Как-то во время тихого часа мы болтали, то есть это я болтала за двоих, а Валька пялилась в потолок и молчала как рыба. В самом интересном месте я вдруг решительно прервала поток ее молчаливого красноречия.
— Врешь ты все…
— Точно, — ахнула она и даже встала с постели. — А как ты догадалась?
— Не знаю как, — озадачилась я. — Знаю, что врешь, и все. То есть ты говорила правду и вдруг соврала, и это было ясно, вроде ты думаешь одно, а вместе с тем где-то рядом мысль — это не правда.
— Здорово, — захихикала Валька, хлопнула в ладоши и даже взвизгнула от неуемной радости. — Это ведь я нарочно, чтобы проверить, сможешь ты распознать или нет.
Явное сумасшествие странным образом уживалось в ней с хитростью и практицизмом.
Тренировки продолжались до того самого дня, когда Вальку выписали из больницы. Я не скрывала, что это событие ничуть меня не радует, и высказала надежду, что мы непременно встретимся, лишь только я покину данное лечебное заведение. Но Валька решительно заявила:
— Нет. Все, что Бог возложил на меня, я выполнила. Теперь ты должна быть одна.
— Ты что, получила с небес телеграмму? — разозлилась я.
— Я сон видела. Вещий. Вчера думала о тебе и о себе, конечно, и о том, что будет с нами, а ночью сон. Стоим в поле, ты и я, а перед нами две дороги. Ты пошла по одной, и я за тобой вроде, и вдруг голос: «Тебе не туда…» В общем, отправилась ты налево, я направо.
— И из-за какого-то дурацкого сна ты больше не хочешь со мной видеться? — не поверила я.
— Это не сон, а знамение, и вовсе не дурацкое. У тебя миссия, может, великая, а я, видно, в спутницы не гожусь, поэтому должна отойти в сторону, чтоб под ногами не путаться.
Я посидела, помолчала и твердо заявила:
— И куда врачи смотрят? Разве можно тебя выписывать, ты ж дура дурой.
Несмотря на мои увещевания и даже угрозы, Валька осталась непреклонной, в день ее выписки мы простились навеки и больше никогда не виделись. Хотя какие наши годы, может, еще и доведется встретиться в какой-нибудь психбольнице.
Вальку выписали, и хоть была самая настоящая весна, городские психи вели себя тихо, обострений не наблюдалось, палаты были наполовину пусты, а я так и осталась без соседки. Поэтому и обратила внимание на Дока.
Кличку он получил задолго до моего водворения здесь. Конечно, при больных никто из персонала его так не называл, но мне ведь разговоры не нужны. Док был врачом и, по-моему, наполовину психом. Со странностями, одним словом. Лет сорока, невысокий, худой, задумчивый, что называется, «весь в себе», лицо интеллигентное, красивое, даже лысина выдающихся размеров впечатления не портила. Он носил очки, постоянно держал руки в карманах халата, а слушая, склонял голову набок, почти к самому плечу. Говорил мало, тихо и ласково, в отделении его все любили: не только больные, но и персонал, что было делом выдающимся, вообще-то народ здесь друг друга не жаловал.
Ко мне врачи относились чутко, а он и вовсе изо всех сил старался вдохнуть в меня бодрость и оптимизм, хотя у самого с этим было негусто. Док недавно развелся с женой, у которой, как выяснилось, уже года три был любовник. Детей супруги не имели, в общем, был он один-одинешенек и жизни особо не радовался. На жену не обижался, считал во всем виноватым себя, потому что с некоторых пор у него были проблемы, причем такие серьезные, что с ними только к врачу, а Док, как ни странно, лечиться не желал, стыдился и маялся, что мне было совершенно непонятно. Ведь сам врач и должен понимать. Но не понимал.
Так как Док, будучи на редкость одиноким, никуда не спешил, этим беспардонно пользовались все кому не лень, и работал он за двоих. Когда у него было время, заходил ко мне, и мы подолгу беседовали. К этому моменту чужие мысли мне здорово надоели: по большей части в них не было ничего интересного. И я начала тренироваться в другом направлении: училась не обращать на них внимания.
В мысли моего лечащего врача я не лезла, считая это неэтичным, зато разговаривала с ним с большой охотой. Вальки рядом не было, никто мне не талдычил об избранности, и я испугалась: а вдруг это вовсе никакой не дар, а просто я свихнулась окончательно и бесповоротно. В соседнем отделении у нас Наполеон лежит, у него что ни день, то Ватерлоо, а я вот — мысли читаю… Если я точно спятила, так лечащий врач должен был это приметить, кому и знать такие вещи, как не ему.
Я решила поговорить с Доком при первом удобном случае. Таковой подвернулся очень скоро. Док зашел ко мне вечером, во время своего дежурства, бодро улыбнулся и сел на стул, придвинув его ближе к кровати.
— Вижу, настроение у вас неплохое, — заметил он. — Может, перевести вас в третью палату к Новиковой, повеселее будет?
— Спасибо, пока не скучаю, — заверила я, помолчала немного и задала вопрос:
— Леонид Андреевич, чего мне здесь кололи?
— Что? — насторожился он.
— Ну… какие лекарства?
— Обычные лекарства, — нахмурился он. — А в чем дело, Варя?
— Док, — брякнула я, — как считаете, я чокнутая?
— Нет, разумеется. Хотя в какой-то степени все мы немного сумасшедшие. А вот Доком называть меня не стоит, я так полагаю, это сокращенное «доктор», а я врач. Разницу между врачом и доктором вы, как грамотный человек, должны знать.
— Знаю, — согласилась я. — Извините, нечаянно вырвалось, вас так все зовут, я имею в виду персонал, и мне нравится вас так называть, потому что в детстве я фильм видела «Моя дорогая Клементина» с Генри Фондой в главной роли… Не помню, кто там играл Дока… очень мне фильм нравился и этот самый Док. Потом американцы еще фильм сняли по тому же сюжету, и актеры классные, а всё не то… Может, просто детство кончилось?
— Наверное, — невесело усмехнулся он. — А фильм этот я прекрасно помню, хороший фильм. Что ж, если хотите, зовите Доком, я не против.
— Спасибо… — Я немного понаблюдала за мухой на стене и осторожно спросила:
— Значит, окончательно я не спятила?
— Почему вы спрашиваете, Варя? — вроде бы забеспокоился он.
— Док, вы только санитаров сразу не зовите… дело в том, что я могу читать чужие мысли… По голове меня много раз били, и она, конечно, ослабла, вот я и решила, может, сей факт в сочетании с каким-либо лекарством дал такой эффект? Думать о том, что я попросту свихнулась, как-то не хочется.
— Вы это серьезно? — промолчав пару минут, спросил он.
— Еще бы. Хотите скажу, о чем вы сейчас думаете?
— Попробуйте, — слабо улыбнулся он, и я сказала. Док густо покраснел, извинился и ушел, но санитаров не вызвал, и это вселяло надежду.
Появился он только через два дня (правда, на обходе присутствовал, но в мою сторону вроде бы даже не смотрел), вошел, сел на стул, нахмурился и сказал:
— Это невероятно.
— Точно, — согласилась я. — Какой-то наркотик, а, Док? Не может человек ни с того ни с сего начать читать чужие мысли.
— Травма, стресс, лекарства… Бог знает! Хотя лекарства были самые обычные.
— И я точно не спятила?
— Варя, — укоризненно покачал он головой. — Случай совершенно невероятный… Возможно, ученые смогут разобраться…
— Вы что, — перебила я, — хотите сделать из меня подопытную крысу? Вот уж спасибо.
— Но… — Ладно, сделаем вид, что это была неудачная шутка. В целом вы меня утешили: с точки зрения лечащего врача, я не спятила окончательно, а там сама разберусь.
— Но… это так необычно…
— Чего вы боитесь? — перебила я.
— Я боюсь? — Он вроде бы удивился.
— Док, — поморщилась я. — Вы что, забыли?
— Ах да… Жутковато немного, когда знаешь, что кто-то способен читать твои мысли.
— Но ведь не это вас беспокоит?
— Возможно…
— Ясно. — Я тяжело вздохнула и наставительно изрекла:
— Хорошую информацию добыть непросто, а сделать с ней что-нибудь путное и того труднее. Улавливаете, Док? Вокруг меня обычные люди, и мысли у них обычные. Конечно, у каждого есть секреты, но они вполне естественные… В общем, все довольно скучно.
— Да? — Он старательно протирал очки носовым платком, а я фыркнула и сказала:
— Док, ну какой из меня разведчик? И как вы себе это вообще представляете? Я иду в ФСБ и говорю: ребята, могу читать мысли, отправьте меня на передний рубеж, к главному недругу. По-моему, очень глупо.
— Что же тогда? — спросил он.
— Не знаю. Может, буду в цирке выступать, деньги зарабатывать. Он засмеялся, а я немного обиделась, потому что о цирке думала серьезно.
В общем, в тот вечер мы так ничего и не решили. Ночью я спала плохо, где-то ближе к утру мне стало трудно дышать, сердце ныло и вроде грозилось остановиться, я уже хотела позвать медсестру, но передумала. Легла, закрыла глаза и тут услышала зов. Кто-то торопливо, настойчиво звал меня по имени. А потом все кончилось.
Я лежала еще некоторое время, прислушиваясь, и заплакала, потому что поняла: теперь я одна на всем свете.
Док задержался в больнице и вечером пришел ко мне. Бодро улыбнулся и сказал: