Мировоззрение Гитлера начало формироваться 3 августа 1914 года, когда он, будучи австрийцем, подал прошение, чтобы поступить на службу в Баварскую армию. Всего за два дня до этого, в первый день августа, Германия объявила войну России. Гитлер страстно желал служить немецкому государству, которое он боготворил, и его желание исполнилось в сентябре 1914 года, когда его направили рядовым в 16-й резервный Баварский полк (известный также как «полк Листа»). В следующем месяце он впервые принял участие в боевых действиях под Ипром. В письме своему мюнхенскому приятелю Гитлер описывал свой первый бой так: «Слева и справа рвалась шрапнель, посередине свистели английские пули. Но мы не обращали внимания… Над нами выли и свистели снаряды, разнесенные в щепки стволы и ветки деревьев сыпались прямо на нас. А затем снова взрывались гранаты, поднимая облака камней, дыма и удушающего, тошнотворного желто-зеленого газа… Я часто думаю о Мюнхене, и я знаю: у всех нас одно желание — раз и навсегда изрубить всю эту банду в куски. Мы жаждем решающей битвы, любой ценой…»‹4›
Это слова человека, который уже пришел к каким-то убеждениям. Впервые в жизни у Гитлера возникло не просто чувство общей цели с другими людьми, а реальное понимание драматических возможностей бытия. Первая мировая война возымела подобное действие не только на Гитлера, но и на многих других немецких парней. «Война — мать всех вещей, в ней и наши корни, — писал Эрнст Юнгер, еще один ветеран войны. — Она выковала нас, отчеканила и закалила, сделав из нас то, что мы есть. И всегда, до тех пор пока колесо жизни еще вращается в нас, эта война будет осью, вокруг которой это колесо вертится. Она взрастила нас для борьбы, и мы останемся бойцами до последнего вздоха»‹5›.
Та война, через которую Гитлер, Юнгер и миллионы других прошли на Западном фронте, отличалась от всех предыдущих военных конфликтов. В этой войне пулеметы и колючая проволока свели суть конфликта к бойне на узком клочке земли, по колено залитом человеческой кровью. Огнеметы, бомбы и ядовитые газы сеяли разрушение и смерть. В результате для Гитлера «романтика» битвы вскоре «сменилась обычным ужасом»‹6›.
Неудивительно, что у него сформировалось убеждение, что жизнь — это постоянная и жестокая борьба. Именно таким было существование рядового солдата на фронтах Первой мировой. Но дело было не только в этом. Война — особенно для Адольфа Гитлера — была своего рода испытанием, дававшим шанс проявить героизм. И, несмотря на то, что согласно последним исследованиям, Гитлер не сидел, как все, в окопах, а всего лишь был посыльным при штабе полка, расположенном не на самой линии фронта‹7›, ни у кого не возникает сомнений в том, что он был храбрым солдатом. В октябре 1916 года в битве на Сомме он был ранен, а позднее, спустя два года, был награжден Железным крестом І степени. К награде его представил офицер-еврей Уго Гутман, а в официальных рекомендациях командира полка Эммериха фон Година было отмечено: «в качестве посыльного он [Гитлер] являлся образцом хладнокровия и твердости духа, как во время окопной войны, так и во время активных боевых действий», а также «всегда готов доставлять донесения в наиболее сложных ситуациях и с большим риском для жизни»‹8›.
Однако, несмотря на храбрость, в глазах своих полковых товарищей Гитлер оставался чудаком. Впрочем, им он был и для всех его довоенных знакомых. Как позднее сказал один из его сослуживцев, Балтазар Брандмайер: «В Гитлере было что-то странное»‹9›. Однополчан будущего вождя удивляло, что он никогда не испытывал желания напиться или переспать с проституткой. Свободное время он проводил за чтением или рисованием, изредка обращаясь к окружающим с пламенными речами на разные темы, занимавшие его воображение. Создавалось впечатление, что у него не было ни друзей, ни семьи, что он был абсолютно одинок‹10›. Что же касается «харизмы» — ничего подобного в Гитлере в то время не наблюдалось.
И все же он был всецело предан войне и, экстраполируя эту свою преданность и храбрость на всех остальных, верил в то, что каждый человек на фронте испытывает те же чувства. Это в тылу, в Германии писал он в «Майн кампф», армия была «предана» теми, кто хотел нажиться на войне ценою жертв павших в бою солдат. В те дни была популярна идея так называемого Frontgemeinschaft (фронтового братства), которая по сути своей являлась мифом. Ее суть сводилась к следующему: находившиеся далеко за линией фронта тыловики предали сплоченное братство фронтовиков. К тому времени, когда Гитлер был ранен в последний раз в бою под Ипром, в октябре 1918 года, Германия уже проиграла войну по целому ряду причин, но ни одну из них нельзя объяснить «предательством» изнутри. На самом деле Германия была разгромлена превосходящими военными силами, сплотившимися против нее. Далеко не последнюю роль в падении Германии сыграли американцы, вступившие в войну в апреле 1917 года, что привело к прибытию на фронт сотен тысяч свежих войск. Кроме того, блокада Германии военно-морскими силами Антанты привела к широкомасштабной нехватке продовольствия в стране. И без того тяжелая ситуация усугубилась массовой эпидемией гриппа-испанки в 1918 году.
К осени большая часть немецких военных была вынуждена признать, что война проиграна. В октябре моряки адмирала Франца фон Хиппера отказались покинуть порт и принять участие в последней, обреченной на поражение битве против кораблей Антанты. Их мятеж вскоре поддержали в портовом городе Киль, затем — в Любеке, Бремене, и, наконец, в Гамбурге. Начало революции в Германии, на фоне успешной большевистской революции в России, произошедшей год назад, казалось вполне возможным. Немецкое правительство понимало, что войну следует прекратить как можно скорее. Учитывая требования стран Антанты, все поняли, что, каким бы ни было будущее Германии, во главе страны уже не будет стоять кайзер. Ведь именно он в первую очередь ассоциировался с решением начать войну. Генерал Вильгельм Гренер сообщил кайзеру эту неутешительную новость, и 9 ноября 1918 года Германия стала республикой.
Неожиданное бегство главы государства вызвало большое смятение среди многих немецких офицеров. «В самый тяжелый момент войны мы получили удар в спину, — писал Людвиг Бек, в то время член Верховного командования немецкой армии, впоследствии начальник Генштаба сухопутных войск. — Никогда в жизни мне не приходилось быть свидетелем таких драматических событий, как те, что произошли 9 и 10 ноября. До тех пор я считал невозможной подобную подлость, трусость и бесхарактерность. За несколько часов 500-летняя история была перечеркнута, а императора, как вора, депортировали в Голландию. Так невероятно быстро — и все это случилось с выдающимся, благородным и высоконравственным человеком»‹11›.
На фронте среди многих простых солдат, не знавших о том, что Германия больше не в состоянии продолжать войну, чувство полного недоумения и негодования вызвало не только такое быстрое отстранение кайзера от власти, но и немедленное объявление перемирия, которое вступило в силу 11 ноября 1918 года. «Войска на передовой совсем не чувствовали себя разбитыми, — отмечал Герберт Рихтер, сражавшийся на Западном фронте. — Поэтому мы удивлялись, почему перемирие произошло так быстро и почему мы вынуждены в такой спешке оставлять позиции, ведь мы все еще были на занятой нами вражеской территории, и все это казалось нам странным… Мы злились, поскольку наши силы еще не были на исходе, мы могли продолжать борьбу»‹12›.
Германия оказалась разделенной на два лагеря — один считал, что армию предали, и именно к нему принадлежали такие, как Бек и Рихтер. Другой лагерь, включавший восставших немецких моряков, признал поражение и требовал глобальных перемен в обществе. В январе 1919 года всеобщая забастовка в Берлине переросла в социалистическое восстание. Фридолин фон Шпаун, тогда простой баварский юноша, отправился в столицу, чтобы воочию увидеть исторические события. «Все это меня невероятно захватывало. Газеты писали про революцию в Берлине. И я решил собственными глазами увидеть, как делается революция. Меня привело в Берлин обычное любопытство. Я с головой окунулся во всеобщий мятеж, город казался совершенно безумным. Сотни тысяч людей бежали по улицам и кричали, то с одной стороны, то с другой. В городе была тогда одна радикально настроенная левая фракция. Она полностью находилась под влиянием человека по имени Карл Либкнехт. Удача улыбнулась мне, и я однажды увидел его лично… Я стоял в толпе. И внезапно услышал крик. Затем подъехал грузовик, и люди стали расступаться, образуя нечто вроде коридора. И все кричали: „Либкнехт! Либкнехт!“ В толпе слышались одобрительные возгласы, а я даже его не видел, потому что он был окружен толпой, телохранителями с винтовками наперевес… И [потом] этот легендарный человек, Карл Либкнехт, появился в окне и произнес пламенную речь. Она была не очень длинной, минут пятнадцать — полчаса, точно не помню. И эта речь произвела на меня такое впечатление, что с того самого часа я стал убежденным противником большевизма. Поскольку он бросал в толпу глупые и тривиальные фразы, возбуждая людей невероятно провокационными тирадами… Я понял, что он вовсе не собирается создавать рай для рабочего класса. Фактически им двигала лишь жажда власти. Таким образом, я получил хорошую прививку от искушений левых и покинул площадь ярым противником большевиков. Через четырнадцать дней господина Либкнехта не стало. Его противники схватили его с соратницей — женщиной из Польши по имени Роза Люксембург. И просто убили их. Возможно, это прозвучит бессердечно, но их трагическая судьба не вызвала у меня ни слезинки. Они получили по заслугам»‹13›.