Королем Конан стал, но лишь когда в определенный момент его жизни подвернулась такая возможность. Сам он подобных планов не вынашивал.
Что касается говардовских представлений о королевстве, они не имеют ничего общего с империализмом. Скорее, это артурианская концепция: король — первый среди равных, он верой и правдой служит народу. На самом деле венец для Конана скорее бремя, с которым подчас хочется распрощаться: «Просперо… эти проклятые дела меня замучили. Я устал так, как не уставал прежде, с утра до вечера махая мечом на поле боя… Если бы ты знал, как мне хочется поехать с тобою в Немедию… Мне кажется, я уже целую вечность безвылазно нахожусь в этом дворце, и прошли десятилетия с тех пор, как я в последний раз садился на коня. Но Публиус твердит, что дела государственные требуют моего присутствия в городе. Ты знаешь, когда я возложил себе на голову корону Нумедидеса, то думал, что достиг предела желаний. Но оказалось, захватить трон — одно, и совершенно другое — управлять королевством. Было время, когда я считал — любые вопросы легко разрешаются мечом, сейчас м не начинает казаться, что меч — вообще не помощник в государственной политике» («Феникс на мече»).
Когда сторонники Конана, потерявшего Аквилонию, предлагают ему покорить еще одно королевство, он отказывается наотрез: «Об империях пускай мечтают другие, я же хочу сохранить принадлежащее мне. Я не стремлюсь к тому, чтобы править империей, сколоченной огнем и мечом… Одно дело — когда народ вручает тебе трон и сам соглашается на твое правление. И совсем другое — захватить чужую страну и властвовать с помощью страха. Чтобы я превратился во второго Валерия? Нет, Троцеро. Я намерен править всей Аквилонией — и не более. Или ничем!»
Нам, составителям этого трехтомника, Конан представляется совсем не таким, каков он в глазах широкой общественности: свирепый полудикарь в одеждах из шкур. Масскультура обрекла его той же судьбе, что и берроузовского Тарзана, причем оба утратили способность к связной речи. Популярная версия киммерийца способна лишь убивать, насиловать и завоевывать. Мы же не считаем, что истории о Конане-короле являются хронологическим завершением саги длиною в жизнь, карьеры самого могущественного властелина Хайборийской эры. Ведь как ни крути, а произведения эти написаны прежде, чем большинство других. «Феникс на мече» и «Алая цитадель» появились в числе первых, в 1932-м, а «Час Дракона», созданный в 1934-м, суть повторение ранее разработанных сюжетных линий.
Все произведения, вошедшие в третий том, написаны много позже «Часа Дракона». Стало быть, в этой книге есть последние слова, посвященные автором Конану, которому он отдал четыре года и который принес ему известность. Их, однако, невозможно расценивать как итог жизни героя. Да и могло ли быть иначе, ведь Говард сам жаловался: «Мне не казалось, будто я придумываю приключения Конана; нет, я всего лишь записывал то, что он рассказывал мне».
Однако цикл можно считать завершенным: «Гвозди с красными шляпками» закончены в июле 1936-го, за одиннадцать месяцев до самоубийства Говарда. Нет никаких свидетельств тому, что в этом промежутке времени он писал о киммерийце.
Возможно, основная вина лежит на журнале «Уэйрд тэйлз», который не смог регулярно платить Говарду. Это подтверждается тем фактом, что после «Гвоздей с красными шляпками» автор взялся написать для «Уэйрд тэйлз» лишь один рассказ. В конце 1934 года Говард явно отошел от фэнтези. К тому времени он успел всерьез заинтересоваться историей родного края, юго-запада США; в ней он и черпал материалы для новых сочинений. Окрепшей любовью к истории ярко окрашены и последние произведения конановского цикла. Впервые его интерес распространился и на то, с чем он сталкивался в повседневной жизни. Увлечение кельтами, отразившееся на многих ранних рассказах о Конане, только выиграло от углубленного чтения научной литературы. Работая над последними историями о киммерийце, которые теперь вошли в этот том, Говард продолжал исследовать тему «варварство против цивилизации», но впервые ему удалось вложить в свое творчество столько искренности и достоверных сведений.
В составе этой книги три произведения, считающиеся в конановском цикле лучшими. Это «За Черной рекой», «Гвозди с красными шляпками» и «Черный чужак». Большинство исследователей творчества Говарда считают первые две вещи лучшими не только в конаниане, но и во всем литературном наследии техасца.
В то время писатель пребывал на вершине своего таланта; придуманные тогда истории снискали ему славу не просто выдающегося рассказчика, но едва ли не глашатая, несшего людям некое послание. И завершающие конановский цикл произведения доказали, что их создатель действительно заслуживает внимания критики.
Именно в этом смысле мы считаем их завершением цикла, а также своего рода завещанием. Описанные в повести «За Черной рекой» события ничего особо нового к прозе Говарда не добавили, в них лишь повторяются набеги дикарей на поселения, чересчур ослабевшие для успешного противодействия. В этом произведении, как и в других, подчеркивается неизбежность хирения цивилизованных народов и, как закономерный финал, их гибели. Но есть и отличия, главным образом это правдоподобный антураж и персонажи; то и другое взято из источников, интересовавших Говарда куда более, чем источники материалов для его псевдокельтских и псевдоассирийских построений. На этот раз поселенцы, фермеры и ремесленники, мало похожи на картонных героев, они рельефны и энергичны, как рельефен и энергичен сам Конан.
Немного найдется писателей фэнтези, сумевших так мастерски сплести реальное с вымышленным. «За Черной рекой» — это шедевр. Хотя ни одна девица не была брошена в беде, Говард приглушил наиболее фантастические элементы произведения и не стал завершать сюжетные ходы по шаблонам пульп-журналов. Мрачное предзнаменование, зазвучавшее в начале, было им донесено до самого горького конца, и на всем пути мелодрама не оступилась ни разу. Последние истории о Конане гораздо более реалистичны, чем фантастичны; этот-то реализм и ставит их особняком. И Говард прекрасно это понимал. Вскоре после того, как был заключен договор на «Гвозди с красными шляпками», он объяснил Кларку Эштону Смиту: «Пожалуй, с сырым мясом тут перебор, но я лишь честно показал, каким мне видится поведение определенных типов людей в ситуациях, из которых сложен сюжет. Возможно, термин «реалистичность» на слух никак не сочетается с Конаном; на самом же деле это самый реалистичный герой из созданных мною».
Если в повести «За Черной рекой» ясно декларируется мнение Говарда о варварстве, то в другом шедевре конановского цикла, «Гвозди с красными шляпками», он изучает оборотную сторону медали: распад цивилизаций. Опять же эта тема для техасца не нова. Например, предшественник Конана атлант Кулл был властелином обреченной империи Валузии, и во многих произведениях Говарда речь идет о королевствах хиреющих или гибнущих. Ход событий неизбежно приводил к финальной катастрофе, ее обычно создавали варвары, заблаговременно поставленные автором у ворот дожидаться подходящего момента. Однако в «Гвоздях с красными шляпками» он обошелся без варваров, постаравшись как следует изолировать обреченный город. Таким образом, рассказ посвящен процессу распада вплоть до его логического завершения. Написан он был в то время, когда у техасца неизлечимо заболела мать. На его глазах со страшной быстротой происходил распад; прекрасно сознавая, чем все кончится, Говард был совершенно не в силах этому воспрепятствовать. Вот почему последний рассказ о Конане так явственно резонирует с ужасными событиями из жизни писателя, с тягостным состоянием его ума и души.
Циклом произведений о Конане Говард завершил свое литературное наследство. Если бы не самоубийство в тридцатилетнем возрасте, его творческая карьера, несомненно, получилась бы исключительной. Примерно за месяц до смерти он написал Лавкрафту: «Мне все трудней и трудней что-нибудь писать, кроме коротких вестернов… Всегда чувствовал: если когда-нибудь на литературном поле сумею вырастить нечто выдающееся, это будет связано с центральным или западным фронтиром». Возможно, Говард стал бы видным мастером и на этом поприще, но судьба распорядилась иначе. Однако по самой сути своей конаниана превзошла тот жанр, в котором она зародилась, как его ни назови: вестерн, историческая литература, авантюрная проза. Будучи вынуты из исторического контекста и облачены в хайборийские одежды, сюжеты обрели универсальность, чего не случилось бы, останься они в прежних темах. Они стали вечными — по крайней мере, нисколько не состарились за семьдесят лет.
«Снимите внешний слой, если не боитесь»,— написал я в предисловии к первому тому. И скоро вы убедитесь, что внешний слой почти не имеет значения для большинства произведений из этой последней книги.