтра можно снова в море выходить и даже усмехаться про себя, когда клиенты, сухопутные крысы, но при деньгах (кому еще средств арендовать яхту хватит?) командами сыплют.
Матвей старался богатеям не завидовать и вообще Бога не гневил, на судьбину не жаловался. Потому всегда и охранял его Всевышний. Однажды клиенты на яхточке перестрелку устроили – уцелел. И техника в сохранности, хотя пуля шальная могла в бензобак угодить. Другой раз заказчик спьяну за борт свалился – и тоже нормально, под винты не попал.
Только с девчонкой не уберег его Господь. До сих пор глаза ее видятся – огромные, синие и удивленные очень. Будто поверить не могла, что все, последний раз она в море. И никогда не увидит больше заката, волн, изящных дельфиньих прыжков. Она никак не собиралась умирать. Даже коктейль свой оставила на столике у шезлонга. Хотела, когда наплавается, льда из бара попросить, в него насыпать – и допить.
Но теперь вышло, что другие за помин ее души пьют. И он, Матвей, тоже. Всегда один. Тут уж друзья не нужны. Не мог он ни с кем эту историю в тысячный раз обсуждать. И от сочувствия фальшивого коробило: вроде успокаивают, а сами счастливы просто. Что чистенькие и этот кошмар (на всю жизнь, до могилы) не с ними произошел.
А когда пьешь один, да с горя – и похмелье совсем другое. Куда там до прежней утренней легкости! Просыпался: голова тяжелая, во рту гадко.
Хотя формально обвинить его не в чем. Свидетели барабанили уверенно: яхта шла далеко за буйками, на малом ходу. То есть никакое это не убийство – несчастный случай просто. А ущерб безутешным родителям Институт моря возместить обещал – любую разумную сумму, какую назначат.
Но девчонка все равно приходила к нему. Садилась на уголок постели – бесплотная, синеглазая. Ничего не говорила, ледяных рук не тянула. И страшно ему было. И горько. От обиженного ее, удивленного взгляда: ну, почему ты так со мной обошелся?..