Но в традиционном веселье столицы, усиленном неслыханным процветанием, он не нашел покоя.
Его боялись, ему повиновались, возможно, даже уважали — на расстоянии. Но кто удержался бы от гадливости, увидев его? Только те, кто был обращен. А что стоила эта их искусственная преданность? Это было совсем не то. Он мог присваивать титулы, навязывать ритуалы и выдумывать новшества, но даже это ничего бы не изменило. Лучше — или по крайней мере, не хуже, — быть просто Первым Гражданином — и не показываться.
Неожиданная волна ярости захлестнула его, сильная и жестокая. Ни одна частица Галактики не смеет отвергнуть его. Целых пять лет он был похоронен здесь, на Калгане, и хранил молчание из-за постоянной, смутной, исходящей из космоса угрозы невидимого, неслышимого, неведомого Второго Фонда. Ему тридцать два. Еще не старый, он чувствовал себя стариком. Несмотря на психическую власть мутанта, он был слаб телесно.
Каждая звезда! Каждая звезда, которую видит, и каждая, недосягаемая взору, — все они должны принадлежать ему.
Отомстить всем. Человечеству, частью которого он не стал. Галактике, которую он не смог объять.
В глубине мозга замерцал холодный предупредительный огонек. Мул следил за передвижениями человека, входившего во дворец. В одиноких сумерках чувствительность мутанта усиливалась и обострялась — и одновременно он почувствовал, как волокна его мозга омывает волна эмоционального удовлетворения.
Он без труда узнал его. Это был Притчер.
Капитан Притчер — во времена Фонда. Капитан Притчер, которого отвергли и оставили без внимания бюрократы того распадающегося правительства. Капитан Притчер, которого он освободил от мелочной и грязной работы мелким шпионом. Капитан Притчер, которого он сделал сначала полковником, а потом и генералом, чью сферу деятельности он расширил до размеров Галактики.
Теперешний Генерал Притчер совершенно предан ему, хотя когда-то был несгибаемым бунтовщиком. И даже несмотря на все, что получил, он был предан не из-за приобретенных благ, не из благодарности, не из учтивости, а только благодаря искусству Обращения.
Мул осознавал, что сильный неизменный поверхностный слой преданности и любви, который окрашивал каждый водоворот и завиток эмоциональности Хана Притчера, — это слой, который он сам имплантировал ему пять лет назад. Глубоко под ним находились следы настоящей неподатливой индивидуальности — нетерпимость к любой власти, идеализм. Но даже он сам, Мул, уже едва мог их обнаружить.
Дверь за спиной Мула открылась, и он повернулся. Прозрачность стены затемнилась, и пурпурный вечерний свет сменился беловатым, сверкающим свечением.
Хан Притчер сел на указанное место. Ни поклонов, ни коленопреклонения, ни других знаков почтения во время личных аудиенций Мул не допускал. Мул был просто Первым Гражданином. К нему обращались «сэр». В его присутствии можно было сидеть и, если уж так получалось, даже повернуться к нему спиной. Для Хана Притчера это было доказательством несомненной и твердой власти этого человека. И он был вполне счастлив.
Мул произнес:
— Я вчера получил твой последний отчет. Не скрою, что нашел его где-то даже угнетающим, Притчер.
Брови Генерала сомкнулись.
— Да, я это предполагал. Но не знаю, какие еще выводы можно сделать. Никакого Второго Фонда просто нет, сэр.
Мул подумал, затем покачал головой — об этом уже приходилось говорить.
— Есть свидетельство Эблинга Миса. От свидетельства Эблинга Миса никуда не денешься.
Это была старая песня. Притчер заявил без обиняков:
— Может, Мис и был величайшим психологом Фонда, но по сравнению с Хэри Селдоном он ребенок. Изучая работы Селдона, он находился под искусственным стимулированием вашего собственного умственного контроля. Вы могли подтолкнуть его слишком далеко. Он мог ошибиться. Сэр, он не мог не ошибиться.
Мул вздохнул, его мрачное лицо на тонком черенке шеи подалось вперед.
— Если бы он прожил еще хоть минуту. Он собирался сказать мне, где находится Второй Фонд. Я говорю тебе, он знал. Мне не нужно было отступать. Мне не нужно было ждать и ждать. Столько времени потеряно. Пять лет прошло даром!
Притчер не мог осуждать своего повелителя за проявление слабости, его контролируемая психическая структура не позволяла этого. Вместо этого он чувствовал какое-то беспокойство — смутное и тревожное.
Он сказал:
— Сэр, но какое здесь может быть другое объяснение? Я летал пять раз. Вы сами составляли маршруты, Я не оставил непроверенным ни одного астероида. Триста лет назад, именно тогда, во времена старой Империи, Хэри Селдон предположительно основал два Фонда, чтобы они стали ядром новой Империи вместо умирающей старой. Через сто лет после Селдона Первый Фонд, тот, который мы так хорошо знаем, стал известен по всей Периферии. Через сто пятьдесят лет после Селдона, во время последней битвы со старой Империей, о нем узнали во всей Галактике. И теперь, когда прошло триста лет, где может находиться этот загадочный Второй Фонд? Ни в одном завихрении Галактического потока о нем не слышали.
— Эблинг Мис сказал, что он строжайше засекречен, но только секретность может обернуть их слабость в силу.
— Такая глубокая засекреченность не исключает возможности, что его попросту нет.
Мул поднял взгляд, его большие глаза смотрели остро и настороженно.
— Нет. Он существует.
И резко взмахнул костлявым пальцем:
— Намечается небольшое изменение в тактике.
Притчер нахмурился:
— Вы планируете отправиться сами? Я бы не советовал.
— Нет, конечно, нет. Тебе придется полететь еще один раз, последний. Но командовать ты будешь не один.
Воцарилась тишина, и голос Притчера прозвучал напряженно:
— А с кем, сэр?
— Есть один молодой человек, здесь, на Калгане. Бейл Ченнис.
— Никогда не слышал о нем, сэр.
— Откуда тебе. Но у него живой ум, он честолюбив, и он не обращен.
Тяжелая челюсть Притчера дрогнула лишь на мгновение.
— Не вижу в этом никакого преимущества.
— Есть одно, Притчер. Ты находчивый и опытный человек. Ты хорошо мне служишь. Но ты обращенный. Тобой движет просто усиленная и безудержная преданность мне. Когда ты утратил свои природные побуждения, вместе с ними что-то еще исчезло, какой-то неуловимый порыв, который я не могу тебе вернуть.
— Я не чувствую этого, сэр, — сказал Притчер непреклонно. — Я помню себя довольно хорошо в те дни, когда был вашим врагом. Я не чувствую себя подчиненным.
— Естественно, нет. — Губы Мула растянулись в улыбке. — Твое мнение по этому вопросу вряд ли объективно. Так вот, Ченнис самолюбив. Он абсолютно верен, но только самому себе. Он знает, что именно при моей поддержке он выдвинулся, и сделает все что угодно, чтобы укрепить мою власть. Потому что восхождение может быть длинным и долгим, а конечная ступень может вывести к славе. Если он полетит с тобой, это станет еще одним продвижением в его поисках — продвижением для себя.
— Тогда, — все так же настойчиво продолжал Притчер, — почему вы не уберете мое обращение, если думаете, что это укрепит меня? Теперь я вряд ли могу вызывать недоверие.
Вот это — никогда, Притчер. Пока ты находишься на расстоянии вытянутой руки или выстрела бластера от меня, ты будешь крепко схвачен обращением. Если в это мгновение я бы освободил тебя, то в следующее был бы мертв.
Ноздри Генерала расширились:
— Обидно, что вы можете так думать обо мне.
— Я не хотел обижать тебя, но ты не можешь представить, какими были бы твои чувства, если бы они свободно формировались вдоль линий твоих естественных побуждений. Человеческий ум сопротивляется контролю. По этой причине обычный гипнотизер-человек не может загипнотизировать другого против его воли. Я же могу, потому что я не гипнотизер, и, поверь мне, Притчер, негодование, которое ты не можешь проявить, — и даже не знаешь, что обладаешь им, — это то, с чем мне бы не хотелось столкнуться.
Притчер склонил голову. Чувство пустоты охватило его, и в душе остались уныние и глубокая обида. С усилием он произнес:
— Но как вы можете доверять этому человеку? Я имею в виду, полностью, так, как вы можете доверять мне, с моим обращением?
— Ну, полностью, пожалуй, не могу. Вот поэтому ты должен лететь с ним. Видишь ли, Притчер, — и костлявый Мул погрузился в глубокое кресло, на фоне мягкой спинки которого он выглядел словно одушевленная зубочистка, — если он наткнется на Второй Фонд и если ему придет на ум, что вступить в соглашение с ними может быть выгоднее, чем со мной… Ты понимаешь?
Свет глубокой удовлетворенности озарил глаза Притчера.
— Это уже лучше, сэр.
— Вот именно. Он должен быть на свободном поводке — но не больше.