— Присягать присягают, а на площадь не спешат, — язвительно бросил Севастиан Кронидович. — Сколько привели батальонов, князь?
— Весь Фузилёрный лейб-гвардии полк, ваше величество, — по-прежнему спокойно доложил полководец. — Конногвардейский полк маршем двигается, а вон и молодой граф Тауберт с конно-егерями!
Из узкого горла улицы в строгом порядке выезжали четвёрки всадников. Тёмно-зелёные мундиры, короткие карабины — Китежградский конно-егерский полк вливался на площадь.
— Тауберт, — криво усмехнулся василевс. — Где ж командир полка, князь Шигорин?
— Сколь мне известно, ваше величество, — болен он со вчерашнего дня, — осторожно проговорил Арцаков.
— Болен он… — ядовито передразнил князя молодой василевс. — Знаем мы эти болезни… Многих командиров, смотрю, они нынче поразили.
— Поразили иль не поразили, государь и брат мой, нам надлежит действовать решительно. — Арсений Кронидович, как мог, старался побороть апатию и сплин василевса. — У нас уже три полка, четыре орудия…
Вместо ответа Севастиан бросил взгляд на площадь. Мятежные каре по-прежнему безмолвствовали. Стояли, как умеет стоять русский солдат, — угрюмо и непоколебимо.
— Полки явились, ваше величество, однако многие ненадёжны, особенно офицеры, — прошелестел невысокий человечек в серой шинели без эполет и в низко надвинутой фуражке. — Володимерский полк, Угреньский — все медлят. Да и среди выступивших у бунтовщиков немало симпатизантов, как у тех же китежградцев. Куда ещё штыки повернут… Дерзну вновь предложить вашему василеосскому величеству отъезд в Хотчину для сбора всех поистине верных войск.
— Чернь собирается, ваше величество, — растерянно прогудел ещё один сановник, обладатель нижайшего баса и протодиаконского пуза. — За нашими спинами, ваше величество… Как ещё дело-то обернётся… Могут и того, к мятежу пристать… И тогда… в кольце мы, деваться некуда…
— Мой народ… моя гвардия… — Севастиан Кронидович закрыл лицо руками. — Полноте, Стефан Агамемнонович, да и стоит ли за корону браться при таковой-то ненависти всеобщей? Батюшку… Кронида Антоновича, отца нашего, все любили, он Буонапарте сокрушил, а мы…
— Государь, — вклинился в молчание, как в стык меж неприятельскими полками, князь Арцаков, — коль будет на то воля ваша, поговорю я с мятежниками. Это ведь гвардия, я с ней три войны прошёл, половину нижних чинов в лицо знаю. И они меня знают. Солдат ведь каков? Их благородие велят — значит, надо идти. Приказ есть приказ. Да и благородия сами… Нахватались дури всякой по Европам, а душа за Отечество болит. Одумаются они, не может быть такого, чтоб не одумались!
Великий князь Арсений яростно закивал. Севастиан Кронидович лишь безвольно повёл кистью.
— Пробовали уже, князь. Митрополит пробовал, прогнали. Пастыря, старика, только что не в тычки… Князь Пётр Иванович, вы доблестно служили родителю моему, Россия пред вами в долгу неоплатном, никакими орденами да пожалованиями не отдать. Дурная награда — вас отправлять на почти верную смерть…
— Ваше величество слишком… осторожны. — Князь неожиданно светло и молодо усмехнулся. — Свои стоят, русские. Стоят, не атакуют, ружья у всех «к ноге» взяты. Какая ж тут «верная смерть»? Ещё никто не стрелял, а Бог даст, и не будет!
— Ваше величество, брат мой, — негромко начал Арсений Кронидович, — князя Петра Ивановича бунтовщики под пулями видели. В огонь за ним шли, кому ж, как не ему, уговорить с толку сбитых?
— А надо ли? — Лицо василевса белизной и неподвижностью напоминало трагическую маску с фасада Екатерининского театра. — Видит Бог, господа, я не желал этой власти. Я на коленях умолял моего великого родителя переложить сей груз на более подходящие для того плечи. Я же со счастием и радостию исполнял бы свой долг на более подходящем моим способностям месте…
Голос государя становился всё тише, пока не умолк совсем. Наступила тишина; никто не дерзал заговорить.
— Ваше высочество, Арсений Кронидович, — тихо спросил Арцаков, — что те сказали гвардии? Знаете ли?
Великий князь поморщился, будто от зубной боли, и так же вполголоса ответил:
— Кричат о каком-то завещании батюшки покойного. Якобы в нём воля и земля даровые всем обещаны были… Конституция, опять же…
Арцаков сощурился, лицо его отяжелело:
— Решились-таки. Земля и воля — это вчерашнему пахарю понятно. И дороги у них назад теперь нет. Гвардию один только раз обмануть можно.
Как из-под земли появился, щёгольски осадив коня, красивый, с поистине львиной гривой иссиня-чёрных волос полковник в гусарском ментике. Молодой князь Леонтий Аппианович Шаховской.
— Ваше величество, — он лихо вскинул ладонь к киверу, — всё готово! Дорога свободна, конвой лейб-гвардии гусарского полка и Капказского горского эскадрона готов сопроводить василеосское семейство в Хотчину.
Севастиан Кронидович вяло махнул рукой.
— Зачем всё это? — всё так же монотонно и еле слышно спросил он. — Неужели я пролью кровь своих же солдат? Им нужны земля и воля? Им нужна конституция? Что ж, пусть будет по их…
— Нет! — выкрикнул Арсений Кронидович, сжав кулаки и надвинувшись на Севастиана. — Нет… — Он опомнился почти тотчас, отшагнув обратно. — Уступить сейчас — погубить всё. Погубить державу! Почуяв силу свою и нашу слабость, смутьяны не остановятся, пока…
— Пока что? — безжизненно осведомился василевс.
— Пока не уничтожат всё, предками собранное! Землю в передел кинут, мужики друг друга перережут, наделы деля, усадьбы пожгут — сам ведь знаешь, брат, каково при мятежах случалось! Но те мятежи мелкие были, от столиц вдали, а вообрази, коль вся Россия поднимется! Тут-то соседи нам всё и припомнят. От лехов до свеев с османами, австрияками да персами!
— То есть ты знаешь, что делать, готов кровь лить, гвардию отцову на картечь брать? — На лице Севастиана Кронидовича проступило нечто вроде дурного облегчения. — Что ж, изволь, брат мой и наследник! Давай, командуй, рази! Я отрекусь от престола в твою пользу, и ты…
— Брат! — Арсений Кронидович побелел. — Ты старший брат, тебя Господь назначил нами править, в тебе родитель наш великий видел следующего василевса — а ты всё бросить хочешь?! Да ведь скажут-то, что я, я это всё затеял, дабы престол узурпировать!
— А ты, значит, не хочешь? — Взгляд Севастиана прожигал. — Бежишь, значит? Мол, я тут ни при чём, я простой пехотный полковник, егерского полка командир?! С солдатами своими хожу, а более мне ни до чего дела нет?!
— Государь, — великий князь говорил теперь очень тихо, глядя прямо в глаза старшему брату, — я ничего не боюсь. Прикажи — пойду с егерями на штыки, на бунтовщиков, как на Капказе ходил да за Дунаем. Не искал я никогда короны за твоею спиной, ты наследник, а коль начнём сейчас власть туда-сюда пихать, словно картофелину горячую, так и не удержим! Рухнет престол, Держава рухнет! Это ведь тоже слабость, брат, слабость наихудчайшая! Полки только-только тебе присягнули, ты помазанник Божий — и тут я заместо тебя? Да тут и верные все заколеблются, скажут — чего ж за них стоять-то, коль они промеж себя разобраться не могут? Нет, брат, нельзя мятежникам уступать, ни в чём нельзя! Даже в таком. Мол, восстали вы против государя Севастиана Первого, ну так вот вам взамен его Арсений Второй! Этот день ты обязан прожить василевсом. Ты, и только ты! И потом тоже… святость законов престолонаследия…
— Довольно! — Лицо Севастиана перекосилось. — Довольно, Арсений. Тебя я слушал, не перебивал. Вижу, все только и горазды за спиной моей прятаться, а что там дальше, и знать не желаете! Не хочешь, значит, брату плечо подставить, рядом встать… что ж. Воля твоя. Где там Шаховской со своим конвоем? Зовите сюда.
— Государь и брат мой, — молчавший доселе молодой человек в сюртуке подался вперёд, — я младший средь вас и потому внимаю почтительно, как великий отец наш учил. Но тоже скажу — не стоит, государь Севастиан Кронидович, никуда уезжать. Гораздо лучше договориться с мятежниками. Признаюсь честно, мне непонятны гнев и упорство брата Арсения, его поистине слепая ненависть к реформам. В конституции как таковой нет ничего зазорного. Её имеют многие просвещённые державы. Принятие её будет благосклонно воспринято союзниками нашими по Брюссельскому концерту. Не само имя конституции важно, а в ней написанное. Мы можем обещать…
— Егорий! — рыкнул Арсений, но младший из братьев Кронидовичей смотрел лишь на василевса:
— Брат мой, ежели бремя власти для тебя столь ненавистно и ежели брат мой Арсений не желает освободить тебя, как по закону положено, я, пусть и млад летами, мог бы…
Кто знает, чем кончился бы тот разговор, однако князь Пётр, не дослушав, сбежал с крыльца и взлетел в седло. Привычный ко всему дончак, повинуясь знакомой руке, прянул с места выпущенным из пращи камнем и понёс всадника к мятежным полкам. Арцаков знал, когда — и какого — государя надлежит выслушивать до конца, а когда и нет.