Коулмана нигде не было видно.
Рей заказал себе виски, а девушке – чинзано. На взгляд Рея, ей было лет двадцать пять. Он все еще чувствовал себя неважно, нетвердо держался на ногах, и все тело у него побаливало, но он пытался скрыть это за неторопливым, вежливым поведением и вел разговор, задавая вопросы типа «Вы всегда жили в Венеции?».
Елизавета родилась в Венеции, как и ее мать, но ее отец был родом из городка к югу от Флоренции, о котором Рей и не слышал. Отец работал менеджером в магазине кожаных изделий близ Понте ди Риальто.
– Вы не агент полиции? – спросила Елизавета, глядя на него через стол с улыбчивой серьезностью.
– Dio mio, нет! С чего вы взяли?
– И не шпион? – спросила она, нервно хихикнув.
В этот момент бо́льшая часть ее очарования исчезла.
– И не шпион.
Но у нее был прекрасный цвет лица, просто потрясающий.
– Будь я шпионом, правительство предоставило бы мне все необходимое – паспорт, имя, отель.
Елизавета повесила свою сумочку на крючок, принесенный официантом. Крючок крепился на плоском диске на столе и выходил за край столешницы.
– Вы назвались своим настоящим именем?
– Да. Филип Гордон. Вы, наверное, не можете понять, почему я не остановился в отеле. Я пытаюсь избежать встречи с друзьями из Америки.
Она недоверчиво нахмурилась:
– Правда? Это почему?
– Они хотят, чтобы я вернулся с ними в Рим. А из Рима они собираются в Лондон. Если бы я остановился в отеле, они бы меня нашли, ведь они мне не поверили, когда я сказал, что улетаю в Америку. Вы понимаете?
Его слова прозвучали неубедительно, он чувствовал, что своим довольно примитивным итальянским лишь напустил еще больше тумана, вместо того чтобы внести ясность. Она ему явно не поверила, и ей было неловко из-за этого. Рей посмотрел на свои часы:
– Вы должны помогать мне следить за временем, если хотите вернуться домой к одиннадцати. Сейчас пять минут девятого.
Ее губы растянулись в улыбке.
– Ой, мои родные не такие уж тираны.
У нее были крупные белые зубы, большой красивый рот. В постели она была бы хороша, и Рей спросил себя: а не девственница ли она еще? Сколько ей – двадцать пять или только двадцать два? Он хотел сделать свою историю более убедительной, но тут подошел официант.
– Мои друзья – все молодые люди, – сказал Рей, когда официант ушел. – Мы вместе учились в университете. Грубоватая компания. Когда я сказал, что не полечу с ними в Рим, они сбросили меня в воду. Два дня назад. Поэтому я и простудился.
– Где сбросили? – с тревогой в голосе спросила Елизавета.
– В одном из каналов. Я сразу же выбрался на берег, но было холодно. И я долго добирался до места. До моего отеля. Я сказал друзьям, что уезжаю, собрал вещи, но…
– Они извинились?
– Да, в некотором роде, – улыбнулся Рей. – Но я знаю, они не поверили моим словам об отъезде. Чемодан я оставил в камере хранения на вокзале, а сам решил несколько дней отдохнуть от их общества.
Принесли первое блюдо, заказанное девушкой, и она взяла вилку, а на ее лице появилась улыбка предвкушения.
– Я вам не верю. Ни единому слову.
– Почему вы мне не верите?
– Чем вы занимаетесь в Штатах?
– У меня художественная галерея, – ответил Рей.
Елизавета снова хихикнула:
– По-моему, вы плетете небылицы. – Она посмотрела направо и налево, потом тихо сказала: – Я думаю, вы сделали что-то нехорошее и теперь скрываетесь.
Рей тоже огляделся, но его интересовало одно: не появился ли здесь Коулман.
– Кажется, вы хотите меня обидеть, – с улыбкой ответил он и принялся за суп.
– Я так устала от Венеции, – сказала она со вздохом.
– Почему?
– Она всегда одинаковая. Зимой холодно, летом полно туристов. Но люди всегда одни и те же. Не туристы, а те, кто меня окружает.
Она несколько минут болтала об этом, не глядя на Рея, на лице у нее появилось детское выражение капризного недовольства, скуки. Рей с разочарованием отметил, что она очень примитивна.
Он вежливо слушал. Для таких девушек существовало одно лекарство: выйти замуж, то есть сменить одну разновидность скуки на другую, но в другой обстановке и с другим человеком. Наконец он сказал:
– А вы не могли бы отправиться куда-нибудь в путешествие? Или переехать в другой город, устроиться там на работу. Во Флоренцию, например.
– А, Флоренция. Я была там один раз, – без энтузиазма ответила Елизавета.
Значит, ничего, кроме брака, не оставалось, так что Рей сказал:
– А замуж вы не хотите выйти?
– Когда-нибудь. Я не тороплюсь. Но мне уже двадцать два. Это ведь еще не очень много? Я выгляжу на двадцать два?
– Нет, по виду вам не больше двадцати, – ответил Рей.
Это ей понравилось. Она допила вино из бокала и налила еще.
– Этот парень из бара, Альфонсо. Он хочет на мне жениться. Но он не очень интересен.
Рей понял, что речь идет о коренастом молодом человеке, который сменил Елизавету тем вечером. Рей чувствовал: она говорит с ним, как могла бы говорить с любым другим мужчиной или даже с другой девушкой, и это делало их беседу банальной. К тому же за последние несколько минут девушка потеряла для него сексуальную привлекательность. Тело у нее, возможно, великолепно, но ее слова нагоняли на него скуку и убивали желание.
Она заговорила о своих родителях, об их мелких ссорах. Ее мать хотела вкладывать деньги в акции – покупать еще и еще. Отец склонялся к тому, чтобы приобрести ферму близ Кьоджи и уехать туда на покой. Ни братьев, ни сестер у нее не было. Елизавета не знала, на чьей она стороне – отца или матери, но, по ее словам, их размолвки разрывали ее сердце. Половину своего жалованья она отдавала родителям, и они ссорились, решая, как наилучшим образом потратить эти деньги. А вот ее тетушка Розалия была гораздо благоразумнее, но не имела никакого влияния – no influenza – ни на одного из родителей Елизаветы.
Подали десерт. Девушка хотела что-нибудь с мороженым. Рей вылил в свой бокал остатки вина – бокал девушки был почти полон.
– Хотите, расскажу вам правду о себе? – спросил Рей, когда над их столиком повисло молчание.
– Да. – Елизавета посмотрела на него серьезными глазами, протрезвевшая от рассказа о собственной жизни.
– Мой тесть сейчас в Венеции, и он хочет меня убить. Моя жена умерла месяц назад. А в воду меня столкнул мой тесть. Это случилось на полпути от Лидо до города.
– В лагуне. – Глаза Елизаветы стали непроницаемы, когда она посмотрела на него. Ее полные губы не улыбались. – Ваша жена умерла?
– Она покончила с собой, – ответил Рей, – и ее отец считает меня виновным в ее смерти. Я… я тут ни при чем. Но тесть хочет меня убить, и я скрываюсь, чтобы защитить себя.
– Почему бы вам не уехать из Венеции?
Рей замешкался с ответом и увидел, что это еще больше насторожило девушку. Она ему не поверила.
– Вы снова выдумываете. Зачем вы мне лжете? – Теперь ее губы изогнулись в улыбке. – Вам не стоит лгать мне. И даже правду не нужно говорить, – добавила она, приподняв левую руку над столом. – Вы считаете необходимым все объяснять? Ну тогда придумывайте истории получше! – Она рассмеялась.
Рей невидящим взглядом посмотрел на нее, на ее округлые крепкие плечи. Он не мог решить, стоит ли иметь с ней дело или же нужно прекратить все контакты.
– Почему вы не забираете чемодан из камеры хранения на вокзале? – спросила она. – Знаете, что я думаю? Я думаю, вы сделали что-то нехорошее. – Она подалась к нему и продолжила шепотом: – Может, вы украли что-то. Например, драгоценности. И в то же время у вас слишком большой счет в отеле, и вы не можете его оплатить. Поэтому вы уходите из отеля и прячетесь. Вот так.
– Вот так, – повторил Рей, не найдя других слов.
– Я думаю, вы что-то украли и теперь боитесь, – сказала Елизавета и принялась за десерт.
– Я похож на вора?
Она подняла на него глаза. Сейчас они отливали золотом.
– Я правда думаю, что вы чувствуете себя в чем-то виноватым.
Сказав это, она как будто начала побаиваться его.
Culpa. Mea culpa[33]. Рей отринул эту мысль и тоже почувствовал смущение, словно девушка намекнула на какую-то его непривлекательную черту вроде неприятного запаха изо рта, горба или потливости – того, от чего он не в состоянии избавиться.
– В таком случае вы ошибаетесь, – сказал он, но увидел, что его слова не возымели никакого действия.
Елизавета смотрела на него сверкающими озорными глазами:
– Вы, конечно, вовсе не обязаны говорить мне о ваших делах, если не хотите. Я не думаю, что вы похожи на настоящего преступника. На профессионала.
«Просто любитель, – подумал Рей. – Неудачник». У него в ушах вдруг зазвучала музыка из парикмахерской. «Прекрасная Лоррейн»[34], искаженная до неузнаваемости, труба, заглушающая рояль. На Мальорке постоянные звуки джаза мешали ему читать, рисовать и даже думать. Пегги хотела, чтобы пластинки на проигрывателе менялись одна за другой, горы пластинок, все утро, весь день, и этот чертов бренчащий джаз был одной из причин, главной причиной, которая и выгнала его из дома в день ее смерти. Но вчера в парикмахерской он с удовольствием слушал музыку такого рода, по крайней мере, она не вызывала у него раздражения. Он не мог понять этих перемен, но вчера порадовался тому, что не почувствовал недовольства и даже напротив. Может быть, это жар сыграл с ним такую шутку. Рей решил не рассказывать Елизавете самого главного о своих отношениях с тестем, а самое главное состояло в том, что тот считал его мертвым. Елизавета все равно не поверила бы в это, а для Рея сия тайна была темной и драгоценной, и он не собирался делиться ею, даже если его словам не поверят. Потом его неприязнь к девушке вызвала у Рея чувство вины, и маятник качнулся в другую сторону, к ней.