Через три дня после отъезда Мэри все было готово. Я не нервничал, даже когда Джон предупредил меня:
- Могут возникнуть неприятные ощущения.
- Джон, - пожав плечами, поинтересовался я, - оказавшись в Англии, я смогу делать все, что пожелаю? Я имею в виду, по собственной воле?
- Это еще один вопрос, на который я не могу ответить ничего определенного, - проговорил Джон, - по крайней мере пока ты оттуда не вернешься - что, кстати, произойдет автоматически. Даже если я скоропостижно скончаюсь и выйдут из строя все приборы питания, резонанс вернет тебя назад. В данном случае мы не зависим ни от каких непредвиденных обстоятельств, потому что твое физическое тело остается здесь. Ты понял?
- Я понял. - Джон был уверен, что если ему удастся сделать так, чтобы я не волновался в начальный момент эксперимента, то снизится вероятность мозговой травмы. Он много раз повторял одно и то же, рассчитывая снять напряжение. - Я смогу делать все, что пожелаю? -снова спросил я.
- Не думаю. Только наблюдать.
- А я буду в состоянии повлиять на историю?
- Тогда возникнут парадоксы, именно поэтому путешествия во времени в обычном смысле нереальны. Ты сможешь посмотреть, вернуться назад со своими наблюдениями и изменить историю с этого момента и дальше - и никаких парадоксов не возникнет.
- Ну, лучше, чем ничего, - проворчал я.
- Конечно, - согласился Джон. - Ты послушаешь свою обожаемую оперетту - уже кое-
что!
Кое-что - верно, однако недостаточно. Я же не музыкант и не смогу повторить всю партитуру.
Я утешился мыслью о том, что Джон ошибается или, вполне возможно, просто врет. Если бы возможность воздействовать на историю действительно существовала, ему бы никогда не разрешили продолжать эксперименты. Поэтому Джону приходилось уверенно утверждать, что такой возможности нет, иначе он перестал бы получать деньги на свои исследования.
Привезли мой завтрак, и медсестра, профессионально изображая искреннюю радость, сказала:
- Сегодня вы прекрасно выглядите.
Завтрак был так себе, ничего особенного, но я проголодался, и поэтому горячая овсянка показалась мне вкусной.
Отличный знак, а в голове у меня чей-то голос пропел: «Ну-ну, вот так и устроен мир, и он всегда будет оставаться таким; когда олухи получают высокие титулы, нет места тонкому уму».
Я его узнал. Соло Меркурия в сопровождении хора в первом акте «Теспис». Точнее, я узнал слова. Музыка была для меня новой - но, вне всякого сомнения, принадлежала Салли-вану.
В десять утра прибыл Джон Сильва.
- Мне позвонили и сказали, что тебе отменили внутривенные инъекции, - сказал он, - и что ты про меня спрашивал. Как ты себя чувствуешь? Выглядишь вполне прилично. - Я заметил беспокойство в его глазах.
- Я тебя звал?
- Постоянно, пока находился в полубессознательном состоянии. Я был здесь вчера, но ты еще не совсем пришел в себя.
- Мне кажется, я это помню, - проговорил я. - Послушай, Джон, - голос у меня был совсем слабым, но я начал с соло Меркурия. - «О, я небесный труженик. Работаю с утра до поздней ночи. Все исполняю разные поручения.» - и допел до самого конца.
Джон, который молчал все время, что я пел, кивнул.
- Симпатично, - похвалил он.
- Симпатично! Это же «Теспис». Я был на трех спектаклях в Лондоне. Мне даже не пришлось ничего предпринимать, чтобы это получилось. Мое второе «я» - кстати, он биржевой маклер и зовут его Джереми Бентфорд - сделал все по собственной воле. Я даже попытался добыть экземпляр партитуры. Мне удалось убедить Бентфорда забраться в гримерную Салливана утром того дня, когда состоялся третий спектакль. Впрочем, я даже не особенно старался. Он и сам этого страшно хотел; мы с ним ужасно похожи, именно поэтому между нами и произошел резонанс, естественно.
Проблема в том, что его поймали и выставили вон. Бедняга держал партитуру в руках, но у него ее отобрали. Так что ты оказался прав. Мы не можем изменить историю. Зато мы в состоянии воздействовать на будущее, потому что я запомнил все самые важные мелодии и партии «Теспис».
- О чем это ты, Герб? - спросил Джон.
- Англия! 1871-й! Ради всех святых, Джон. Темпоральный перенос!
- Именно поэтому ты хотел меня видеть? - Джон даже на месте подпрыгнул.
- Да, конечно. Почему ты в этом сомневаешься? О господи, ты же отправил меня в прошлое. Ну, не меня, а мое сознание.
У Джона сделался такой вид, словно ему стало нехорошо. Неужели я сказал какую-то ерунду? Может быть, мой мозг все-таки пострадал? И я говорю совсем не то, что думаю, будто говорю?
- Мы много раз обсуждали темпоральный перенос, да, Герб, - сказал Джон. - Но.
- Но что?
- У нас ничего не получилось. Неужели ты забыл? Мы потерпели неудачу. Теперь пришла моя очередь изумиться.
- Как это - потерпели неудачу? Ты же послал меня в прошлое! Джон немного подумал, а потом поднялся на ноги:
- Давай-ка я позову доктора, Герб. Я попытался схватить его за рукав:
- Ты это сделал! Где же еще я мог услышать музыку «Теспис»? Может, ты решил, что я все это сам придумал? Неужели ты считаешь, что я в состоянии сочинить мелодию, которую несколько минут назад пропел тебе?
Однако он все равно позвонил, вызвал медсестру, а потом ушел. Вскоре появился доктор и принялся долго и скучно меня осматривать.
Почему Джон мне врет? Может быть, у него возникли неприятности с правительством из-за того, что он послал мое сознание в прошлое? Может быть, он собирается спасти свой проект, заставив и меня солгать? Или хочет убедить всех в том, что я спятил?
Неприятная, удручающая мысль. У меня была музыка «Теспис», но мог ли я доказать, что она настоящая? Не проще ли предположить, что это фальшивка? Сумеют ли мне помочь члены «Общества Гилберта и Салливана»? Ведь наверняка должны быть специалисты, которые сумеют опознать «отпечатки пальцев» - надеюсь, можно так сказать - Салливана. Однако, если Джон будет продолжать твердо стоять на своем, никакие доводы не окажутся убедительными.
На следующее утро я проснулся, твердо решив, что буду сражаться. На самом деле я не мог думать ни о чем другом. Я позвонил Джону (точнее, попросил медсестру позвонить ему) и сказал, что мне нужно его увидеть. К сожалению, я забыл, напомнить ему, чтобы он принес мою почту, - среди прочего там должны были быть письма от Мэри.
Когда Джон пришел, я объявил, как только он открыл дверь и в проеме возникло его
лицо:
- Джон, у меня есть музыка «Теспис». Я ее тебе пропел. Ты утверждаешь, что я лгу?
- Нет, естественно, нет, Герб, - ласково проговорил он. - Я тоже знаю эту музыку. Я замер, с трудом сглотнул, а потом спросил:
- Как ты мог...
- Послушай, Герб, я все понимаю. Я прекрасно понимаю, что тебе хотелось бы, чтобы это музыкальное произведение исчезло с лица земли. Но оно существует. Тебе придется с этим смириться. Посмотри вот сюда.
Он протянул мне книжку в голубой обложке. Заголовок гласил: «Теспис», слова Уильяма Гилберта, музыка Артура Салливана.
Я открыл книжку и пролистал ее, испытав настоящее потрясение.
- Где ты ее взял?
- В магазине нот рядом с Центром Линкольна. Ее можно купить всюду, где только продаются партитуры Гилберта и Салливана.
Я немного помолчал, потом язвительно произнес:
- Будь так любезен, сделай для меня один телефонный звонок.
- Кому?
- Президенту «Общества Гилберта и Салливана».
- Конечно. Только скажи мне телефон и как зовут президента.
- Попроси его навестить меня. При первой возможности. Это очень важно. И снова я забыл сказать ему про почту. Нет, сначала «Теспис»!
Саул Рив посетил меня сразу после ленча, его доброе лицо и брюшко показались мне тем элементом надежности, которого мне так не хватало. Я с облегчением вздохнул. Он олицетворял собой Общество, и я был немного удивлен, когда не увидел на нем футболки с надписью «Гилберт и Салливан».
- Я ужасно рад, что тебе удалось выкарабкаться, Герб, - сказал он. - Все члены нашего Общества о тебе беспокоились.
(Выкарабкался? Откуда? Беспокоились по какому поводу? Откуда они узнали про эксперимент с темпоральным переносом? Если им про него известно, почему тогда Джон лжет и утверждает, что никакого эксперимента не было?)
- Что с «Теспис»? - резко спросил я.
- А что может быть с «Теспис»?
- Эта музыка существует?
Бедняга Саул никудышный актер. Ему известно все про Гилберта и Салливана, но если он знает что-нибудь еще, то в таком случае ему удалось обмануть всех окружающих. Изумление на его лице было самым настоящим, самым искренним.
- Конечно, существует, - ответил он мне, - однако партитура чуть не пропала, если ты это имеешь в виду.
- В каком смысле - чуть не пропала?
- Ты же знаешь эту историю.
- Все равно расскажи мне ее. Расскажи!
- Ну, Салливан был по-настоящему возмущен тем, как публика принимала его пьесу, и не собирался публиковать партитуру. А потом была совершена попытка ограбления: какой-то биржевой маклер попытался ее украсть; в тот момент, когда его поймали, он держал ее в руках. И тогда Салливан сказал, что раз она достаточно хороша для того, чтобы ее украсть, значит, ее можно спокойно напечатать. Если бы не тот биржевой маклер, мы бы никогда не услышали эту оперетту. Впрочем, она не особенно популярна. Ее очень редко исполняют. Тебе же это известно.