Говорят, что… (Софья Блювштейн (Сонька Золотая Ручка)) - Елена Арсеньева

Говорят, что… Софья Блювштейн (Сонька Золотая Ручка)

Говорят, что однажды генералу Фролову снилась женщина. Лица ее он еще не видел – оно было скрыто вуалью до самых губ. Легкое светлое платье обрисовывало точеную фигуру. И он мог бы поклясться, что эта дама принадлежит к числу тех смелых женщин, которые отказались от корсета, как от варварского сооружения, которое калечит женское тело и замедляет кровообращение. Насколько генералу было известно, таких смелых дам было пока мало, однако он мечтал, чтобы их было побольше. Какое, в самом деле, варварство, и тело они уродуют… А такое тело, например, как то, что ему снилось, уродовать просто грех! Восхитительное тело. И это при том, что женщина сия была в платье! А кабы без оного?

Сон продолжался. Дама сновала туда-сюда по комнате, причем совершенно бесшумно. Чудилось, некая сильфида порхает над цветами… Ну, цветов-то никаких не было, генерал это знал, однако почему-то он чувствовал их аромат. Или то был аромат изумительных духов дамы? Какие, однако, чудесные сны порою снятся: с запахами! А вот кабы в сем сне божественная сильфида взяла да и поцеловала бы генерала, интересно знать, какого вкуса были бы ее пухлые вишневые губки?

А вслед за губками он попросил бы позволения поцеловать ее в шейку и еще вот сюда, в эту обворожительную ложбиночку меж грудей, таких смуглых, таких налитых, так взволнованно вздымающихся…

Генерал нервно заметался в постели, протягивая руки к прекрасному видению… – и вырвался из дремы. Зажмурился что было сил, пытаясь поймать ускользающий и такой волнующий сон, однако перед глазами ничего не было, кроме мельтешения разноцветных кругов. Упустил, дурак! Дернул же черт проснуться! Генерал с тяжким, разочарованным вздохом открыл глаза.

И резко сел, обнаружив прямо перед собой видение из своего сна. Видение стояло, прижав к груди кулачки, и смотрело на него. Теперь шляпки с вуалью уже не было, и генерал мог рассмотреть прелестное личико с мушкой на щеке, испуганные карие глаза… большие, миндалевидные, с тяжелыми черными ресницами.

Батюшки-светы, да она ведь просто красавица, его сильфида! Но кто она? Как сюда попала? Что делает здесь, в его номере?

– Гутен морген, – растерянно проворковало между тем видение. – Но кто вы такой, сударь? Что вы делаете здесь, в моем нумере, в моей постели?

В ее постели?!

Генерал привскочил, стараясь, впрочем, чтобы одеяло с него не сползло (по причине жаркого лета и духоты он спал без одежды, короче, вовсе, извините за выражение, nu), и стремительно обозрел комнату. Слава Богу, он еще не спятил: это его нумер с его вещами, его кофром, его саквояжиком, полным кое-чем, очень дорогим генералу…

– Сударыня, осмелюсь заметить, что вы изволите ошибаться, – проговорил он и тут же понял, что в его словах не было нужды: дама озиралась вокруг с истинным ужасом.

– Боже мой! – пробормотала она. – Я ошиблась… Я ошиблась дверью!

От потрясения она опустила руки, доселе прижатые к груди, и генерал увидел, что дама, оказывается, уже и платье расстегнула, готовясь переодеться. Все, что открылось его взору, было достойно самых громких похвал, и генералу оставалось только Бога молить, чтобы дама не спохватилась и не принялась застегиваться.

Но она и не думала об этом, пребывая в полной прострации.

– Боже, какой стыд! – воскликнула дама. – Ранним утром… в комнате чужого мужчины… Что вы обо мне подумаете?!

Тут ноги у нее подкосились, и она просто-таки рухнула на краешек генеральской кровати. И тут генерал уловил не только запах ее прелестных духов, но также и аромат коньяка.

Вот в чем штука! Дамочка-то воротилась с гулянки! Она просто пьяна! Нет, не до положения риз, конечно, но изрядно, чтобы можно было с больной головы забрести в чужой нумер. Крепко же затуманены у нее мозги, у бедняжки, если не соображает, что сидит на постели, в которой имеет место быть голый мужчина.

К счастью, она и не подозревает, что он голый.

А кабы подозревала, то что бы сделала? Убежала с криком ужаса или…

Интересно знать, где она напилась? Были ли там любезные кавалеры? Или только один кавалер, ее любовник?

При этой мысли в воображении генерала возникли вдруг столь скоромные картинки, что стишата небезызвестного автора – Баркова, которые генерал частенько почитывал на досуге, почудились бы просто детским лепетом. А между тем все выходило почти в точности по Баркову:

«Боже мой, несчастный я человек! Одну только службу государеву знаю, никакого от ней передыху… – с тоской подумал генерал. – Вот кабы я был не я, а лучший, красивейший человек в мире, я б сейчас взял ее за руку и сказал…»

И обмер, сообразив, что, сам того не замечая, уже сжал ей… нет, не ручку, это бы еще ничего… а сжал он ее колено под платьем… и как-то не может остановиться, комкает пышные батистовые волны, сгребает их, открывая вид на ножку в кружевном чулочке…

«Сейчас она мне как влепит пощечину!» – в смятении подумал генерал. Но дама, судя по всему, все еще пребывала в прострации от случившейся конфузии, к обороне не переходила, только знай лепетала:

– Ах, простите, сударь, простите меня!

Не отвечая и взволнованно дыша, генерал двинул в наступление и другую руку. Эта рука дерзким маневром порхнула на плечо даме и стиснула его, и поползла, лазутчица, к груди, и пленила левую, а потом правую, а потом снова левую…

Генерал смел с пути одеяло и с силой заключил даму в объятия.

– Ах, сударь, простите… простите меня… – все еще лепетала она.

– Молчать! – скомандовал генерал, устраиваясь поудобнее.

Спустя некоторое время, пребывая в блаженной полудреме, он размышлял о величии Баркова, который, конечно, очень хорошо знал прекрасный пол, иначе б не выразился однажды:

Он хмыкнул и пошарил слева от себя рукою в поисках той, которая являлась живой иллюстрацией к этим строкам. Однако же рука обнаружила только смятые простыни.

Генерал приподнялся, надеясь обнаружить свою скоропалительную подругу стыдливо одевающейся, однако не смог нашарить ее жадным взором, как только что не нашарил рукой. Дверь нумера была чуть приоткрыта. Неужели красавица Сонечка (она назвала свое имя среди бурных ласк) сбежала, смущенная собственным падением? Сбежала от вздремнувшего любовника, почти неодетая, прихватив в охапку свои панталончики, чулочки, нижние юбочки, скомканное платье, сорочку, шляпку с вуалеткою, ленту для волос, тугие подвязки, которые оставляли на ее ножках красноватый ребристый след… летела по коридору, испуганно озираясь, словно скромная нимфа, прячась от случайных взоров, спеша как можно скорее скрыться в тиши своего нумера, о местоположении коего генерал даже не успел ее спросить, и где теперь искать ее, чаровницу, не ведает…

Спустя еще некоторое время генерал обнаружил, что не ведает также, где теперь искать саквояжик, внутри которого находилось, ни много, ни мало, двести сорок три тысячи рублей казенных денег. Судя по всему, нимфа-чаровница сгребла его с полу ненароком, по нечаянности, в смущении, вместе со своим платьем, нижней юбкой, панталончиками, шляпкою с вуалеткой и всем прочим вышеперечисленным…

Когда по поводу кражи у генерала Фролова казенных денег учинилось дознание и господа судейские крючки принялись задавать ему неприятные, бестактные, а порою и вовсе неприличные вопросы, он угрюмо отмалчивался, а сам думал, что мудрец Барков был прав, когда писал:

На самом-то деле Барков выражался вовсе уж неудобосказуемо, однако суть сохранена.

А вот что еще говорят о гостиничных приключениях. Говорят, что однажды рано утром бесшумно открылась дверь в каком-то номере какого-то отеля в каком-то городе и туда неслышно скользнула изящная дама под вуалью. Прикрыла за собой дверь, огляделась – и разочарованно присвистнула. Убожество обстановки, убожество одежды человека, который, даже не сняв сюртука, лежал на нерасстеленной убогой постели… Дама неслышно подошла к ночному столику, выискивая взглядом портмоне, кошелек, разбросанные ассигнации, карманные часы или портсигар – ну хоть что-нибудь, что сделало бы ее визит в сей номер не напрасным!