Глава 6
Как и договаривались, встретились с Анной ровно в полночь в коридоре. Своих людей я предупредил еще во время ужина, познакомив их с неожиданным изменением нашего положения и предложением племянницы хозяина, вызвав серьезные возражения у Цадока и Олега. Первый начал мямлить о необходимости перепроверить сообщенные девицей сведения и вообще попробовать решить дело миром, дав взятку командиру городской стражи. Олег же, поддержав меня в нежелании полагаться на продажность городских властей, побаивался ловушки и предлагал вместо этого послать гонца к остававшемуся вне города отряду с тем, чтобы тот поддержал нас огнем из «тяжелого оружия» при прорыве через городские ворота. Я отклонил оба плана, во-первых, потому что гораздо предпочтительнее было уйти «тихо», не связываясь с многочисленной султанской гвардией, а во-вторых – из-за необъяснимого доверия к Анне. Трудно сказать, почему возникло такое чувство, но я был подсознательно уверен – девушка не лгала.
Итак, предупрежденные бойцы отряда тихо собрались в полночь с вещами в коридоре. Однако как будем выходить из постоялого двора? Ворота заперты, и около них дремлет охранник. Может, ввиду превосходящих сил, и выпустит, но сразу же поднимет тревогу. Значит, придется его «снимать». Может подняться шум, но даже в случае успеха это вскоре будет замечено, и тревога поднимется задолго до рассвета, что тоже для нас нежелательно. Я надеялся, что Анна продумала этот вопрос.
Так и оказалось. Возникшая в конце коридора тонкая, замотанная с ног до головы в темный плащ фигурка молча махнула нам рукой и направилась в противоположную от ворот сторону. Следуя за ней, мы спустились вниз и остановились перед массивной дверью, запертой на подвесной замок. Изящная ручка показалась из-под плаща, вооруженная несоразмерным ей бронзовым ключом. Тихий щелчок хорошо смазанного замка, и мы попали в обширный подвал, хранивший различные припасы и старые ненужные вещи. Протискиваясь в низкий проем, я держал в готовности свой пневматический пистолет, а Олег положил руку на висящий на поясе кинжал. Как говорится – доверяй, но проверяй.
Однако в подвале никого не оказалось. Пройдя его насквозь, Анна отворила еще одним ключом маленькую неприметную калитку. Благодаря неровностям иерусалимского ландшафта мы оказались на тихой улочке с другой стороны от главного входа в постоялый двор и значительно ниже. Темнота стояла такая, что хоть глаз выколи, и хотя, с одной стороны, это, конечно, было нам на руку, с другой – возникал риск потерять друг друга. Поэтому приказал шепотом сомкнуться и держаться за руки. Сам же и показал пример, взяв под локоток нашу проводницу. Чтобы не потерять и вообще… Она замерла на мгновение, но вырываться не стала, признав мое право не доверять ей до конца.
Город спал. Не носились по пустынным, едва освещенным призрачным серебристым светом звезд улочкам босоногие мальчишки, не орали из торговых точек многочисленные зазывалы, с традиционным восточным завыванием расхваливавшие свой товар. Сладко почивали солидные, вальяжные купцы, отдыхали от дел вечно озабоченные и ни секунды не сидящие днем на месте приказчики. Постанывая от не проходящей даже ночью ноющей боли в мышцах, набирались новых сил вымотанные тяжелейшей работой под палящим солнцем строительные рабочие, вечно перестраивающие Вечный город. Даже шлюхи, ошивающиеся возле различных злачных мест, несмотря на короткую летнюю ночь, уже разошлись по домам, собственным или клиентов. И правильно, «тем, кто ложится спать, спокойного сна!», как пелось в дни моей молодости. Никто не должен нам помешать добраться до цели. Путь до окрестностей городской стены по пустынным кривым улочкам и переулкам спящего города, в переплетении которых Анна, росшая в городе с малых лет, ориентировалась без труда, занял почти час, хотя днем мы его преодолевали минут за пятнадцать. Но сейчас приходилось двигаться медленно и тихо, поминутно останавливаясь от любого шороха, и, затаив дыхание, пропускать встретившиеся пару раз патрули городской стражи. Впрочем, последние сообщали о своем приближении еще издалека отсветами ярко горящих факелов и звоном металлических деталей снаряжения. Им-то скрываться смысла не имелось.
Благополучно добрались до окраины, где-то на полкилометра севернее Яффских ворот. Интересно, где тут, в плотно застроенном и заселенном месте, располагается вход в туннель? Оказалось – в доме какого-то ремесленника. Анна завела нас в какой-то тупичок и остановилась около покосившейся калитки выглядевшего весьма бедно домика. Негромко постучала туда четырежды, видимо, условным кодом. Через минуту изнутри донесся тихий голос, спросивший что-то по-арабски. Моя спутница ответила на том же языке. Калитка, несмотря на свой ветхий вид, оказавшаяся неожиданно массивной, со слабым скрипом отворилась, и мы, один за другим, проникли во двор. Встречал нас пожилой араб, замотанный в лохмотья трудноразличимого во тьме происхождения, с масляной лампой в руках, прикрытой пока, впрочем, в целях маскировки, куском грубой грязной ткани. Хозяин лачуги, являвшийся, видимо, хранителем подземного хода, не задавая более вопросов и даже избегая вообще смотреть на нас, плотно заперев калитку, проследовал к небольшой пристройке, где, судя по характерному запаху, он держал какую-то скотину. И верно, старик отпихнул тихо замекавшую козочку в сторону и, сунув руку прямо под устилавший пол слой соломы вперемежку с навозом, поднял скрывавшуюся там крышку люка.
Вниз вела грубо сколоченная лесенка. Спуститься пришлось всего метра на три, далее узкий ход с неровными каменистыми стенками становился горизонтальным. Хранитель шел впереди, освещая путь своей лампой. Прошли несколько плавных поворотов и, наконец, оказались на свежем воздухе, протиснувшись в очередной тесный люк. Всего преодолели, по ощущениям, метров триста. Выходили наружу с некоторым опасением, приготовившись к любому развитию событий. Но нас встретила лишь пустая каменистая степь, овевающая душным даже ночью легким ветерком. Как только последний из нашей компании оказался снаружи, старик, не прощаясь, захлопнул люк, замаскированный камнем средних размеров. Теперь надо добраться до постоялого двора, где располагались основные силы нашего отряда вместе с лошадями, постаравшись не потревожить стражей на стоящей рядом укрепленной заставе.
Кое-как, цепляясь за колючие кусты, пробрались дальше. Через пару сотен метров вышли к крайним сараям пригорода, в котором размещался и искомый постоялый двор. Я негромко – лишние свидетели не нужны – постучал в калитку. Прошло несколько минут, но ответа не последовало. Тогда пришлось стукнуть сильнее. За забором послышались шаги, и грубый сонный голос осведомился по-арабски, каких еще джиннов принесло сюда среди ночи и чего им требуется. Цадок попытался объяснить, что мы хотим воссоединиться с частью отряда, уже три дня находящейся здесь, но страж постоялого двора, не в очень приличных выражениях, предложил нам прийти после восхода солнца. При этом, в процессе произнесения данной фразы, его голос явно удалялся, а роль завершающей точки сыграл стук двери.
И что теперь делать? Не ломать же довольно крепкие ворота, разбудив полгорода и бойцов на заставе! Анна ничем помочь в данном случае не могла. Пришлось расположиться здесь же, на пустыре. Олег выставил охрану, а я, по-рыцарски расстелив на голой земле свой плащ, уложил на него девушку, поклявшись сторожить ее сон. То ли она так доверяла мне, то ли просто настолько устала и перенервничала, что без возражений улеглась и практически сразу же заснула. Да и я, присев рядом и прислонившись спиной к спине кого-то из бойцов, тоже задремал, несмотря на немного пробиравшую прохладу, спустившуюся с окрестных гор. В Иерусалиме даже в самые жаркие дни к утру становится прохладно.
Разбудил меня свет невидимого еще из-за гор солнца, отраженный от ярко-голубой небесной сферы и заливший окрестности города. Наша компания, в разных позах валявшаяся на пустыре, являла собой достаточно смешное зрелище. Но зрителей пока не наблюдалось – из окрестных домов только начинал доноситься стук открываемых ставен и голоса едва проснувшихся жителей. Быстро приведя себя в подобие порядка, опять направились к злополучным воротам. Теперь у сторожа не имелось ни малейшей причины не открыть калитку, однако он делал это настолько нарочито медленно, что я не удержался и, услышав, наконец, звук упавшего запора, со злости сильно пнул несчастную дверь. Тормознутый сторож, не ожидавший подвоха, получил краем калитки в бровь и, осев на землю, завыл от боли, кляня меня разными нехорошими словами и грозя пожаловаться страже. Я ответил ему в том духе, что он волен жаловаться куда угодно, все равно задерживаться мы не собирались.
Несмотря на спешку, сразу выйти не удалось. Пока будили наших людей, пока собирали вещи и седлали лошадей, город уже проснулся и даже солнце появилось из-за восточных холмов. Через полчаса все же смогли отправиться в путь. Наш конный отряд проследовал мимо уже открывшихся лавок, торговавших традиционным сувениром – пальмовыми ветвями, которые паломникам положено было привозить из Святой Земли. Далее проехали торговую площадь, где по легенде, как сообщила Анна, освободитель Иерусалима Готфрид Бульонский, поспорив с каким-то арабским эмиром, одним ударом отрубил голову верблюду. Этот легендарный подвиг был многократно воспет менестрелями и стал широко известен по всей Европе. Общества защиты животных на них нет, герои!