Можно представить, каким жалким показался мне наутро Щедрин Цхилеули.
— Готовься на свалку, брат, — сказал я ему и похлопал по холодной щеке.
Пришел Войлоков, как всегда, сонный, растрепанный. Сел к столу, быстро перебрал какие-то бумажки, но работы не нашел, потому закурил, глядя в потолок.
Я, не в силах сдерживать восторга, рассказал ему про вчерашнюю поездку.
— Короче, надо посылать машину.
Сашка как-то странно посмотрел на меня и вдруг расхохотался, откинувшись на спинку стула. Недоумевая, я глядел на его гнилые коренные зубы.
— Какой ты младень, Андрон!
— Ты чего? — раздражение начало ворочаться во мне.
— Пойми, нет никакого конкурса, — проговорил Войлоков, утирая выступившие на глаза слезы и стряхивая пепел с сигареты в миску, в которой обыкновенно заваривал «Доширак». — Мы тут с тобой штаны просиживаем для виду, так, типа — был конкурс, конкуренция… В газете напишут… А на деле — был заказ, понимаешь, за-каз! Вот он.
Он кивнул на поделку Цхилеули.
— Кому, на хрен, нужен твой Нигольшин? Цхилеули — звезда, его памятники по всей стране стоят!
Я перестал слушать Сашкину болтовню и подошел к окну. Провинциальный Т… жил: сновали мальчишки, медленно ехали машины, торговки цветами уныло зазывали редких прохожих, мучимые зноем, прятались под деревьями бродячие псы.
Только сейчас — и хорошо, что все-таки это случилось — я понял смысл улыбки Щедрина.