В глазах стало все оранжевым от апельсинов, на которые он пялился все то время, что она рассказывала ему про свою сестру. Да какая, к черту, сестра, неужели она не понимает, что он меньше всего подозревает в убийстве мужа ее сестру… Что он зашел к ней, чтобы просто побыть рядом, послушать ее голос и поближе узнать ее.
– …Некрасивая история, скажу я вам. Это было у Наташи дома. Я там была, мама, сосед зашел, самым последним пришел Миша, подшофе. Наташа испекла пирог, накрыла на стол, мама ей помогала, но вид у нее был нездоровый… Я имею в виду Наташу. Я тоже решила помочь, пошла зачем-то на кухню, чтобы что-нибудь взять, яблоки, кажется… И тут же появился сосед, Дмитрий. Одинокий человек, очень привязан к Наташиной семье, кажется, даже влюблен в мою сестру… Так вот, и я, и Дмитрий, и еще мама, которая тоже как раз в эту минуту входила в кухню, мы все увидели, как Миша бьет Наташу. Ударил, знаете, прямо по лицу, отвесил оплеуху, а рука у него тяжелая… Наташа молча закрыла лицо рукой и так прямо и осела на пол… Мама, ни слова не говоря, бросилась к ней, вся бледная, схватила полотенце – и под холодную воду, приложила к ее носу… У нее же кровь открылась… Сосед резко так выскочил из кухни и ушел в гостиную, я – следом. Понимала, что, если сейчас начну что-то говорить, Мише не поздоровится, будет скандал… Я бы могла вылить на него, к примеру, графин с холодным компотом, он как раз стоял на холодильнике, но почему-то не сделала этого…
– И почему же? – очнулся Садовников и замотал головой, чтобы застывшие в его зрачках апельсины рассыпались, уступив место изящному силуэту Риты.
– Подумалось, что она объявила ему о разводе. Понимаете, выбрала подходящий, на ее взгляд, момент, когда в квартире гости, и объявила ему о своем решении. Я именно так и подумала. Я не знала, что у сестры ночью снова случился выкидыш, что она два часа как вернулась из больницы и пекла пирог, едва стоя на ногах… Это мне мама потом рассказала… Она тоже тогда ничего не знала. Вообще-то мы все повели себя как свиньи. Больше никогда не буду терпеть и сделаю то, что считаю необходимым. Просто я как-то растерялась. А ведь как мне хотелось ударить этого Генса!
– Рита, я приглашаю вас завтра на ужин… – неожиданно сказал Марк, словно все то, что только что говорила Рита, было не таким уж и важным. – Я бы хотел и сегодня, но у меня дела… Я ничего не успею приготовить. Можно было бы и в ресторан, но это как-то официально. Вы придете? В девять.
– Не знаю… – Она растерялась, удивилась этому неожиданному приглашению. – Если пальцы от краски успею очистить. Если от меня не будет пахнуть краской, то приду, – ляпнула она. – Это шутка. Конечно, приду. Только вы, пожалуйста, не подозревайте мою сестру, хорошо? Даже если выяснится, что у нее есть любовник… Да и вообще, зачем вам расследовать это убийство?! Мы похороним Мишу, и все. Не смотрите на меня так. Просто вы его не знали.
– Я обязан найти убийцу, – вздохнул Садовников и едва удержался, чтобы не встать и не схватить Риту, не сжать ее в своих объятиях. – Тогда до завтра?
– До завтра.
2
– Я звоню ей все утро, но она не берет трубку, домашний тоже молчит… Я волнуюсь… Паша, ты слышишь меня?
Лидия Григорьевна, женщина лет сорока пяти, моложавая, с бледным лицом, растрепанная, в накинутом на ночную рубашку халате, варила кофе на кухне. Ее муж, полноватый мужчина с красивой сединой, обрамляющей круглую смугловатую лысину, и с выразительным красивым лицом, чинил в прихожей розетку. Он и сам отчего-то нервничал, но старался разговаривать с женой спокойно, не выдавая своего волнения. С тех пор как его единственная дочь Виолетта вышла замуж, он потерял покой. Его ласточка выпорхнула из родительского гнезда, попала в лапы грубого и никчемного парня, и что бы Павел Дмитриевич ни делал, где бы ни был и о чем бы ни думал, мысли его постоянно возвращались к дочери. Где она сейчас, не нуждается ли в чем, достаточно ли у нее денег на себя и на малышку Дашеньку, не плачет ли она от грубости зятя, не страдает ли… Они с самого первого дня, как только Виолетта привела в дом будущего зятя, были против этого брака. Валерий не понравился им с первой встречи. Хамоватый, невоспитанный, чрезмерно уверенный в себе, даже наглый, он почти ничего не сказал при знакомстве, лишь поглядывал на своих будущих тестя и тещу с нескрываемой иронией или даже с отвращением, и всем, абсолютно всем, кроме Виолетты, конечно, влюбленной в этого проходимца с первого взгляда, было ясно: они не поладят. Семьи не получится. Причем никто ни с кем не поладит: ни Виолетта с мужем, ни зять с тещей и тестем. Но это была первая сильная влюбленность дочери, и она так хотела замуж, что вопроса – быть свадьбе или нет, не возникало: девочке исполнилось двадцать пять, все подруги вышли замуж, она оставалась одна… К тому же видимых причин для отставки будущего зятя не наблюдалось – все это у Павла Дмитриевича и Лидии Григорьевны было на уровне чувств, интуиции… Валерий вроде бы работал и даже зарабатывал какие-то деньги. А то, что у жениха не было собственного жилья, тоже как будто никого не удивляло: откуда ему взяться у скромного бухгалтера? Виолетте же к свадьбе была обещана новая двухкомнатная квартира – об этом родители побеспокоились заранее, когда девочке не было еще и восемнадцати лет.
После свадьбы, пышной и дорогой, оплаченной исключительно родителями невесты (мать жениха не пожелала даже явиться на свадьбу, ссылаясь на болезнь, хотя все знали, что у нее просто нет денег и ей стыдно), молодые стали жить в новой квартире. Павел Дмитриевич убедил Виолетту в том, что квартира пусть так и остается оформленной на имя матери (мало ли что), по этой же причине и мебель покупалась на имя Лидии Григорьевны (при разводе, так и подмывало сказать Павла Дмитриевича дочери, все это учтется) – Виолетта не возражала. И не потому, что не чувствовала унизительности этой сделки и недоверия к своему молодому мужу со стороны родителей, нет, просто ей было на самом деле все равно, на кого что оформлено: мебель была красивая, дорогая, и у нее было право самой ее выбрать. Валерий не мог возражать, тем более что все приятные хлопоты, связанные с обустройством квартиры, он полностью доверил молодой жене. Самоустранился. Все равно же все покупалось на деньги тестя. Виолетта сразу забеременела и ужасно радовалась этому своему новому положению. Постоянно говорила о предстоящих родах (даже когда плоду было всего несколько недель), шила широкие платья и юбки у знакомой портнихи, давила себе соки, чтобы не падал гемоглобин, да и вообще старалась вести себя как настоящая женщина: двигалась плавно, даже разговаривать стала как будто медленнее, нараспев… Она преображалась быстро, родители не успевали отследить эти изменения. Но через пару месяцев ее счастливая, полная новых женских ощущений жизнь разом закончилась: Валерий не пришел домой ночевать, он явился под утро, пьяный, в губной помаде («Как в пошлом, дешевом анекдоте!» – заламывал руки Павел Дмитриевич, слушая дочь), и дал пощечину захлебывающейся в плаче Виолетте… Она сбежала из дома и неделю жила у родителей. Постоянно рыдала, отказывалась есть и поговаривала о самоубийстве. Лидии Григорьевне пришлось идти к зятю и уговаривать его прийти за Виолеттой, успокоить ее и объяснить ей, что это – единичный случай, что он во всем раскаивается, что он ее любит и жить без нее не может и что это он скорее наложит на себя руки, чем позволит ей еще раз так страдать… У нее не было выхода: надо было спасать дочь… Она так унижалась во время разговора с зятем, что ее чуть не стошнило от себя самой. Валерий молча согласился, никак не комментируя происшествие, ничего не объясняя и, как поняла Лидия Григорьевна, ни в чем не раскаиваясь. Вечером того же дня Виолетта с мужем под руку вернулась домой. И больше уже она родителям на мужа не жаловалась. Но из цветущей молодой девушки прямо на глазах стала превращаться в неразговорчивую и угасающую на глазах женщину. Так же тяжело, в депрессии, протекала и ее беременность. Она теперь редко навещала родителей, и все общение происходило лишь по телефону. Как она там жила, чем питалась, имела ли право распоряжаться теми деньгами, что давали ей родители, была ли она счастлива со своим мужем – никто ничего не знал. На все вопросы матери по телефону Виолетта отвечала, что счастлива, что у них с Валерой все хорошо, что он любит ее, что у них все есть и помогать не надо… Видеть свою дочь в течение нескольких часов подряд они могли лишь в семейные праздники, в дни рождения, которые в семье Вакуленко принято было отмечать пышно, с богатым столом и дорогими подарками. Обычно в такие дни и Виолетта старалась не показывать своего дурного настроения, улыбалась, шутила, но Лидия Григорьевна чувствовала, что дочка просто не хочет расстраивать своих родителей. Зять же на этих торжествах сидел молча и только ел и пил, причем много ел и много пил, что не могло не раздражать родителей жены. Лидия Григорьевна с горечью отмечала, что ее зять красив, весьма привлекателен и всегда хорошо и аккуратно одет. И присутствующие на торжестве женщины – жены приятелей или родственницы – просто не сводили с него глаз, что не могло не броситься в глаза. Но зять, казалось, не обращал на это внимания, был подчеркнуто вежлив со своей беременной женой и ухаживал за ней, насколько хватало его лицемерия: подкладывал Виолетте салаты, подливал компот, спрашивал, не желает ли она еще чего… Глядя через стол на зятя, Лидия Григорьевна едва сдерживалась, чтобы прямо здесь же, за столом, не сказать ему все, что она чувствует и думает о нем. Когда же шли тосты за здоровье и счастье молодой пары, теща и вовсе сходила с ума от бессилия что-либо изменить в этой жизни, в частности, разрушить, уничтожить этот брак и спасти тем самым свою дочь…