Пьеска была из самых незатейливых. Актеры выходили на деревянный помост и притворялись, будто они — не они, а кто-то совсем другой. Зрелище, если смотришь впервые, весьма захватывающее. Аззи перевидал на своем веку множество представлений, начиная с примитивных козлиных игрищ Древней Эллады, и считал себя знатоком. Как-никак, он бывал на премьерах великого Софокла. Однако представление в Йорке отличалось и от козлиных игрищ, и от античной драмы. Оно было весьма жизненным, актеры на сцене разговаривали, как муж и жена.
— Ну, Ной, что скажешь новенького? — спрашивала жена Ноя.
— Женщина, я только что получил божественное откровение.
— Чего ж тут нового? — скривилась миссис Ной. — Ты, Ной, только и делаешь, что шляешься по пустыне и получаешь божественные откровения. Верно, дети?
— Конечно, мама, — сказал Иафет.
— Истинная правда, — поддакнул Хам.
— Куда уж вернее, — добавил Сим.
— Господь говорил со мной, — упорно стоял на своем Ной. — Он велел мне взять ковчег, который я только что построил, и погрузить на него всех, потому что Он собирается наслать дождь и все потопить.
— Откуда ты знаешь? — спросила миссис Ной.
— Я слышал голос Бога.
— Вечно ты со своими голосами! — в сердцах воскликнула миссис Ной. — И не думай, что я полезу в твой дурацкий ковчег, да еще с детишками, только из-за того, что тебе мерещатся какие-то голоса.
— Знаю, там будет тесновато, — сказал Ной, — особенно после того, как погрузим животных. Но не волнуйся. Господь нас не оставит.
— Животных? — спросила миссис Ной. — Ты ничего о них не говорил.
— Я как раз к этому подхожу. Господь повелел мне спасти животных от потопа, который Он нашлет.
— Каких животных? Кошку? Собаку?
— Не только их.
— Каких же?
— Ну, всяких, — сказал Ной.
— И много?
— По двое каждого вида.
— Каждого? Всех-всех?
— В этом и суть.
— То есть и крыс?
— Да, пару.
— И носорогов?
— Конечно, придется потесниться. Да, и носорогов.
— И слонов?
— Как-нибудь погрузим.
— И моржей?
— Да, конечно, моржей тоже! Господь выразился ясно. Всякой твари по паре.
Взгляд миссис Ной красноречиво говорил: ну вот, бедный старый Ной снова напился и городит всякую чушь.
Зрителям нравилось. Их в импровизированном театре собралось около сотни, они сидели на скамьях и при каждой реплике миссис Ной разражались смехом и одобрительно топали ногами. Это были по преимуществу бедные ремесленники и крестьяне, первые зрители легендарного миракля «Ной».
Аззи сидел в ложе, устроенной на отдельном помосте справа и чуть выше сцены, где помещались зажиточные горожане. Отсюда он видел, как актеры переодеваются в Ноевых невесток. Здесь можно было привольно развалиться, оставаясь над потной немытой толпой, ради которой ставились подобные банально-нравоучительные пьески.
Действие продолжалось. Ной погрузился на ковчег, пошел дождь. Парнишка, стоя на лестнице, с помощью лейки изображал дождь, который льет сорок дней и сорок ночей.
Аззи обернулся к хорошо одетому господину в ложе и заметил:
— Делай, как велит Бог, и все у тебя будет хорошо!.. Какой плоский вывод, и как мало он согласуется с повседневной практикой, где все произвольно и следствие не вытекает из причины.
— Умно замечено, — ответствовал господин. — Однако подумайте, сударь, эти пьесы сочиняются не для того, чтобы отражать жизнь. Они просто показывают, что человек может с достоинством выйти из любого положения.
— Вы правы, сэр, — сказал Аззи. — Но ведь это чистейшей воды пропаганда. Разве вам не хотелось бы посмотреть пьесу, где было бы чуть больше изобретательности, чем в этих небылицах, нанизывающих проповеди одну за другой, словно сосиски у мясника? Пьесу, чей сюжет не исчерпывался бы самодовольным детерминизмом расхожей морали?
— Думаю, занятно было бы, — кивнул господин, — но подобные пьесы сочиняет духовенство, от которого не приходится ждать особых философских глубин. Может быть, сэр, продолжим наш разговор после спектакля, за кружкой эля?
— С удовольствием, — согласился Аззи. — Меня зовут Аззи Эльбуб, моя профессия — джентльмен.
— А я — Питер Уэстфолл, — сказал незнакомец. — Я торгую зерном, моя лавочка — возле церкви святого Григория. Но я вижу, представление возобновилось.
Пьеса была все такой же нудной. Когда она кончилась, Аззи вместе с Уэстфоллом и несколькими его друзьями отправился в таверну «Пегая корова» на Холбек-лейн возле Хай-стрит. Хозяин принес гостям по кружке пенного эля, и Аззи заказал говядины с картошкой на всех.
Уэстфолл получил кое-какое образование в монастыре в Бургундии. Это был крупный полнокровный мужчина средних лет, почти лысый, склонный к подагре; свою речь он сопровождал цветистыми жестами. Глядя, как он отказался от мяса, Аззи заподозрил в нем вегетарианца, и значит, почти наверняка — приверженца ереси катаров[1]. Аззи было все равно, но он на всякий случай намотал на ус — может, пригодится в будущем. За едой он обсуждал с Уэстфоллом и его друзьями пьесу.
Когда Аззи посетовал на недостаток в ней оригинальности, Уэстфолл сказал:
— Да она и не должна быть оригинальной. Ее цель — донести до зрителя поучительную мысль.
— И это, по-вашему, поучительная мысль? — воскликнул Аззи. — Терпи, и все уладится?.. Вы отлично знаете, что скрипучее колесо смазывают первым. Если не жаловаться, ничего не изменится. В истории Ноя Бог выглядит тираном. Ной должен был возразить! Кто сказал, что Бог всегда прав? Разве человеку не дозволено иметь своего мнения? Будь я сочинителем, я бы выдумал что-нибудь поинтереснее!
Уэстфолл подумал, что Аззи богохульствует, и собрался прочесть ему отповедь. Однако он заметил, что юноша держится отчужденно и властно, а все знают, что члены капитула частенько переодеваются обычными джентльменами, чтобы вызвать простаков на разговор. Он решил не мучиться сомнениями, а сослался на поздний час и предложил разойтись.
Когда Уэстфолл и остальные удалились, Аззи еще на какое-то время задержался в таверне. Он не знал, что делать дальше. Подумал было последовать за Илит и возобновить свои домогательства, потом рассудил, что это не самое разумное. Наконец решил отправиться на континент, как и намеревался с самого начала. Он рассматривал возможность поставить собственную пьесу. В противовес всем этим моралите с их пресной нравственностью. Безнравственную пьесу!
Глава 3
Идея безнравственной пьесы овладела воображением Аззи. Совершить великие дела, как в прошлом, сперва в случае Прекрасного принца, потом в истории Иоганна Фауста. Вновь потрясти мир, равно горний и дольний!
Пьеса! Безнравственная пьеса! Такая, что породит новую легенду о человеческом предназначении и склонит чашу весов на сторону Тьмы!
Он понимал, что задача не из легких, — впереди тяжелый, кропотливый труд. Зато знал, кто поможет ему создать такую пьесу: Пьетро Аретино, человек, которому предстоит стать знаменитым поэтом и драматургом европейского Возрождения. Если удастся уговорить Аретино…
Окончательное решение пришло после полуночи. Да, он это сделает! Аззи вышел из Йорка в чистое поле. Ночь была дивная, с раз и навсегда определенных сфер глядели мириады звезд. Все добрые богобоязненные люди давным-давно спали. Убедившись, что никого — ни добрых, ни злых — поблизости нет, Аззи сбросил атласный плащ с двумя рядами пуговиц и распахнул малиновый жилет. Он был прекрасно сложен: сверхъестественные существа могут за вполне умеренную цену волшебным образом поддерживать себя в форме (для этого достаточно обратиться в адскую фирму под названием «В здоровом теле зловредный дух»). Раздевшись, Аззи развязал льняной кушак, которым приматывал к телу перепончатые крылья, чтобы спрятать их, пока пребывает между людьми. Как славно снова расправить крылья! Аззи льняным кушаком привязал на спину одежду, предварительно убедившись, что мелочь упрятана глубоко — раньше ему случалось терять в полете небрежно убранные деньги. Короткий стремительный разбег, и вот он уже летит в полуночном небе.
Аззи парил во времени, наслаждаясь его терпким запахом. Вскоре он уже летел над Ла-Маншем, держа курс на юго-восток. Свежий попутный бриз в рекордное время домчал его к берегам Франции.
Утро застало Аззи над Швейцарией. Впереди высились Альпы, и он прибавил высоты. Вот и знакомый перевал Сен-Бернар; вскоре потянулась северная Италия. Даже на этой высоте воздух стал значительно теплее.
Италия! Аззи блаженствовал. Италия была его любимой страной, а Возрождение, в которое он только что перенесся, — любимой эпохой. Он считал себя в некотором смысле ренессансным демоном. И сейчас летел над виноградниками и возделанными полями, над пологими холмами и сверкающими реками.