И всё-таки видеть наследника больше не хотелось…
Наверное, сейчас кто-то обвинит меня в лицемерии и лживости. Напомнит Бейрут. Напомнит и Белфаст — тоже есть что напомнить. Вряд ли кто-то знает про это — и про то, и про другое, но допустим, что напомнит. И будет не прав.
Разница между этим всем есть. Она в том, что всё, делавшееся в Бейруте и Белфасте, было вынужденной необходимостью. Именно вынужденной, и каждый, кто этим занимался, понимал это. Здесь же — это не вынужденная необходимость. Это норма, чудовищная норма, когда армейских офицеров строят на плацу, выбирают по жребию одного из них и заставляют направлять асфальтовый каток на человека. Пусть на террориста, но всё-таки человека. А наследник, будущий глава государства, с удовольствием наблюдает за этим.
Поняли разницу? Если нет, то и читать дальше не стоит. Не поймете…
Чувствовал я себя скверно — более чем. Болели ноги. Вовремя не промытые и с грехом пополам обработанные раны дали о себе знать. А то, что я не вовремя обратился к эскулапам и пару дней просто терпел боль — дало знать еще хлеще. Почти сразу после того вояжа в тюрьму особого режима и бессмысленно жестокой казни я свалился пластом — в тот же вечер и целую неделю не мог встать. Посольский доктор, отогнав от меня местных эскулапов, осмотрел мои ноги и сказал, что, если я не хочу заражения крови, надо принимать меры, и принимать их быстро. В конечном итоге меня эвакуировали на крейсирующий в Персидском заливе авианосец «Николай Первый», где мной занялись уже флотские эскулапы, привычные к самого разного рода травмам и осложнениям. Эвакуировали вертолетом, который сел прямо у посольства, на одной из больших лужаек. Удивительно, но ноги мои остались до сих пор при мне, и через неделю меня переправили обратно, снабдив несколькими пачками каких-то антибиотиков, которые мне прописали принимать по два раза в день. Но это ерунда, главное — не ампутация.
Это я так шучу. На самом деле — прескверная шутка, никому не советую повторять. Умереть от инфекции — не мужская смерть, даже если инфекция вызвана ранениями при взрыве.
Чем занималась моя супруга, Аллах знает, но встретила она меня подозрительно приветливо и даже наградила настоящим, жарким до невозможности поцелуем. Если женщина так себя ведет — значит, чувствует за собой вину. Но проверять было некогда — я тоже чувствовал за собой вину, и вину немалую. Сколько времени уже здесь, а полезной информации ни на грош.
Так не работают…
От госпитализации еще на какое-то время я отказался наотрез — накачать антибиотиками меня сможет и местный посольский врач, а больше ничего не нужно. Поэтому с самого утра я поехал в посольство.
Добрался нормально — Тегеран по утрам был вообще тихим городом, а зеленая зона — еще тише. Было жарко, как и всегда летом, в здании посольства настежь были открыты все окна. Из дома я выехал рано, Тегеран пока не проснулся, движения почти не было.
У самой ограды посольства стоял белый экипаж Баварских моторных заводов, на него я обратил внимание сразу — вообще, все припаркованные у посольства незнакомые машины надо немедленно брать под контроль. Номера — обычные, гражданские, за слегка затемненным стеклом — отчаянно зевающий водитель. Вмешиваться не стал, но решил, что как только доберусь до своего кабинета, сразу вызову командира группы охраны посольства и спрошу его, что это за машина припаркована у самых ворот. Если он не сможет сразу ответить, значит, с обеспечением безопасности посольского здания у нас явные проблемы.
Охрана поприветствовала меня, справилась о моем здоровье. Здесь все были свои, и все понимали, что просто так ранение, да еще минно-взрывную травму осколками фугаса, посол получить не может. Да и про мое звание тоже было известно — это секретом не делалось. Поэтому стоявшие в охране десантники считали меня своим и отдавали честь искренне, это сразу было заметно. Насколько я знаю, некоторые «ответственные лица» награждали стоящих на часах «катеринками» с наказом выпить вечером за их здоровье, но я этого не делал, понимая, что это обидит десантников.
В присутствии, как всегда, было пусто, нанимать секретаря я не видел смысла, в кабинете я бывал редко, а любой посторонний человек — риск утечки информации. Даже информация о посетителях и времени прихода-ухода может быть весьма и весьма опасной. Цветы если и поливали, то нерегулярно.
А еще в кабинете кто-то был…
Это я понял очень просто. Если уходите из помещения, в котором есть что-то важное и ценное для вас, оставьте в косяке двери нитку или волос, а потом посмотрите, осталась она на месте или нет. Я оставлял белую нитку, но клал ее наверх, на полотно двери. Именно эта нитка валялась сейчас на полу перед дверью.
Весь обратившись в слух, я осторожно взял графин — большой, массивный, хрустальный, — вылил имевшуюся там воду в горшки с цветами. Оружия у меня с собой не было, послу носить его не пристало, тем более в посольстве, но в умелых руках и графин — оружие. Поудобнее перехватив его за дно — и не выглядит подозрительно, и бросить можно быстро и точно, — я толкнул от себя дверь кабинета.
— Ваше Сиятельство?!
В углу в одном из двух кресел «гостевого уголка» в гражданском, ослепительно белом костюме сидел Его Сиятельство, шахиншах Персии Мохаммед. Увидев меня, он поднялся мне навстречу, не обращая внимания на графин. Хотя ведь понял, для чего он — по мелькнувшему хищному взгляду заметно: понял!
— Я решил лично поздравить вас с выздоровлением, экселенц… Так, кажется, принято обращаться к послу?
— Совершенно верно… Ваше Сиятельство… разрешите…
Я оглянулся по сторонам, поставил пустой графин на стол.
— Давайте, присядем здесь, — шахиншах показал на приставной столик у моего большого письменного стола — за ним можно было сидеть друг напротив друга.
Что происходит, чем вызван этот, вне всяких сомнений, странный визит, я не понимал.
— Я решительно рад вашему выздоровлению, Искандер… — сказал шахиншах, и по его голосу не было понятно, действительно ли он рад, или просто это формула дипломатического этикета. — Я был очень удивлен, когда вы отказались от услуг наших врачей. В Тегеране есть медицинский университет, и вот уже пятьдесят лет там преподают лучшие русские доктора. На это время они взрастили немало лекарей-персов, истинных наследников Ибн Сины.
— Ваше Сиятельство, я не сомневаюсь в квалификации этих лекарей и приношу глубочайшие извинения за то, что своим поступком поставил под сомнение их профессионализм. Но такие ранения, какие были у меня, лучше всего умеют лечить военные медики, работающие на кораблях флота.
— Сорейя-ханум несколько раз приглашала вашу супругу во дворец, чтобы узнать о вашем самочувствии и поинтересоваться, не надо ли вам чего. Она порывалась навестить и вас, но я запретил это делать, потому что больного мужчину может навещать лишь другой мужчина. Женщины не должны видеть нашей слабости.
— Передайте мою искреннюю благодарность Сорейе-ханум и сообщите ей, что, хвала Аллаху, я поправился.
— Да, хвала Аллаху. Сорейю-ханум разбирает любопытство, при каких обстоятельствах вы получили столь тяжелые ранения?
— Увы, Ваше Сиятельство, тяжелы были не раны, тяжела была моя самонадеянность и глупость, едва не похоронившие меня под тяжестью своей. Я уподобился ослу, который сам взвалил на себя хурджин весом больше, чем он мог унести. Я не обратился вовремя к услугам докторов и от этого едва не погиб. А ранения эти я получил в Багдаде, когда взорвали отель «Гарун Аль-Рашид». Я как раз находился на первом этаже, когда произошло это мерзкое злодеяние.
— Это действительно мерзкое злодеяние, экселенц, — подтвердил Светлейший, — и те, кто совершил такое, заслуживают мучительной смерти.
Очень интересно играть в такие игры. Они называются: ты знаешь, что я знаю, что ты знаешь. Или «Да и нет не говорить, черное и белое не называть». Чертовски интересно.
— Мерзкое, — подтвердил и я, — и когда этих ублюдков поставят перед судьей, я бы не надеялся на то, что судья проявит к ним снисхождение.
Шахиншах тяжело вздохнул, потом провел ладонями по лицу, как при совершении намаза. И словно снял с себя маску, теперь на меня глядел совсем другой человек, жестокий и решительный.
— Оставим словесные игры, экселенц. Я знаю, что у вас произошло с моим сыном. Я знаю, что он вам показал и какова была ваша реакция. Я хочу спросить вас, экселенц: то, что произошло на ваших глазах, — справедливо?
— Нет, Светлейший, — ответил я.
Шахиншах хищно улыбнулся.
— Рад это слышать. На свете найдется немного людей, которые рискнут не согласиться со мной. Тем ценнее ваш ответ, и тем больше я хочу услышать объяснения. Почему же вы считаете произошедшее несправедливым, Искандер? Ведь и у царя Александра за терроризм полагается смерть.