Безымянных ли?..
Мне ужасно не хочется узнавать ответ на этот вопрос.
Петрушка-обосрушка, раздается в голове знакомый смех. Петруччо-навалил-я-кучу! Петро-от-страха-навалил-ведро! Вар-р-вар-ра!
— Спокойно, — бормочу под нос, как молитву. — Возьми себя в руки. Тут идти-то всего ничего осталось. Соберись! Сожми яйца в кулак, мать твою. Что там наш Тимурчик-всегда-как-огурчик болтал?.. «Каждый парень должен пройти через это».
А они будут идти за тобой, идти за тобой, ИДТИЗАТОБОЙ!!!
Меня трясет отнюдь не от холода. Поляна передо мной — огромная пасть, и челюсти ее широко разведены в беззвучном обвиняющем крике, адресованном небесному храму. «Ваш ход, молодой человек». Сделай шаг — и провалишься в эту пасть. В которой все еще хлюпает.
Вхожу в другой, новый лес, что создан из воткнутых в землю палок с болтающимися на них (не везде, кое-где отвалились) мятыми ржавыми табличками. Сколько же их тут — пятьдесят, сто, больше?.. Высвеченные слабым мерцанием, белеют во мраке полустертые римские цифры и старинные буквы с «ятями». Некоторые сплетаются в женские имена и фамилии, даты рождения и смерти.
Днем, когда Тим провел меня мимо нескольких земляных холмиков, которые выдавал за старые могилы, ни этих табличек, ни этих имен здесь не было.
Не было! А теперь — вот они, целый частокол. Можно вытянуть руку и собрать в ладонь капли дождя с щербатой почернелой поверхности. Или побежать, сбивая кулаком таблички с именами, одну за другой — заодно сосчитать, сколько женщин тут взаправду похоронено. Бежать, сбивать, считать и хохотать — это будет ужасно весело, определенно.
1860-какой-то, 1902-й. Ерафонтова Катерина… Причитаева Алефтина Геннадьевна… а здесь совсем неразборчиво… а тут — некая Ежова. А там — Иванина Мария… Медленно, словно во сне, плывут имена покойниц мимо меня.
Среди них я вижу имя своей мертвой бабушки, похороненной на другом — настоящем! — кладбище.
Мне дурно, меня мутит… Бабушке нечего тут делать. Этим табличкам нечего тут делать. «Молодой человек, у вас весьма богатое воображение».
Взгляд натыкается на имя моей мамы. Ну конечно! Все знакомые дамы здесь собрались, и живые, и мертвые — не столь уж и велика разница, ведь итог для всех нас один, не так ли?
Или кому-то все же суждено вернуться с того света?..
Косые жерди и болтающиеся на них куски железа видятся мне теперь частоколом с нанизанными на колья кусками человеческих тел. Грудина, бедра, лопатка… и черепа, их больше всего, круглых черепов, иссушенных голов, бледных лиц с дырами на месте глаз.
«Выдающееся воображение! Болезненно выдающееся».
В памяти всплывают слова, что постоянно твердят попавшие впросак герои глупых фильмов ужасов, и мне остается лишь повторять за ними:
— Это мне кажется, это все мне только кажется!
Похоже, я ору это вслух, но могучий удар грома заглушает все на свете, а новая яркая вспышка освещает на мгновение поляну, могилы, уродливые колья и тропу передо мной.
Холодные мертвые пальцы ложатся мне на плечо.
Тропу впереди рассекают две тени. Моя и того, что стоит за моей спиной.
С диким воплем срываюсь с места и несусь со всей мочи, не чуя ног, куда глаза глядят.
— Тимка-а-а!
Он обещал, обещал! «Ты кричи, если что».
— Тиму-у-у… — ору, улепетывая от преследующей меня смерти.
Деревья сердито шумят, грязь чавкает под ногами, жадно липнет, пытаясь задержать, остановить, бросить назад, в пасть чудовищу. Спотыкаюсь, падаю лицом в хлюпающее вязкое море, брызги в стороны!.. Еще одна молния бьет, рассыпая искры, точно в жердь посреди поляны. И я вижу, как другие колья быстро обрастают плотью, прямо на глазах превращаясь в высокие худые и белые до прозрачности фигуры. Они извиваются, как гигантские черви, они танцуют в потоках ливня, как смертельно ядовитые морские змеи в воде. Их танец прекрасен.
— Ти-и…
Выскакиваю туда, где меня должен был ждать лучший друг.
— …а-а?
А Тимура здесь нет.
Я реву, размазывая кровь, слезы, сопли и грязь по щекам. Озираюсь по сторонам, но нигде его не вижу. Почва уходит из-под ног, силы оставляют меня. Медленно, как во сне, валюсь наземь.
И слышу смех.
Издевательский злой смех позади.
— У-ха-ха, вот это ты дал стрекача, Петро!
На тропинке стоит Тимур в своей промокшей насквозь футболке с дурацкой надписью «БУДУЩИЙ ПРЕЗИДЕНТ РОССИИ». Он снимает меня на планшет.
— Улыбочку, мистер Пи! Это был спринт века, не меньше!
— Ты… где ты был?
— Во дает! — Тимур выбирает ракурс для съемки. — Я же за тобой все время шел, чудила!
— За мной?..
— Ага. Ну, чисто прикола ради. Потом, когда ты завис на проплешине той, дай-ка, думаю, шугану слегка… Иначе ведь какой смысл, без страха-то? Да не злись ты, Петруччо! Боевой ты парень, храбрец каких поискать…
Я не очень внимательно слушаю его насмешки. Потому что позади Тимура из-за дерева вытягивается белая рука, а за ней появляется бледное лунообразное лицо в обрамлении длинных светлых волос. Вместо глаз на лице — темные дыры. Другая рука вырастает прямо из земли под ногами у Тима — жидкая грязь оставляет на меловой коже темные потеки, словно взрезая тонкую плоть. Новые руки во множестве возникают как будто из самой тьмы. Изящные женские пальцы заканчиваются большими острыми когтями.
Тимур не замечает ничего этого. Улыбается, слыша мой тихий смех.
— Сообразил, да?.. Не, ну ты даешь, я и не думал, что ты на всю эту байду с мертвыми девками повелся, господи!.. Петрик… Ты чего?
— Они у тебя за спиной сейчас.
Тимур на секунду замирает, но тут же кривит губы в саркастичной усмешке.
— Ага. Ну да. Конечно. Кто же там у меня за спиной, Петрилло?
— Безумные мертвые сучки, — продолжаю хихикать я.
Привидения молча подступают к Тимуру со спины. А тот все тычет в меня планшетом и гогочет, хотя я уже не смеюсь — я встаю так, чтобы перегородить ему путь к спасению.
— Сучки, да? Мертвые? Ха! Думаешь, хныкать начну, как ты?
Я смотрю на свои собственные руки. Они тоже заляпаны грязью. Тонкие и слабые, не то что у моего мускулистого мужественного бывшего друга. Зато крепко сжимают острый древесный сук, подобранный на кладбище среди старых могил.
— …не, Петь, я в эту херь не верю! Никаких телок, ни живых, ни мертвых, никогда не боялся.
— А зря, Тимур, — спокойно говорю я. — Ибо нас много.
УтроУ меня было время подумать, отчего призраки ничуть не навредили мне, но при этом так жестоко расправились с Тимуром. Можно сказать, в моем распоряжении была целая пропасть времени, потому как бледные светловолосые барышни провели со мной на поляне остаток ночи. Исчезли они уже под утро, с первыми лучами рассеивающего ночные тучи солнца.
Просто Тим, сам того не ведая, попал в яблочко, когда шутил, что меня местные покойницы не тронут, так как примут за своего. За свою, то есть.
«Каждый парень должен пройти через это», чтобы стать мужчиной. Столкнуться лицом к лицу со страхом и одолеть его, если повезет. Вот в чем смысл любых подобных испытаний, не так ли? Юношам нужно осознать свою силу и научиться ею пользоваться, чтобы расстаться с детством.
Но мне не было нужды сражаться с кошмарами. Ведь я-то — не парень.
Повторюсь, у меня была возможность поразмыслить обо всем.
И я многое поняла.
Меня всегда тянуло к Тимуру. Я… Ну да. Любила его.
Эта первая влюбленность была ошибкой. Так всегда бывает. Мы приносим свои чувства в жертву на алтарь чужого безразличия, чтобы получить в ответ боль. Боль и опыт. У меня было время обрести эти истины, пока бледные девочки разматывали Тимины кишки по поляне.
Наверное, потом какой-нибудь очередной вежливый доктор будет объяснять, что никаких призраков не было, что во всем виновата я и мое болезненное воображение. Слепцы всегда, во всем полагаются на разум и факты. Грубые, черствые натуры — им не понять художников, не ступить в наш прекрасный мир чувств и эмоций… Все взрослые таковы.
Вот и родители. Заявились. В шоке. Видят кровь, видят Тимура, разбросанного в радиусе пятнадцати метров. А посреди всего этого сижу я.
— Твою бога душу! Надь, какого хрена он делает?!
— Пе… Пе… Петечка, родной… — Цвет лиц у них серый, как дешевая туалетная бумага. Живые трупы. — Петя, не надо… не надо это кушать…
— Мам, — говорю я как можно мягче, чтобы успокоить предков, но не прекращаю делать руками то, что делала до их появления. — Мам, я не кушаю, разве ты не видишь? Просто губки крашу, чтобы быть красивой.
А я очень хочу быть красивой. Как мои новые подружки. Помады нет, но я же творческая натура. У меня замечательно развита фантазия, кто бы что ни говорил. Ну а то, что я делаю другой рукой…
Тимур, головой которого я вожу в паху, мог бы пояснить, не будь он мертв и холоден, как лед. Если бы голова его не была отделена от тела.