В лучшем случае о ней говорили, что она "мила", и, несмотря на капитал ее отца, никто не находил Кэтрин очаровательной. Предсказание отца об ее нравственной чистоте оправдалось вполне; она была кладезем добродетелей: нежна, почтительна, послушна и неизменно правдива. В раннем детстве она любила порезвиться, и, хоть мне и неловко говорить такое о своей героине, должен признаться, что она любила полакомиться. Насколько я знаю, Кэтрин не таскала из кладовки изюм; но карманные деньги она тратила на сласти. Впрочем, осудив ее за это, я, честно говоря, погрешил бы против традиций жизнеописательной литературы. Умом Кэтрин определенно не блистала; ни в чтении, ни в науках она не преуспела. Нельзя сказать, что Кэтрин отличалась особой тупостью: она сумела приобрести достаточно знаний, чтобы не попадать впросак в беседах со своими сверстниками; но среди них она, скажем прямо, занимала не первое место. А как известно, в нью-йоркском обществе молодым девицам совсем не обязательно держаться в тени. Кэтрин, с ее крайней скромностью, не испытывала желания блистать, и на так называемых светских приемах ее обычно можно было обнаружить лишь где-нибудь на заднем плане. Отца Кэтрин очень любила и очень боялась; она считала его самым умным, самым красивым и самым знаменитым человеком на свете. Поклоняясь отцу, бедняжка получала такое необыкновенное наслаждение, что доля благоговейного страха, примешивавшегося к обожанию, не ослабляла дочерней любви, а, напротив, придавала ей особую остроту. Больше всего на свете Кэтрин хотелось, чтобы отец был ею доволен, и само понятие счастья заключалось для нее в сознании, что ей это удалось. Удавалось же ей это только в известных пределах. Хотя отец обыкновенно был к ней очень добр, Кэтрин отлично чувствовала эти пределы, и преодолеть их составляло цель ее жизни. Кэтрин, разумеется, не знала, что отец от нее в отчаянии - хотя раза три-четыре он откровенно дал ей это понять. Детство ее прошло мирно и благополучно; но к восемнадцати годам миссис Пенимен не научила ее думать. Доктор Слоупер хотел бы гордиться своей дочерью; гордиться, однако, было нечем. Нечего было и стыдиться, конечно, но это не могло удовольствовать доктора, человека гордого, который предпочел бы считать свою дочь существом необыкновенным. Она вполне могла бы оказаться миловидной и стройной, умной и незаурядной девушкой, ибо ее мать была в свое время самой очаровательной женщиной в Нью-Йорке, а что касается отца, то он, разумеется, знал себе цену.
Мысль о том, что он произвел на свет самое заурядное существо, порой вызывала у доктора чрезвычайную досаду; иногда он даже находил известное удовлетворение в том, что жена его не дожила до этого позорного открытия. Доктор и сам пришел к нему не сразу, а окончательное мнение о дочери составил лишь, когда Кэтрин выросла. Доктор долго ждал, что она проявит себя, и не спешил с заключениями. Миссис Пенимен постоянно восхищалась характером Кэтрин, но доктор умел правильно истолковать восхищение сестры. Оно объяснялось, по его мнению, просто-напросто тем, что у Кэтрин недоставало ума, чтобы разглядеть, какая недалекая особа ее тетка, и ограниченность племянницы, естественно, была по душе миссис Пенимен. Однако и она, и ее брат преувеличивали ограниченность девушки; Кэтрин любила тетушку, знала, что должна быть ей благодарна, но относилась к ней без малейшей примеси того почтительного страха, который заставлял ее благоговеть перед отцом.