Не скажу, что Настя мне разонравилась. Но такого необузданного желания добиться ее, какое я испытал у нее дома, уже не было. Да и выглядела она сегодня неважно: лицо припухшее, кожа землистого цвета, под глазами синяки, взгляд потухший.
— Плохо спала? — спросил я, сворачивая с трассы на лесную дорогу.
— Не отвлекайся, — не ответила на вопрос Настя.
Где-то я читал… или слышал по телевизору, что дочери ученых — жуткие стервозы…
— Ты не проскочил поворот? — спросила Настя и тяжело вздохнула. — Да выключи же ты эту печку! Дышать нечем!
— Тебе плохо? — полюбопытствовал я, сворачивая на грунтовку.
— Плохо! — капризно ответила Настя. — Меня укачало.
Наконец дорога вообще закончилась. Машина едва ползла по каким-то жутким ухабам. С одной стороны торчали красные от ржавчины цистерны какого-то заброшенного завода, а с другой — мрачные пятиэтажки. Я всматривался в номера домов. Номеров не было. Людей, у которых можно было бы спросить, тоже не было. Я остановился и полез в карман пальто за блокнотом, в котором был записан адрес.
— Поселок Промышленный, — бормотал я, читая адрес, — улица Рабочая, дом шесть, квартира тринадцать.
— Я сейчас умру, — призналась Настя.
— Никто не заставлял тебя ехать со мной, — ответил я, трогаясь с места и объезжая сгнивший автомобиль без колес, лежащий на въезде во двор.
— Наверное, вот этот дом шестой! — недовольным тоном сказала она и ткнула пальцем в стекло.
— С чего ты решила, что этот?
— Сосчитала!
Я кое-как заехал во двор. Посреди, словно старая воронка от авиабомбы, чернела огромная лужа. Вокруг нее росли деревья с обломанными ветками и больными стволами, покрытыми странными надписями. На единственной скамейке, стоящей у первого подъезда, сидели подростки и плевали себе под ноги.
— Шестой дом? — спросил я у них, опустив стекло.
— Ну, — ответил один из подростков, прыщавый, худой, с глупыми и жестокими глазами.
— Так да или нет?
— Ну… — повторил он, сплевывая, и покосился на машину.
Второй подросток приподнял мертвенно-бледное лицо, посмотрел на меня совершенно безумным взглядом и вдруг громко заржал.
Настя была удивительно терпелива и последовательна. Удивляюсь, как она не схватилась за руль, чтобы немедленно развернуться и уехать из этого поселка.
— Посмотрим здесь, — сказал я и стал отыскивать место, где бы припарковать машину.
— А чего смотреть? — ответила Настя и взялась за ручку, чтобы открыть дверь. — Тебе же сказали, что это шестой дом.
— Разве? — усомнился я, но Настя уже вышла из машины и хлопнула дверью.
Я, как марксист, был твердо убежден, что бытие определяет сознание, и в связи с этим меня начали терзать сомнения — а сумеет ли Чемоданов создать научный труд, возвышающий человека, видя из окон своей квартиры столь живописный двор?
Насте было легче. Она была стратегом и видела перед собой лишь конечную цель: мою фамилию в своем паспорте. Каким способом я буду прокладывать тропинку к этой цели, ее интересовало постольку-поскольку. Пока я давал задний ход, стараясь как можно плотнее прижаться правым боком к стволу дерева, пока я прикидывал, как быстро немногословная молодежь снимет с моей машины колеса и выбьет стекла, Настя дошла до подъезда. Она встала под козырьком, чтобы холодные снежинки не падали ей на лицо, и стала смотреть на меня, хмуря брови.
— Уже нашла? — спросил я, прыгая с кочки на кочку, как геолог в нефтеносном болоте. — Здесь тринадцатая?
Подростки исподлобья глазели на нас. Тот, который ржал, начал крупно дрожать. На кончике его носа висела мутная капелька.
— «Федор», «Горбачев», «лошадка», «марки», — бормотал он. — Оптом и в розницу…
Я открыл скрипучую дверь, и мы, переступая через подозрительные зловонные лужи, поднялись на последний этаж. Мне было стыдно перед Настей, будто я привел ее к себе. Она хоть и скрывала свои чувства, но я представлял, что она думает. Одноклассник — почти что родственник. И коль он не брезгует такой жизнью, значит, так нас воспитали в школе. Значит, и я где-то глубоко внутри порочен.
Настя остановилась перед дверью, неряшливо обшитой коричневым ледерином. Вверху на одном гвоздике болталась металлическая цифра 1. Тройку, наверное, кто-то украл, и число было дописано мелом.
Я потянулся пальцем к кнопке звонка, а Настя постучала кулаком. Сорок процентов я давал на то, что Чемоданова нет дома, а пятьдесят — что он в дупель пьян. Но выпало на оставшиеся десять. Он открыл, причем не так, как открывают двери в Москве — ровно на столько, чтобы можно было прищемить незваному гостю нос. Открыл нараспашку, во всю ширь, выпустив на лестничную площадку тяжелый запах жилья.
— Серёнька! Откуда? Каким ветром?
«Вот человек, — подумал я, — которому мы с Настей будем обязаны своим счастьем».
На пороге стоял круглолицый, коротко постриженный мужик с рыхлым желтоватым лицом. На нем были тельняшка и короткие шорты из обрезанных джинсов. Рот Чемоданова был чуть приоткрыт, между мясистых губ проглядывали редкие крепкие зубы. Глаза его были круглые и карие, как два каштана. На лице застыло выражение легкого недоумения, растерянности.
Чемоданов молча развел руками, сдержанно улыбнулся, сдержанно обнял меня и трижды поцеловал во все щеки.
— Очень вовремя! — сказал он хриплым, ломающимся голосом. — У меня есть такая ма-аленькая вобляшка. А ты пива, случайно, не принес? Хотя бы пару бутылочек?
Мы с Настей зашли в тесную прихожую. Чемоданов с третьего раза сумел захлопнуть дверь и только после этого обратил внимание на Настю.
— Очень приятно, — промурлыкал он, пожимая ее руку.
Я смотрел по сторонам, пытаясь найти в темноте вешалку. Всевозможные куртки, бушлаты, телогрейки висели на кривых гвоздях, на ручках дверей, кучей лежали на скамейке. Обувь разнообразных моделей, истоптанная и грязная, в беспорядке валялась на полу. Мы с Настей сослепу наступали на ботинки, кроссовки, сапоги, спотыкаясь и выворачивая себе ноги. Мне было жаль девушку. Разбалованная профессорским комфортом, она, должно быть, с трудом воспринимала жилище Чемоданова.
Я стоял с пальто в руках и не знал, куда его повесить. Настя, жалея свои колготки, не стала снимать сапоги. Чемоданов, вспоминая что-то, качал головой, вздыхал, приглаживал волосы. И вдруг неожиданно расхохотался — с присвистом, заразительно, сложившись почти пополам.
— Ты помнишь нашего физрука?.. — отрывисто произнес он и снова зашипел, засвистел, низко опустив голову. — Как он учил девочек на брусья садиться?.. Ах-хи-хи-и-и…
Настя взглянула на меня, словно хотела спросить: а этот физик нормален?
Мы прошли в комнату. Чемоданов вытирал слезы.
— Вы не удивляйтесь, девушка, — сказал он Насте. — У нас с Сергунчиком в молодости такое было! Такое было! Но я не могу понять, как ты меня нашел?
Комната, куда Чемоданов нас привел, была маленькой, пыльной, до предела забитой хламом. Книжный шкаф прижимался к платяному, а тот, в свою очередь, упирался в диван, в изголовье которого стоял испорченный холодильник. Стулья и табуретки стояли там, где их можно было воткнуть, и были завалены мятой одеждой, тапочками, носками и книгами. В углу пристроилась печь-«буржуйка», от которой через отверстие в форточке выходила вытяжная труба. От печки тянуло удушливым теплом. Я протиснулся к окну, где, как мне думалось, воздух был чище, и нечаянно наступил на консервную банку, в которой лежала какая-то гадость.
— Осторожнее! — мягко упрекнул меня Чемоданов. — Это каша моего кота. Кис-кис, Васюнька, иди доедай, пока твою кашу по полу не размазали!
Но Вася на призыв хозяина не реагировал. Спрятавшись под стулом, он с урчанием разгрызал какую-то добычу, и до наших ушей доносился хруст да треск.
Чемоданов ахнул, повалился на колени и после непродолжительной борьбы отобрал у кота какой-то предмет, похожий на сухую сосновую щепку.
— Вот же гад! — с ненавистью произнес Чемоданов и кинулся за котом, который со всех ног помчался на кухню. — Он до моей вобляшки добрался!
Я с опаской посмотрел на Настю. Она была бледна, но держалась стойко. Все же мне стоило поберечь ее легкоранимую психику и отговорить от поездки к физику. Самоотверженность девушки, готовой на все ради нашего счастья, меня поразила. Я скинул со стула тряпье и усадил ее.
— Мы скоро поедем, — пообещал я.
Чемоданов вернулся с остатками рыбы в руке. Обнюхивая ее, он сел на заваленный книгами диван, а потом принялся вытаскивать их из-под себя.
— Мне кажется, ты пришел не просто навестить старого дружочка, — сказал он, обсасывая кривое рыбье ребрышко. — А помнишь, как математичка о мой портфель споткнулась и на пол рухнула?
И опять: ах-хи-хи-и-и!
— Ты занимаешься наукой, Витя? — спросил я, пытаясь упорядочить в этой комнате хотя бы наше общение.