К. Дж. Черриш Сумрачный бог
Смерть шла по базарной площади Коринфа.
Люди, никогда не встречавшиеся с ней, рисуют ее древней беззубой старухой с острой косой в костлявых старческих руках. Но вечно юным и прекрасным был добрый бог смерти Танатос и столь же прекрасным был его дворец в мрачном царстве теней Аида.
Танатос шел по базарной площади Коринфа.
Он в нерешительности останавливался возле прилавков, красивыми глазами оглядывал кишащие толпы людей и кротко улыбался детям. В эту минуту он имел вид невзрачного худощавого мужчины в бурых лохмотьях с дорожным посохом в руках. Он в самом деле был путешественником. В то утро он побывал в Сирии в гостях у знаменитого полководца, посетил индийского мудреца, в Египте присутствовал при убийстве. А еще он имел тысячи и тысячи слуг, повсеместно сеющих смерть и повинующихся его приказам. В эту минуту он находился на рыночной площади, он был также и в лачуге нищего в Германии, и в тесных переулках Рима. Вездесущий, все чувствующий и все видящий собственными глазами.
Танатос тихо смеялся, глядя на ребенка, который улыбался ему в ответ. Но его смех оборвался, когда появилась испуганная мать и повела малыша прочь, громко браня его за разговор с чужестранцем. Танатос отвернулся от увечного молодого нищего, который с надеждой смотрел на него. Он дал ему только монетку. Нищий взял ее, пристально и тревожно глядя ему вслед.
Выше по ступеням располагался вход во дворец. Стражники было насторожились, но видя перед собой только бедного путешественника, позволили ему войти. Таковы были обычаи этой страны. Иностранцев радушно принимали во дворце, их усаживали за пиршественный стол и дарили богатые подарки. Путешественники были здесь явлением редким, а новости из внешнего мира скудными.
Сама смерть будет сегодняшней ночью восседать за королевским столом, проверяя те чувства, которые привели ее сюда.
Танатос уверенно шел по роскошным залам дворца, находя знакомые коридоры, ведущие в личные покои короля, где в самом разгаре шел свадебный пир. Танатос был здесь всего лишь год назад, когда уводил старого короля. Да и его слуги не раз захаживали во дворец, уводя то одного, то другого, и через их глаза ему был прекрасно известен каждый уголок этого дворца, равно как и большинство мест на широком лице Земли.
Дворцовые слуги смотрели на него глупым человеческим взглядом. Они видели только рваные лохмотья, и поэтому, презрительно пожав плечами, отвели ему худшее место в самом конце длинного стола. Там для него были приготовлены еда и вино. Он молча принялся за них, смакуя самое важное, что есть на свете и, прислушиваясь к песням сладкоголосых менестрелей. Никто не заговаривал с ним, и он не обращался ни к кому, только время от времени отрывал глаза от тарелки и пристально смотрел на самый высокий стол, за которым восседал молодой король.
Он не знал, что привело его сюда, до тех пор, пока глаза короля не приобрели того тусклого невыразительного оттенка, свойственного мертвецам. Танатос взглянул по левую сторону от короля, где сидела молодая королева, его жена. Обвел взглядом слепых, ничего не видящих придворных. Он должен был встретить глаза короля и понять, что узнан. Но и этого могло оказаться недостаточно. Король слишком молод: у него нет хорошей осведомленности стариков, послушных приближению смерти.
Еда была хорошо приготовлена. В зал принесли еще вина, и король отпил первым из золотого кубка и передал его королеве. Слуги обнесли всех присутствующих чашами с вином для нового радостного возлияния. Сегодня во дворце был великий праздник.
Взгляд короля неизменно и нерешительно останавливался на Смерти, чьи бурые лохмотья казались ему черными, а лицо скорее темным, чем загорелым. Только умирающий мог видеть это.
— Чужестранец, — произнес, наконец, король сильным и властным голосом. — Существует обычай, согласно которому, мы угощаем наших гостей, а затем они открывают нам свое имя и рассказывают о своих странствиях, если это не противоречит их желанию. Мы не настаиваем, но таковы традиции.
Танатос встал, и время остановилось. Все в зале стало неподвижным: вино застыло, вылившись наполовину, губы замерли на полуслове. Муха, залетевшая в открытое окно, повисла в воздухе черной точкой. Каждый огонь стал изваянием пламени.
— Господин Сизифос, я Смерть, — сказал Танатос, сбрасывая обманчивую внешность и являясь таким, какой он есть. Смуглый близнец бога Сна, прекрасный, добрый и вечно юный бог.
— Идем, — сказал он. — Идем.
Душа вздрогнула внутри смертного тела Сизифоса, прочно державшего ее с цепкой силой молодости. Сизифос огляделся по сторонам на пышное убранство зала, столы, уставленные серебряной и золотой посудой. Он коснулся руки прекрасной молодой королевы, но она не почувствовала его прикосновения. Ни единого проблеска сознания того, что происходит! Ее движение было прервано на подъеме, синие, как летние небеса, глаза сияюще открыты, волосы, подобные пшеничным полям в августе, мягко легли на плечи. Прекрасная, незабвенная Мероуп!
Руки Сизифоса дрожали. Он повернул к богу Смерти свое заплаканное лицо.
— Она не может тебя видеть, — сказал Танатос. — А теперь пойдем отсюда.
— Это несправедливо, — воскликнул Сизифос.
— Ты счастливый, — возразил Танатос. — Обладать множеством чудесных вещей и никогда не увидеть их увядшими. Идем же, идем отсюда.
— Я люблю ее, — заплакал Сизифос.
— Она придет в свое время, — сказал Танатсе.
Сизифос провел ладонью по гладкой щеке Мероуп, ее глаза не мигали, а волосы не шевелились. Он поцеловал ее в щеку и взглянул на Смерть.
— Одно слово, — взмолился он. — Только одно слово.
Сердце Танатоса смягчилось. Как и его брат, он был добрым богом.
— Только одно мгновение, — сказал он.
Комната снова пришла в движение. Зажужжала муха, вспыхнуло в очаге пламя, возобновился гул беседы.
Король быстро пригнулся к плечу королевы и стал что-то горячо шептать ей на ухо. Ее небесно-голубые глаза расширились и наполнились слезами, она согласно кивала головой, а король все шептал и шептал. Танатос отвернулся, пока женщина плакала со своим мужем. Гробовая тишина воцарилась в собрании.
В следующее мгновение Танатос поднял свой посох, и тотчас же все в комнате остановилось.
— Пора идти, — сказал он.
— Мой повелитель, — подчинился король.
В тот же миг душа целомудренно вышла из тела, и, еще немного смущаясь, огляделась вокруг. Бог Смерти взял ее за руку и своим посохом раздвинул занавес, разделяющий два мира.
— Ой, — только и произнес Сизифос, дрожа в темноте.
Танатос успокаивающе обнял его, и повел дальше.
Они пришли к широкой реке, мрачно несущей свои свинцовые бурливые воды. Здесь бог Смерти оставил Сизифоса одного. Сам он слишком надолго отвлекся от своих дел, и остальные его глаза и руки оставались в бездействии, ожидая указаний. Танатос сел на свой трон в преисподней, пристально вгляделся в серые вещие воды Стикса, и вот уже несколько его слуг направились к тонущему кораблю в Средиземном море, а другие к умирающему котенку в Александрию.
Он, брат Сна, всегда бодрствовал и был повсюду.
Ночь трижды сменила день, и Танатос, прекрасно отдохнувший, находился на дальнем берегу Стикса, собираясь отправиться в путешествие к землям Африки. Одна старая женщина громко призывала его оттуда. Вдруг какой-то печальный дух потянул его за рукав. Танатос взглянул сверху вниз и увидел заплаканное лицо Сизифоса.
— Все еще несчастлив? — спросил он душу. — Но в самом деле стоит тебе только расстаться с тем миром и пересечь реку… там луга, старые друзья. Да я не сомневаюсь, что твои родители и прародители страстно желают тебя видеть. Твоя жена придет в надлежащее ей время, и если ты пожелаешь, время пройдет очень быстро. Ты пока еще сильно привязан к Земле, и в этом твое не счастье.
— Я ничего не могу сделать, — заплакал король. — Моя жена не отпускает меня.
— Что?! Почему нет? — воскликнул Танатос, возмущаясь и одновременно ужасаясь.
— Ни похоронной церемонии, — сетовал дух, указывая рукой в сторону, противоположную серой реке, по которой плыла лодка паромщика, — ни поминального пира, ни прощания. Я привязан там, непогребенный пленник. О, властелин, позволь мне обитать призраком во дворце, пока моя жена не похоронит меня.
— Это закон, — согласился бог Смерти, сжалившись над ним. Он размышлял о женщине, чьи глаза были подобны синеве летнего неба, а волосы августовской зрелой пшенице. «Жестоко, как жестоко, — думал он. — А ведь она так прекрасна».
— Иди, Сизифос, и обеспечь себе надлежащие похороны.
Танатос распахнул перед королем занавес между мирами и указал путь на Коринф. А сам поспешил к старой африканке, которая звала его, рыдая от боли, и он, сжалившись, явился очень быстро.