Грязнов подтвердил:
— Штаты запросили наше правительство о выдаче его как особо опасного преступника. У меня есть копия запроса.
— А вот бы и отдать его им! — оживился майор Софронов. — Уж из нью-йоркской полиции никакое ФСБ его не выцарапает. И получит в американском суде на всю катушку — с убийцами там не больно цацкаются.
Полковник Грязнов только усмехнулся:
— Экстрадикция! У нас есть, конечно, соглашение о выдаче уголовных преступников, но, представляешь, сколько времени эта процедура может занять? Месяцы! Все же на уровне посольств, МИДа, правительственных структур. А они у нас такие изворотливые, что скорей рак на горе свистнет, чем вопрос решится. Да еще и неизвестно, как решится. А ну как какой-нибудь патриот решит, что негоже русского гражданина отдавать в руки капиталистического продажного правосудия?
— Секундочку! — перебил Турецкий. — Наш фигурант — официально гражданин Соединенных Штатов.
— Паспорт-то липовый, — напомнил Грязнов.
— А кто об этом знает? Только мы.
— И эксперты из американского посольства.
— До них не дойдет, — отмахнулся Турецкий. — Следовательно, речь пойдет не о выдаче российского гражданина американским властям, а о выдаче американского преступника американской полиции. Это, по-моему, здорово упрощает ситуацию.
— Возможно, и упрощает, — согласился Грязнов. — Но все равно это недели и недели. А чтобы забрать у нас этого лже-Никитина, достаточно росчерка начальственного пера. И мы умоемся. И всю оставшуюся жизнь будем ходить умытыми. В общем, выход пока вижу один: продолжать наружное наблюдение за этим лже-Никитиным. Есть другие варианты? Все свободны, спасибо...
Кабинет опустел.
— Подожди меня внизу, — попросил Турецкий Дениса. — Я буду через пару минут... Ну, открывай свой сейф, Слава. Доставай все заветные документы. Похоже, пришло их время.
— Все? — переспросил Грязнов.
— Абсолютно все. Буду формировать досье на Дорофеева. А в нем каждый документ может иметь решающее значение.
Через несколько минут он спустился во двор МУРа с толстой папкой в руках и пристроился на переднем сиденье денисовского «фиата».
— Куда теперь, дядя Саша?
— В «Глорию».
Но едва они оказались в прохладном холле агентства, к Турецкому подошел дежурный.
— Александр Борисович, вам уже три раза звонили из какой-то конторы Норильскснаба. Никольский Борис Соломонович. Очень просил зайти по важному делу.
— Спасибо, сейчас поеду. — Турецкий передал папку Денису. — Начинай разбираться. Подбирай в хронологическом порядке. Все, что у нас есть, в том числе и расшифровки переговоров, которые мы вели в этом кабинете. Эти материалы пойдут в Генеральную прокуратуру. Когда закончишь, сделаешь на ксероксе копии в двух экземплярах. Один — останется в архиве «Глории».
— А второй? — спросил Денис.
— Отдашь мне.
— Зачем он вам?
— Может понадобиться. Второе: нужно снять копии с буровых журналов. Наверное, на компьютере набрать?
— А мы сейчас у Макса спросим, — предложил Денис.
Макс сидел на своем рабочем месте и играл на этот раз в «Звездные войны».
— Семнадцатый уровень одолел, — похвастался он. — Неслабо?
— А всего сколько уровней? — поинтересовался Турецкий.
— Как раз семнадцать и есть.
Выслушав просьбу Турецкого о копии буровых журналов, он лишь пренебрежительно фыркнул:
— Набирать-то зачем? Только время тратить. Сканируем — и все дела.
— Что значит — сканируем? — не понял Турецкий.
— Сканируем — это и значит сканируем. Ну даже не знаю, как вам объяснить. Зададим машине программу, она выведет на принтер все ваши журналы — один к одному, со всеми закорючками, даже с чернильными пятнами. Будет, по существу, факсимильное издание — точная копия ваших журналов. Устраивает это вас?
— Более чем. Сколько времени это займет?
— Ну, с пилотной копией придется немного повозиться, а зато потом — сама будет выплевывать экземпляры, как пончики. Хоть десять, хоть двадцать, сколько нужно.
— Двадцать, пожалуй, ни к чему, а копий пять сделай.
— Завтра утром они будут лежать у вас на столе, — пообещал Макс.
Минут через шесть, преодолев быстрым шагом три коротеньких квартала, отделявших «Глорию» от конторы Норильскснаба, Турецкий поднялся по знакомым, истертым до лунок ступенькам и вошел в пластиковые лабиринты конторы. Возле титана и стола с газетами «Красноярский рабочий» и «Заполярная правда» приостановился. На первой полосе «Заполярки» был помещен отчет о встрече правительственной комиссии с объединенным забастовочным комитетом. Шапка была вполне в их стиле: «Всеобщая забастовка отменяется. Мужики, неужели мы их достали?!»
При появлении Турецкого в узкой приемной начальника Норильскснаба к немалому его удивлению секретарша встала и открыла перед ним дверь кабинета Никольского.
— Проходите. Борух Соломонович вас ждет.
Несмотря на жаркий летний день, Никольский был в темном костюме и темном галстуке. Он молча поднялся навстречу Турецкому, пожал ему руку, жестом предложил занять кресло у стола, а затем так же молча положил перед ним большой конверт из плотной белой бумаги. На конверте было написано от руки крупными буквами: «После моей смерти передать в архив норильской экспедиции». Последние слова были зачеркнуты, вместо них стояло: «Передать в Генеральную прокуратуру России следователю А. Б. Турецкому». Конверт был не заклеен. Внутри было страниц пятьдесят плотного машинописного текста.
— Что это значит? — спросил Турецкий.
— Это значит, что мой друг Владимир Семенович Смирнов скончался. И я выполняю последнюю его волю.
— Когда он умер?
— Через три дня после вашего отъезда.
— При каких обстоятельствах?
— В вас заговорил следователь. При обычных. При самых обычных, если вообще можно назвать обычными обстоятельства, при которых умирает человек. В больнице, в окружении жены, дочери и друзей. За два дня до смерти он мне звонил. Просил напомнить вам, что вы взяли на себя тяжелую ношу.
— Я помню об этом, — сказал Турецкий. — Вы знакомы с содержанием этих документов?
— Да, прочитал. Он специально не заклеил конверт. Это подробная пояснительная записка по разведочному бурению, которое он провел в Имангде. Я потрясен.
— Результатами бурения?
— Нет. Тем, что за двадцать лет мне он об этом не сказал ни слова.
— Почему? Вы же были друзьями.
— Наверное, именно поэтому. Он не позволил себе обременять меня своими проблемами. Свой груз он нес в одиночестве. Хотите водки?
— Спасибо, — отказался Турецкий. — У меня сегодня еще очень много работы.
— Я тоже не буду. Вечером выпью. Чтобы обмануть бессонницу. Вы знаете, что такое бессонница?
— Практически нет.
— Узнаете, у вас еще все впереди. Бессонница — это страшный суд, где человек един в трех лицах: он и подсудимый, и высший судья, и палач. Только вот адвоката на этом суде нет.
— Я не верю, что у вас может быть много страшных грехов.
— С точки зрения обычной морали не так и много, — согласился Никольский. — Но бессонница, Александр Борисович, это не обычный, а высший суд. И там совсем другие критерии. — Он поднялся и пожал Турецкому руку. — Желаю успеха. Навещайте иногда старика, мне будет интересно с вами поговорить.
— Обязательно, Борух Соломонович! — пообещал Турецкий.
Минуя первый квартал, отделявший контору Норильскснаба от «Глории», Турецкий машинально отметил, что вряд ли ему удастся часто видеться с Никольским. Через двадцать метров подумал, что если выберется к нему хотя бы пару раз — то и это будет хорошо. А уже подходя к «Глории», отчетливо осознал, что вот это легко данное обещание, которое скорее всего не будет выполнено, и будет для него одним из тягостных обвинений на высшем суде бессонницы.
Когда придет ее время.
В кабинете директора «Глории» Турецкий положил перед Денисом конверт.
— Это пояснительная записка Смирнова к данным разведочного бурения. Размножь. Теперь у нас есть все. Давай работать, нам нужно очень многое до завтра успеть.
Но поработать в этот вечер ему так и не удалось. Позвонила Ирина:
— Турецкий, ты домой сегодня собираешься?
— Понимаешь, Ириша...
— Понимаю. Но все неотложные и важные дела тебе придется отложить. У нас гостья. Она ждет тебя уже два часа. Так что через двадцать минут изволь быть дома.
— Что за гостья?
— Придешь — узнаешь...
И она положила трубку.
В передней Ирина взяла пиджак из его рук и молча открыла перед ним дверь кухни. За столом, на котором стояли чашки с кофе, а в пепельнице дымилась длинная черная сигарета «Мо», сидела Ольга Николаевна Никитина.
2
Турецкий еще много лет назад обратил внимание, что москвички и ленинградки, а вернее сейчас сказать — жительницы Санкт-Петербурга, одеваются по-разному. Ну молодежь, наверное, практически одинаково, а вот в стиле женщин постарше разница ощущалась. Одежда москвичек была, пожалуй, ярче, дороже, но как бы стандартнее, однообразней. На петербургских дамах реже были дорогие норковые шубы, обливные канадские и французские дубленки, явно меньше было золота и драгоценных камней. Но зато в одежде большинства из них была какая-то особинка, изюминка, выдававшая если не работу классного модельера, то во всяком случае — следование лучшим образцам европейской моды.