— Правильно!
Князь Яшвиль громко затопал в гневе сапогами — у литвина, перекрестившегося обратно в православие, кроме титула, вообще ничего не осталось. И поместья, и чина он был лишен два года назад за надругательство над своими бывшими крепостными.
— Это же тиран, манифест о вольности дворянской даровал и сам же его нарушает! Меня, князя, Гедеминовича, с быдлом равнять?!
Собравшиеся за столом пятеро других заговорщиков одобрительно загудели. Поручик Саблуков в праведном гневе даже ударил стаканом так, что тот разбился о добрую столешницу.
Бутылка с красным вином подпрыгнула и повалилась набок, рубиновая жидкость тягучей струей полилась на стол…
Гостилицы
— Государь-батюшка, почто меня в гроб раньше срока вгоняешь? За что такая немилость?!
— Да ты что, Александр Васильевич, белены объелся?!
Петр искренне поразился — в голосе фельдмаршала прозвучала жуткая тоска. В иной реальности старый фельдмаршал умер по возвращении из Швейцарского похода.
Но сейчас Суворов нисколько не походил на замученного болезнями старика, продолжая жить в своем прежнем распорядке — ранний подъем, обливание колодезной водой, плотный обед без завтрака и ужина, верховая езда, занятия с солдатами и офицерами, а также многое другое, что надлежит выполнять любящему военное дело человеку. И даже, согласно сообщениям из «Третьего отделения», выполнял супружеский долг, причем второго сына жена родила ему всего три года тому назад.
Произойди такое событие лет тридцать тому назад, то над прославленным генералом смеялся бы весь Петербург. Первая жена фельдмаршала — княгиня Прозоровская, на которой тот женился сразу после победной Кагульской кампании, родила ему дочку, в которой старый вояка не чаял души, называя ласково Суворочкой.
Жена, посчитав супружеский долг выполненным, ударилась в распутство и навешала полководцу такие рога, что любой олень удавился бы от черной зависти.
Пересуды по Петербургу шли больше десяти лет, несчастный рогоносец полностью ушел в военную службу, а Петр, считая себя его другом, искренне страдал за репутацию своего лучшего военачальника и, в конце концов, не выдержал, обратившись к патриарху с настоятельной просьбой. И тот дал дозволение на развод супругов.
Александр Васильевич был счастлив как ребенок, что именно ему оставили дочь на воспитание, но, будучи постоянно в разъездах и походах, не мог заниматься дочуркой. Та жила в особняке князей Шаховских, взявших над ней попечение.
После злосчастной второй войны с турками Суворов по возвращении в Петербург, уже будучи в более чем зрелом возрасте, попал под чары юной княжны — подружки собственной дочери, возжелавшей стать женой увитого лаврами славы генерала.
И, к великому ужасу Петра, прежняя история повторилась в еще более худшем варианте. Родив сына Аркадия, княжна полностью «сорвалась с катушек», Петру иной раз казалось, что в столице не осталось ни одного извозчика, который не судачил бы о чрезвычайной любвеобильности молодой супруги фельдмаршала.
Петр не знал, что делать, полностью растерялся — придворные, сохраняя каменное выражение лиц, втихомолку смеялись, идти к патриарху во второй раз по тому же поводу было неудобно. И в минуту слабости, пребывая в отчаянии, он поведал Като о своих страданиях, чуть ли не разрыдавшись на ее плече.
И вскоре, к его великому удивлению, ситуация кардинально изменилась. Молодая жена фельдмаршала зачастила по монастырям и церквям, а на редких балах княгиня Суворова даже не смотрела на окружавших ее мужчин и демонстративно сторонилась танцев, отчего получила у острословов прозвище Монашка.
Сейчас женщина пользовалась немалым уважением столичного общества, о ее добродетельности и супружеской верности ходило немало разговоров, прошлое уже было подвергнуто полному забвению. Вот только позавчера, совершенно случайно, Петр узнал, что стало причиной чудесного перерождения княгини.
В тот день Като приняла бессильные слезы мужа слишком близко к сердцу и поступила с княжной очень жестоко. Застав ее врасплох в оскверненной супружеской опочивальне, императрица принялась вершить «воспитательный процесс».
Любовника зверски избили телохранители Като — черкесы, преданные ей как псы, и лютые как волки. Ловеласа осквернили, лишили «мужского достоинства», а затем отправили на Камчатку.
Какой уж тут суд и следствие — чистейшей воды произвол, совершенный венценосной особой!
Но к нему впервые в жизни Петр отнесся более чем благосклонно. Саму княгиню изуверски пороли на протяжении суток, изломав о нежную кожу немало розог и заботливо посыпая периодически раны солью.
На прощание Като пригрозила перепутанной и измордованной женщине, что если она еще раз услышит про супружескую измену, то Суворову живьем замуруют в монастырской келье, не посмотрят, что та из аристократии, и будут кормить одними протухшими отбросами, пока женщина не сойдет с ума.
Молодая княгиня натерпелась такого страха, что с той жуткой ночи совершенно преобразилась, и старый фельдмаршал не мог нарадоваться своему тихому семейному счастью…
— Вот сам посуди, государь-батюшка! Французов я бивал, надеюсь, что хорошо, так?!
— Так! — после паузы ответил Петр, пытаясь понять, куда клонит старый полководец.
— С пруссаками я воевал. Но сейчас они нам союзники… Как и датчане со шведами.
— Ты, Александр Васильевич, их своими противниками считать не можешь, не чета они тебе! А для шведов времена моего деда Карла давно окончились.
— Жаль, не сразился я с ним… — с искренним вздохом произнес старый фельдмаршал, уставив в потолок мечтательные глаза, затем тяжело вздохнул, снова переходя на земные реалии.
— Да и цезарцы нам ныне не враги, в союзники набиваются. Боятся тебя, батюшка-государь, и на войну вряд ли отважатся. Нет, Вена благоразумно себя ведет. А жаль…
— Это так, куда им супротив нас сражаться, болезным, да еще когда Гош им в затылок дышит! — самодовольно произнес Петр, ибо в Вене, как он знал, хотя сильно ненавидели русских, но молчали, хорошо пряча за дружелюбными масками истинные чувства, зато постоянно клянчили помощь, желая отбить Италию от обосновавшихся там французов.
Бесполезное занятие для вечно битых австрийцев!
Да и помогать Россия им бы не стала, заранее согласившись на передачу всего Апеннинского полуострова своему союзнику по «Сердечному Согласию». Хотя сам Петр был бы не прочь, чтобы Австрия с Францией взаимно ослабили себя еще больше…
— С османами, батюшка, войны больше не станет? Вроде полячишки у нас снова бунтуют?
Суворов умоляюще посмотрел на Петра, и тот понял: фельдмаршалу не хватает войны, он живет ею, дышит. Если отнять у него любимую игрушку, произойдет страшное — без служения Марсу полководец просто умрет. Вот только утешить старика было нечем.
— Турки на войну не решатся, мы им в прошлый раз хорошо дали, беснуются, но воевать не станут. А поляки… Костюшко снова поднял восстание против пруссаков, но помогать своему младшему кузену я не стану. Больше почтения ко мне испытывать будет. Надеюсь, что сын Саша их к «Северному Союзу» скоро притянет, и тогда вся Балтика нашей станет.
— Я с англичанами, батюшка, не воевал, всех бивал, а с ними как-то не пришлось! — вкрадчиво произнес Суворов и посмотрел на императора умильными глазами. — Несчастье какое, Божье наказание прямо! Все оставшиеся годы переживать буду. Страдать…
— Да куда тебе на Индию идти?! — взорвался Петр. — Стар ты уже, пески и жара тебя уморят! И поход долгий…
— Стар?! — взвился фельдмаршал в самом искреннем негодовании. — Да я тебя на год моложе, отец родной!
— Какой я тебе отец?
— Как какой?! — Суворов притворно округлил фальшиво-честные глаза. — Когда ты мир этот криками разбудил и нянькам указания давал, меня еще в утробе материнской не имелось. Сам посуди, батюшка, мой сынок, крестник твой Петенька, младше внуков твоих. А потому ты мне — отец родной, никак иначе. А отправлять меня в Индию не желаешь, потому как место сие своему любимцу Бонапартову приготовил! А я генералом раньше стал, чем он кадетом! И в Индию сходить страсть как хочется, на слонов посмотреть, по следам Александра Македонского пройтись…
— Ладно, уговорил. — После мучительной паузы Петр развел руками, усмехнулся. — Языкастый ты наш! Через неделю маневры проведем. Возьмешь 2-ю дивизию гвардии и бригаду лейб-конвоя, а Бонапартов будет 1-й командовать. И кирасиров ему дам… Кто победит, тот на Индию и пойдет! Все, это мое слово! Э-э, ты куда?!
Таким Петр своего фельдмаршала еще не видел, тот радостно взвизгнул и бросился в дверь, а до императора глухим эхом донеслись брошенные уже из коридора слова ответа:
— Войска готовить, батюшка!