Она широко раскрыла глаза: пять тысяч долларов!
— Устраивает. Десять процентов — тебе…
— Никаких процентов. Он платит шесть тысяч, тебе пять, мне одну. И решетка на окна за мной. А ты в течение недели уезжаешь отсюда, идет? Куда хочешь, пользуйся моментом… — Гриша волновался, пот горошинами катился по его круглому полному лицу.
Они ушли, забрав картину. Ева почувствовала, что чего-то лишилась, ей было даже немного больно, но на кухонном столе лежали пять тысяч долларов.
Раздался звонок. Она взяла трубку.
— Ева? — услышала она знакомый голос с акцентом. — Я хочу вас видеть. Это Бернар, вы меня узнали?
— Узнала.
— Я звонил вам, вас не было дома?
— Да. Вы где?
— Скажите «да», и я закажу здесь, в Париже, для вас билет. Вам надо будет только забрать его в аэропорту. Я хочу, чтобы вы приехали ко мне в гости. Запишите мой телефон: 40-74-03-54. Почему вы молчите? Что у вас с телефоном?
— Я слышу вас, Бернар. Я записываю…
— Вы приедете?
— Приеду.
— Запишите адрес…
И тут их разъединили. Ева от волнения не знала, куда себя деть. В квартире было тихо, но ей постоянно мерещились голоса, ей казалось, что мастерская наполнена людьми, собирающимися скупить все ее картины. Она вошла в мастерскую и посмотрела на то место на стене, где еще недавно висела картина «Желтые цветы». Теперь там было пусто. Ева писала ее осенью, на даче Драницына. Тогда шли дожди, рано темнело. Она жила у него больше недели, много работала. Они с Левой долгое время спали в разных комнатах, переговаривались перед сном, но в конце концов он не выдержал… Это был осенний роман, красивый, непродолжительный, плодотворный: той осенью Ева написала более двадцати натюрмортов и несколько вещей формального плана. Прав Гриша: жизнь продолжается, не могли же эти «цветы» висеть здесь до конца ее дней? Нет, конечно.
Она почувствовала голод. Вспомнила о том, что в холодильнике пусто, и позвонила Грише.
— Как ты думаешь, Гришенька, я правильно поступила? — спросила она.
— Нет слов, — ответил Рубин, он был уже пьян и еле ворочал языком. А она хотела пригласить его в ресторан.
Но появился Вадим. Увидев Еву в черном вечернем платье с открытой спиной, он пришел в восхищение. Блестящие волосы красиво уложены на затылке, в ушах — длинные, до плеч, агатовые серьги.
— Я хочу в ресторан, в тот, где нам подавали улиток и петуха в вине. Я хочу есть, я умираю от голода.
Это был скорее бар, чем ресторан, под скромным названием «Bistro Francais». Ева заказала теплый зеленый салат с козьим сыром, дюжину улиток в чесночном соусе, блинчики «Сюзетт» и суфле «Гран-Марнье». Вадим заедал французскую настойку петухом в вине. Это был праздник живота, праздник жизни. Только вот Ева выглядела несколько рассеянной. Она смотрела куда-то мимо Вадима и о чем-то думала.
— Мы встречаемся с тобой уже больше года, — проговорил Вадим, стараясь не смотреть на Еву и кроша булку в тарелку с соусом. — Ты знаешь, что я люблю тебя. Я многое прощаю тебе, но ты продолжаешь встречаться с другими мужчинами. Этот Рубин, зачем он тебе нужен? А Драницын? Скажи, ведь это из-за него ты поехала в Подвал? Ты же сказала мне, что между вами все кончено.
Ева подняла на него глаза.
— Ты сошел с ума, Вадим! Мы пришли с тобой в ресторан, чтобы отдохнуть, а ты несешь здесь бог знает что… Какой Драницын, какой Рубин, о чем ты? Я живу так, как мне хочется.
Я предупреждала тебя в самом начале, что не потерплю насилия. Или ты считаешь, что я должна сидеть дома, работать, а все свободное время проводить с тобой? Тебе уже недостаточно, что я провожу с тобой ночи? Мне это скучно.
Прав был Гриша, тысячу раз прав: она не так живет. Она ушла в себя, а Вадим лишь усугубляет это одиночество. Зачем так болезненно любить? Почему бы ему не радоваться своей любви? Он сидел перед ней, опустив голову, обиженный взгляд его был теперь обращен на растерзанного, пропитанного вином петуха.
Вадим в постели, словно стакан молока на ночь: регулярный и полезный. С Левой было намного веселее. Лева был непредсказуем.
Вадим положил руку на ее ладонь.
Жест был настолько естественным и непроизвольным, что в душе Евы что-то перевернулось. Она наклонилась к нему и заглянула в его глаза. Какая печаль, какая невыразимая грусть сквозили в его взгляде! Как же он боялся потерять ее!
— Я люблю тебя, Ева. Я не могу без тебя.
Я знаю, что ты решила бросить меня. Я это чувствую. И этот звонок ночью…
Ева почувствовала себя предательницей. Она провела с ним ночь, она позволяла ему любить себя, а сама в это время вынашивала, как незаконное дитя, мысль о скором отъезде в Париж.
А ведь он ничего не знает о Бернаре, о ее тягостном ожидании следующего звонка, когда он назовет ей день отъезда и время… Как же она может быть такой жестокой? И когда она стала такой?
— Едем к тебе, — неожиданно сказала она и поднялась из-за стола. — Немедленно. Я хочу тебя, Вадим. — Она схватила его за руку и, не помня себя от желания обнять его, почти выбежала из бара.
Мокрый асфальт блестел черным глянцем, в нем отражался голубой и желтый свет фонарей. В такси Вадим крепко обнял ее за плечи и прижимал к себе с такой силой, что, казалось, боялся, будто она сбежит. Свободной рукой он обнажил ее колено, и теперь, в темном салоне машины, оно белело и выглядело страшно непристойно. Ева легко коснулась рукой чуть ниже живота Вадима. Как же странно устроен человек!
Быть может, разумом она и противилась мужчине, а плоть стремилась к плоти, и Ева слепо подчинялась этому, стараясь не думать об инстинктах.
В его спальне пахло дождем, запах которого врывался через открытое окно, капли его блестели на подоконнике. Вадим нежно промокал влажный лоб Евы, она, обнаженная, лежала, положив голову на его плечо, и курила.
— Значит, ты хотела уехать без меня?
Она убрала волосы со лба и кивнула.
— Я хотела начать новую жизнь, понимаешь? Мне казалось, что я буду больше писать, что я изменюсь, стану совсем другой. А какой человек не хочет перемен?
— Я, например. Я хочу, чтобы ты всегда лежала вот так же, положив голову мне на плечо, чтобы мы всегда были рядом, чтобы ты встречала меня на пороге, пусть даже со своими противными кистями… Выходи за меня замуж, Ева.
Она не пошевелилась. Замужество у нее ассоциировалось в основном с детьми, а к этому она еще не была готова.
Внезапно ей захотелось домой.
Закутавшись в простыню, она подошла к окну. Москва светилась мутными от дождя огнями, шелестели потемневшие кроны деревьев, где-то внизу, в подворотне, скулила брошенная собака.
— Я хочу домой, — сказала Ева. — Ты же знаешь, я могу работать даже ночью. Кроме того, теперь я боюсь за свою мастерскую. Надо будет завтра утром позвонить Смушкину, чтобы он со своими ребятами как можно скорее поставил решетки. Я пойду, а? — Она оглянулась и увидела, что Вадим отвернулся к стене.
Он обиделся. И так будет всегда.
Она легла рядом. Закрыла глаза, и ей почудилось, что на соседней улице, в пустой квартире, раздался телефонный звонок. «Алло, Ева, почему же ты не берешь трубку?..»
* * *Перед самым отъездом Ева нашла в себе силы отключить телефон. Она закончила в тишине и полном затворничестве новую работу под названием «Петух в вине». Сюжет был таков: все наоборот — петух с кроваво-красным гребнем сидит за столиком в кафе, а мужчина и женщина, разрезанные на кусочки, но улыбающиеся, лежат на тарелке, рядом соусник с майонезом, кудрявый свежий салат, розовые креветки, вазочка с белым жасмином.
Она работала больше месяца, устала и наконец приняла решение поехать одна, не дожидаясь приглашения и билета. Не хотелось зависимости. Ее провожал Гриша. Обещал никому не сообщать ее адрес и телефон.
— Не боишься, птичка? — спросил Гриша.
Он выпил слегка там же, в аэропорту, когда они ждали посадки. В ресторане он продиктовал ей названия улиц, даже дал какой-то телефон.
— Мне ничего не нужно. Твои знакомые — общие знакомые. Я сама. — Она нежно взглянула на него.
— Почему ты ни разу не оставила меня на ночь? Я для тебя слишком толст? Почему? Ты глупая, Ева, все не тех выбираешь.
— Наверное, Гришенька.
— Квартиру надежно заперла? Решетки на окна поставила?
— Поставила. — Она не сказала ему, что для надежности спрятала все свои работы у Глеба Борисовича. — Вот только цветы пришлось поручить соседу.
— Могла бы и мне оставить ключи.
— Зачем? Не представляю, как бы ты ухаживал за моими бегониями… У тебя и так много дел.
— Дела бы подождали, тем более что твоя мастерская представляет для меня больший интерес… Но ты же ненормальная, думаешь, пять тысяч долларов — это такие большие деньги? Ты проживешь их очень быстро.
Постарайся снять квартиру где-нибудь на окраине. Дешевле будет. В крайнем случае, как кончатся деньги — позвони, я тебе вышлю или передам через знакомых. В этом ты можешь быть уверена. Да, вот чуть не забыл: если тебя захочет найти Майкл, ему тоже нельзя будет сообщить твой адрес?