— Значит, в заказное убийство вы не верите? — поинтересовалась я.
Василий Николаевич поморщился.
— Это наши придумали от избытка энтузиазма. Погибла журналистка, да еще статьи готовила на злобу дня… Ну, вроде все логично. Но киллеры животы не вспарывают. И статьи вряд ли повредили нашему вице-губернатору. А тут такой галдеж поднялся…
— Допустим. Тогда кто? Маньяк?
Он пожал плечами. Чувствовалось, что в идею о маньяке он не особенно верит, так же как и в то, что убийство заказное.
— Вы ведь дружили? — приглядываясь ко мне, спросил редактор.
— Некоторое время.
— Тебя само убийство заинтересовало или.., чувствуешь себя чем-то обязанной?
— Наверное. Раз уж дружба имела место. Вы что-то хотите мне рассказать, Василий Николаевич?
— Скорее поделиться наблюдениями. Когда беседовал со следователем, особо о своих впечатлениях не распространялся. Скажи я ему, что Старостина умом тронулась, чего бы он подумал? Зачем сумасшедшую в штате держал? Или есть у меня причина на покойницу наговаривать?
— А какие признаки сумасшествия вы в ней приметили?
Василий Николаевич недовольно нахмурился, вздохнул, посверлил меня взглядом, но все же ответил:
— А как еще можно назвать женщину, которая делает пластическую операцию, чтобы быть похожей на свою подругу?
— Только и всего? — спросила я. У меня вдруг возникло чувство, что редактору внезапно захотелось прервать разговор. Он даже покосился на дверь, точно ожидая, что кто-то войдет и поможет ему в этом.
Он кашлянул и перегнулся ко мне:
— Ладно. И ты, и я прекрасно знаем, что в ее голове было полно тараканов. Если честно, я держал ее здесь по доброте душевной, потому что не представлял, куда она пойдет. Ты в курсе, что она успела поработать во всех изданиях? И нигде не задержалась больше нескольких месяцев.
— В чем причина?
— А то ты не знаешь! Прежде всего журналист она никудышный, но это полбеды, таких пруд пруди. С ее характером она не уживалась ни в одном коллективе. Жалобы писала, скандалы устраивала и прочее в том же духе. Но в последнее время заметно поутихла. Я, честно сказать, порадовался. А за месяц до гибели она вдруг зашла ко мне и говорит: «Василий Николаевич, меня могут убить». Я, конечно, не очень поверил, но расспросил: за что да откуда у нее такие мысли? Отвечала невразумительно, мол, пытается разобраться в одном деле, которое может стать бомбой. За свою газетную жизнь я это сотни раз слышал, а так как о самом деле она ничего конкретного не сказала, не очень-то впечатлялся. А она дает мне запечатанный конверт и говорит: «Положите у себя в сейфе, и если со мной…» — ну и прочее в том же духе.
— Конверт вы отдали следователю?
Василий Николаевич вновь поморщился.
— Следователю я о нем ничего не сказал. И тебе говорю только потому… В конце концов, ты ее знала лучше других и, возможно, сумеешь понять, что за чертовщина… Короче, конверт я вскрыл, как только она из кабинета вышла.
— Не утерпели?
— Испугался. Вдруг, думаю, в самом деле что-то такое…
— Ну и?
— Ну и лишний раз смог убедиться, что у нее не все дома.
— Так что было в конверте? — не выдержала я.
— Ничего. Чистый лист бумаги. Оттого и следователю про тот разговор и про конверт не сказал. Что он мог подумать? Либо я доказательства заныкал, либо она и вправду сумасшедшая.
— Занятно, — откинувшись на спинку стула, произнесла я. — А вы сами что думаете?
— Что я думаю? Я думаю, она заигралась. Всю свою жизнь она жила придуманными ею историями. И это было очередной историей о журналистке, ведущей опасное расследование.
— А кто-то в эту историю поверил? То есть она ненароком зацепила что-то серьезное?
— Возможно, — вздохнул Василий Николаевич. — Хоть я в это особо и не верю. Я бы решил, что ее смерть случайность, и эта невероятная жестокость…
— То есть мы возвращаемся к версии, что она стала жертвой маньяка.
— Пусть в милиции голову ломают, — вновь вздохнув, отмахнулся Василий Николаевич. — Говорят, была еще какая-то папка с документами. Но об этом я ничего толком не знаю. Очень может быть, что документы там такие же, как и в конверте, который она мне оставила.
— Кстати, а вы с ней про тот чистый лист не разговаривали?
— Нет. Неловко было признаться, что конверт вскрыл.
* * *Разговор с редактором очень меня заинтересовал. Не история с конвертом — она как раз в духе Светки: выдавать свои фантазии за действительность, — а мысль, которую он высказал. Светка так заигралась.., что кто-то поверил? В этом что-то есть… Вспомнился старый анекдот о том, как одному человеку приказали следить за домохозяйкой, которую якобы подозревают в шпионаже. И человек, побродив за ней по городу, обнаружил в ее поведении массу подозрительного и почти убедился, что она шпионка. А ведь могло быть наоборот: считаешь кого-то обычным человеком, затеваешь дурацкую игру, а он оказывается шпионом. Что ж, версия не хуже другой. Остается выяснить, на кого были направлены Светкины фантазии.
Я сделала еще один телефонный звонок, на этот раз Лилии Кудрявцевой, чью статью читала в Интернете. Мне ответил звонкий голосок, который мог бы принадлежать девочке-подростку. Я представилась и объяснила, по какой причине хотела бы встретиться.
— Вы где остановились? — спросила она.
— В гостинице «Заря».
— Отлично. Там рядом есть кафешка, называется «Домино». Через полчаса устроит?
Через полчаса я сидела в «Домино», пила кофе и поглядывала на входную дверь. Кафе было крохотным, на четыре столика, кроме меня, здесь было еще двое посетителей — парень и девушка, целиком поглощенные друг другом. Лилия Кудрявцева опаздывала. Наконец звякнул дверной колокольчик, и в кафе вошла девушка в джинсах и куртке с капюшоном. Маленького роста, пухленькая, с румянцем во всю щеку. Откинув капюшон, уверенно направилась ко мне. Копна рыжих волос разметалась по ее плечам.
— Привет, — сказала она, бросила сумку на соседний стул и устроилась напротив. — Я — Лиля, а вы Лана?
— Точно. Хотите кофе?
— Ага, с бутербродом. Пытаюсь худеть, но при моем образе жизни это бессмысленно.
Девушка мне сразу понравилась. На вид ей было лет двадцать, глаза смотрели весело. Она улыбалась широко и задорно, но вдруг нахмурилась.
— Вы что, специально приехали из-за этого дела? — спросила Лиля, понижая голос. — Я слышала, журналистикой вы больше не занимаетесь. — Я пожала плечами, а она продолжила:
— Не удивляйтесь, я много чего о вас знаю. Моя сестра училась с вами на одном курсе. Вера Калашникова.
— А вы похожи, — кивнула я.
— Ага. Многие думают, что мы родные сестры, хотя мы двоюродные.
Она сделала заказ, потом торопливо съела бутерброд, запивая его кофе, и успела рассказать, как дела у сестры.
— Значит, вас интересует это убийство? А что, если нам перейти на «ты»?
— Не возражаю.
— Отлично. Поначалу это убийство мне покоя не давало. Тут вообще дым стоял коромыслом. Раньше у нас журналистов не убивали, слава богу. И вдруг такое… Еще и после статей о вице-губернаторе. Ты, должно быть, знаешь?
— Читала.
— Вот-вот. Потом страсти поутихли, потому что.., дело в самой Старостиной. Многие считают ее чокнутой.
— Правда это или нет, но ее убили.
— Да-да. Я понимаю, о чем ты. Я потратила кучу времени, пытаясь разобраться, и все впустую. Только-только ухватишь ниточку, а потом оказывается, что она никуда не ведет.
— Очень интересно. Нельзя ли об этом поподробнее?
— О чем?
— О ниточках, — усмехнулась я.
Лилия улыбнулась в ответ.
— Я, как заправский детектив, пыталась восстановить события последних дней ее жизни, — И что, удалось?
— Последние три дня она просидела дома, хотя в редакции сказала, что уезжает к своему другу, вроде бы даже собирается замуж.
— Могла передумать.
— Ага. Проблема в том, что никакого друга не было. Его следов не смогла отыскать не только я, но и милиция. Она его попросту выдумала. Врушка она была, кстати, фантастическая. Без конца придумывала себе любовные истории, рассказывала их, но никто никогда не видел ее с мужчинами. У нее на рабочем столе стояла фотография, где она с возлюбленным в обнимку. Она ее взасос целовала, а весь отдел потешался, потому что одна из сотрудниц узнала на фотографии тебя. Так что неизвестно, кому адресовались поцелуи. Болтали же, что у вас любовь. А после возвращения из Питера, ввиду вашей предполагаемой ссоры, она совсем с катушек съехала.
— Не за вранье же ее убили? — снова усмехнулась я.
— Конечно, нет, — вздохнула Лиля. — Кстати, она утверждала, что фотографию кто-то украл, и устроила жуткую истерику. Это было за пару недель до ее смерти.
— Кто взял фотографию? — насторожилась я.
— Понятия не имею. В общем, девчонки были убеждены, что она все это нарочно придумала, чтобы привнести драматизма в свою серую жизнь. Хотя, может, кто-то и свистнул из вредности, а потом постеснялся признаться.