Одна шестьсот двадцать седьмая процента - Гелприн Майкл

Майк Гелприн Одна шестьсот двадцать седьмая процента

Прищурив и без того узкие недобрые глаза, Китаец тщательно перетасовал колоду. Завершил тасовку залихватской врезкой и размашистым полукругом двинул колоду по столу Гнилому — подснять. Продемонстрировав фиксатый, траченный кариесом оскал, Гнилой выполнил съём, по-жигански чиркнул спичкой о ноготь, поднёс прикурить Ершу и прикурил сам.

Морщась от смрадного дыма дешёвого босяцкого курева, Китаец раздал. Игра шла уже третий час, и пока ни одному их троих не удалось ни ухватить за горло шалавую девку Фортуну, ни закентоваться с её родным братцем — пижонистым мальчиком Фартом.

— Прошёлся, — Ёрш небрежно бросил в центр стола видавшую виды купюру.

— Дал и я, — поддержал Гнилой, уравняв ставку. — По лобовой хожу, по тузу.

— Кайся, грешник, туз в лобешник, — усмехнулся Китаец. Прикрыв свои карты ладонью, он уколол их взглядом из-под блатного прищура. Побарабанил пальцами по столу, изображая нерешительность, и сказал: — Десять в гору, господа фраера.

Китаец отсчитал десяток купюр из лежащей перед ним стопки и вальяжно бросил их в банк.

— Замерил, — без раздумий уравнял ставку Ёрш.

Теперь настала очередь Гнилого. Мусоля в губах наполовину скуренную сигарету, он изучил свои карты, покивал нечёсаной башкой и сказал:

— Десять и сто по рогам.

— Зарыл, — сдался Китаец, бросив карты в колоду. — Сражайтесь, пацаны, наша не пляшет.

— Сто, и тебе… — Ёрш замялся, затем решительно сгрёб лежащие перед ним деньги и, не считая, двинул в банк. — И тебе всю мебель.

— Всю мебель, говоришь? — Гнилой подарил партнёру тусклый взгляд невыразительных, вечно слезящихся от трахомы глаз. — А если я оберну?

— Не пугай, пуганый, — жёстко проговорил Ёрш. — Лавэ есть? Оборачивай.

— Лавэ? — Гнилой жадно затянулся и выпустил дым через нос. — Лавэ-то есть. Он достал из внутреннего кармана засаленного пиджака внушительную пачку долларов. — Зелёные, — констатировал Гнилой. — Здесь двадцать кусков. Потянешь?

— Ни себе хрена, — присвистнул Китаец. — Ни хрена себе заварили секу.

— Сека губит человека, — согласился Гнилой. — Так потянешь?

Ёрш вновь проверил пришедшую комбинацию.

— Проиграю — должен буду, — угрюмо сказал он. — Ставь.

— В долг здесь не катают, — Гнилой заплевал окурок и бросил его на пол. — Если засадишь, ответить придётся.

— Как ответить?

— Как положено — отработаешь, — Гнилой повернулся к Китайцу. — Прав я?

— Прав, — подтвердил тот. — Просадишь — отработать придётся. Дело тебе найдём.

— Ну!? — насмешливо спросил Гнилой. — Годидзе?

— Пошло, — выдохнул Ёрш. — Ставь бабки на кон.

Не люблю я ночные смены. Впрочем, кто их любит, разве что стажёры, но у них нелюбовь к ночным сменам ещё впереди…

— Здравствуйте, Олег Саныч, — не дала додумать Галка. — Что-то вы сегодня, мне кажется, немножко помятый. Не выспались? А может быть, — Галка сделала страшные глаза, — вам кто-нибудь мешал спать? Точнее, мешала?

Ох уж, эти стажёры. Тот факт, что большинство сотрудников «Ангехрана» ни с кем не спит, от них скрывают. Вернее, не то, что скрывают. Шила, как известно, в мешке, тоже, как известно. Так что не скрывают, а, скажем так, замалчивают. Потому что рано или поздно стажёры станут сотрудниками. И скорее рано, чем поздно. Не все, конечно, и даже не половина. Меньшая часть. И совершенно ни к чему делать эту часть ещё меньше, запугивая молодняк слухами о, прямо скажем, скудной, а то и вообще никакой интимной жизни будущего ангехранца.

— Кофе сотвори, — попросил я и, обогнув Галку, двинулся в диспетчерскую. Семён, мой сменщик, едва сдерживая зевоту, пожал мне руку.

— Ну как? Красные в городе? — отпустил я дежурную шутку.

Красным светились точки на экране монитора, отображающего карту района. Светились лишь в том случае, если индикатор клиента диагностировал критическое состояние. То, в котором тот становился опасным для окружающих. Именно в тот момент, когда жёлтая точка краснела, и начиналась наша работа. С жёлтым цветом мы не боролись. Он означал, что клиент потенциально готов покраснеть, но пока что лишь потенциально. Ну, а специфика наших подопечных такова, что когда жёлтый цвет менялся на нейтральный зелёный, куратор лишь пожимал плечами в недоумении. Адекватное состояние клиентам «Ангехрана» было, мягко говоря, несвойственно.

— Всё как обычно, — устало сказал Семён. — Среднестатистически. Восемь покраснений за день. Одно серьёзное, остальные так, чепуха.

— Что за серьёзное? — лениво поинтересовался я.

— Да Баран ширнулся и вылез поутру из притона. С пером.

— Баран, Баран… — принялся вспоминать я. — Это такой рыжий верзила, отмотавший червонец за вооружённое ограбление?

— Да нет. То Козёл, — у Семёна была феноменальная память. — Он же Козлов Иван Николаевич. А Баран — педофил, развратник, пятнашку строгого мотал.

— Вспомнил, — сказал я. — Давно не слышно было сволочуги. Выполз, значит, на свет божий. И что?

— Да ничего. Там все линии сходились на том, что встретит он нынче ночью малолетку. Пока альтернативную линию в третьем слое отыскал, пришлось попыхтеть. Так что Баран сейчас зелёный как молодой салат.

Я кивнул. Зелёный означало, что Баран нарвался. Неважно на что. Отыскал ему Сеня линию, приведшую к упавшему на голову кирпичу или к отметелившей Барана в подворотне хулиганской кодле, мне было безразлично.

Я хлопнул сменщика по плечу и направился в только что покинутую им каморку — наш кабинет, который мы делили на троих. Третьим был Павел Ильич, ангехранец последнего, пятого уровня. Он заступал на выходные и дежурил двое суток подряд, пока мы с Сеней зализывали раны в менталитете, которыми работа охотно нас награждала.

Я уселся в кресло перед монитором, и Галка, бесшумно ступая, осторожно поставила передо мной дымящуюся чашку с кофе. Сейчас мне предстояло, как говорили в «Ангехране», «вжиться» в обстановку, процесс непростой и иногда мучительный даже для сотрудника третьего уровня. Занимает-то он всего ничего, минут десять, от силы пятнадцать, но в эти минуты ангехранца лучше не трогать. Чревато нервными срывами и пробоями в ауре, реакция сотрудника, выведенного из вживания посторонним вмешательством, может оказаться непредсказуемой.

Через пятнадцать минут я откинулся в кресле и потянулся за кофейной чашечкой. Я вжился. Восемьсот девятнадцать моих клиентов. Семьдесят шесть за пределами района и, значит, их ведут коллеги. И ещё восемьдесят четыре чужака — из других районов, забредших в мой в поисках неприятностей.

Сейчас мне не надо было напрягать память — я помнил всех. Бандиты, хулиганы, проститутки, алкоголики, наркоманы — винтики в системе, с которой я теперь составлял единое целое. Мои подопечные. Клиенты. Акулы в аквариуме. Россыпь трёхцветного конфетти. Того, где цвет угрозы и крови — красный.

Гнилой бросил пачку стодолларовых купюр поверх лежащих на столе.

— Здесь двадцать кусков, Ёршик, — сказал он. — Можешь не проверять.

— З-замерил, — запинаясь, сказал Ёрш. — С меня д-двадцать. Вскрываю.

Одну за другой он перевернул карты рубашками вниз. Туз треф лёг на даму и десятку той же масти.

— Пупка, — назвал комбинацию Ёрш. — Тридцать одно.

Наступила тишина. Тридцать одно очко, пупка, вторая по старшинству комбинация в секе, приходит катале раз в несколько лет. И то при условии, что он играет ежедневно.

— Не пей кровь, Гнилой, — Ёрш подался вперёд. — Капли пота катились по ставшему багровым лицу. Что у тебя? Ну!?

— Не пофартило тебе, фраерок, — Гнилой рывком перевернул свои карты. Туз бубён накрыл двух своих тёзок — тузов пик и червей. — Три лба, фуцан, — ладонью припечатал карты к столу Гнилой.

— Ты, сука, — Ёрш, перегнувшись через стол, схватил противника за грудки. — Ты что мне гонишь? Колода заряжена. Кто сдавал? Ты сдавал, гнида!? — отпустив Гнилого, Ёрш метнулся к Китайцу.

Китаец сделал едва заметное движение. Он был быстрый, как и положено духовому авторитету. Заточка скользнула из рукава в кулак. В следующую секунду она, пробив ткань фуфайки, упёрлась Ершу под сердце.

— Дёрнешься — завалю, — нарочито спокойно проговорил Китаец. — На понт взять хочешь, курва? У меня такое непрохонже, понял!? Засадил — будешь платить. Ясно? Ну!?

Ёрш обмяк и повалился на ветхий стул, на котором сидел во время игры.

— Сволочи, — сказал он. — Недаром братва говорила не садиться, когда вас двое. Гады, заряженную колоду поставили против своего. Не западло вам?

— Не пойман, не вор, — резонно возразил Китаец. — А свой, не свой — у картишки нет братишки. Закон знаешь? За руку не поймал — значит, схавал. Теперь отработаешь. Да ты не бзди, дело простое. Тебе оно как два пальца.