– Он святой? – усомнился я.
– Святой, – подтвердил Макс с готовностью. – На смертном одре признал учение Христа, покаялся в грехах и открыл сердце Господу. Последний вздох и душу его принял сам архангел Михаил, что вообще-то редко отлучается с небес…
– Да, он домосед, – подтвердил я.
Макс посмотрел на меня с уважением, как на знатока небесных распорядков.
– За эти деяния церковь признала сэра Вудлонга святым.
Я поинтересовался:
– И как он?
– Что именно, сэр Ричард?
– Что делает теперь? Будучи святым? Он поморщил лоб, развел руками.
– Он святой. Разве святые что-то делают?.. Ну, может быть, ходит по дорогам в одеждах нищего и тайком помогает страждущим…
– Сэр Вудлонг? – спросил я с сомнением. Он подумал, развел руками.
– Вы правы, сэр Ричард, – признался он. – Честно говоря, не могу сэра Вудлонга представить этим, ну, помогающим страждущим! Раньше он так помогал, что все зубы оставались на полу. А где проходил во славу церкви с мечом в руке, там даже трава лет десять страшилась высовываться на свет божий.
– Герой делает то, что можно сделать, – изрек я.
– Другие этого не делают. И тем самым избегают длинных рук международного трибунала… Продолжайте веселиться, сэр Макс! Любой праздник – благородный повод для обжорства.
– И для пьянства, – ответил Макс серьезно, с юмором у него туговато. – Не так часто все собираются за одним столом.
– Ну да, – согласился я. – Сколько той зимы?
Он откозырял и ушел по направлению к главному залу. Я после коротких колебаний спустился в подвал, в ноздри ударил едкий запах химикалий. Я уловил аромат лесных трав, а когда открыл двери в лабораторию, там жарко, в трех тиглях накаляются крючки и щипцы, будто здесь мини-пыточная, а в большой колбе по кругу с большой скоростью вращается зеленая жидкость.
Я с изумлением увидел стебли дивных цветов, похожих на тюльпаны, но крупнее, золотистого солнечного цвета. Торчат из узкого горлышка простого глиняного кувшина, мои ноздри жадно затрепетали от чудесного аромата.
Миртус вылез из-под стола, где собирал разлетевшиеся высушенные стебельки трав, торопливо поклонился.
– Ваша милость, что прикажете?
– Здорово, – сказал я пораженно, – на дворе зима, а у тебя… цветы!
– Простите, ваша милость, – сказал он торопливо.
– За что?
– За это излишество.
– Цветы – это красиво, – изрек я. – Красиво и благородно, а значит – никакое не излишество. Или купил из государственных средств? В смысле, истратил на них всю магию, что копил год?
Он испуганно замотал головой.
– Что вы, ваша милость! Это так, пустячок… В смысле по затрате магии. Но с ними работается лучше.
– Одобряю, – сказал я важно. – Допинг тоже должен быть красивым. Нутам цветы, вино, бабы… Хотя нет, это все антидопинг. Лучше уж просто цветы, но без мыслей, о том, кому дарить.
– Это никому, – заверил он. – Только для работы!.. Присядете, ваша милость?
– Успею, – ответил я барственно. – Это у тебя что? Ах да, из свинца золото делаешь… Да знаю-знаю, пока не получается, чуть-чуть осталось… Только этого «чуть-чуть» хватит еще на тысячу лет, пока не научитесь атомы переставлять в решетке. Так что брось это дело, понял?
Он торопливо кивнул, но молчал, не зная, что такое ответить, чтобы не вызвать мой вельможный гроссграфий гнев. Я прошелся вдоль стен, поднимая книги, артефакты, трогая тигли, реторты, посуду с остатками порошка, зелий и даже с потеками дурно пахнущей жидкости.
– Счастливое время, – сказал я с тоской. – Всеми науками можно заниматься сразу! С ума сойти. Даже Ломоносов все науки знал и в каждой открытия делал… А теперь где-то повар по карпу уже не умеет жарить сазана.
Миртус слушал с напряжением, на лбу глубокие складки, весь подался вперед, в глазах страх и желание угадать мои желания. Я досадливо отмахнулся.
– Ты… просто работай. Над тем, что считаешь нужным. Золота из неблагородных металлов мне не надо, запомнил?.. Я вообще-то как-нибудь соберусь и подскажу тебе, с чего начинать, но сейчас еще сам не знаю… Может быть, я вообще скоро уеду… очень далеко уеду.
– Ваша милость! – вскрикнул он со страхом. Я успокаивающе вскинул ладонь.
– В любом случае, ты будешь защищен. Я просто так Армландию не покину. Никто из тех, кто пошел со мной, не будет отброшен за ненадобностью. Хоть я и свинья, но не совсем уж и свинская, а просто свинья, как все люди.
Из дальнего угла лаборатории медленно вышел, покачиваясь из стороны в сторону на негнущихся лапах, огромный красный с зеленым варан. Вообще-то дракон, но для меня если дракон размером с палец или ладонь, то это не дракон, а ящерица, а если вот такой – с кошку или собаку, то варан.
Он остановился перед камином и распахнул огненно-красную пасть. Блеснули мелкие белые зубы, дракончика начало трясти, так уходит холод, лапы наконец-то подогнулись, он лег брюхом на прогретый каменный пол. Глаза начали поблескивать настороженно: это из диких драконов, пара поселилась когда-то на чердаке, от них пошли еще дракончики, но молодняк улетал, а эти живут здесь уже пару столетий.
– Грейся, грейся, – произнес я негромко. – Тебе вообще-то пора приручиться. И команды выполнять. Нутам: встать, сесть, лечь, голос, умри…
Дракончик, вздрагивая, прижимался к полу, стараясь прогреть кроме пуза еще и бока. По мере того как холод уходил, оока стали ярко-желтыми, чешуйки заблестели фиолетовыми искорками.
– Странное ты животное, – сказал я тихо. – Расцветка у тебя… гм…
Миртус спросил также тихо:
– А что не так?
– Расцветка всегда для чего-то нужна, – объяснил я. – Будет тебе Господь раскрашивать каждую букашку просто так!.. Господь никогда ничего не творит от не фига делать, даже из рыцарской доблести. Обычно окраска нужна, чтобы спрятаться. Значит, либо под цвет местности, либо надо закосить под опасных зверей… Есть такие мухи, что похожи на ос или пчел, есть безобидные жуки, что выглядят, как ядовитые…
Он слушал внимательно, я видел по его глазам, что он стремительно перелистывает в памяти изображения всех мух и пчел, я добавил:
– А ты видел, как бабочка садится на дерево? Сверкает красными, как раскаленный уголь, крыльями, а потом р-р-раз! – и замирает, плюхнувшись на серый ствол и сложив крылья. А когда сложит – они у нее серые, под цвет коры. И не шевелится, зараза. Рядом ходишь и не видишь!.. Так все на свете. Но почему этот такой разноцветный?.. Либо его привезли из самых-самых южных стран, где все яркое… Представляешь, как попугаи – всех цветов радуги? Это такие местные вороны, тоже по помойкам мусор разгребают.
Миртус спросил почтительно:
– Вы и на Юге были?
Я загадочно промолчал, снова погладил дракона по чешуйчатой спине.
– Или же, – проговорил я другим тоном, – его вывели здешние маги. Уже таким, разноцветным.
Миртус встрепенулся:
– Зачем?
Я пожал плечами:
– Когда общество становится богатым, оно многое делает просто так. Дурью мается. Это называется по-разному, кто-то выражает свое «я», кто-то ищет новые грани прекрасного, а многие просто дурака валяют. Так что этот дракончик может быть просто забавной игрушкой. А когда мир рухнул в преисподнюю, уцелевшие дракончики одичали. Селятся по-прежнему в людских домах, но люди уже не принимают их, как раньше.
Он посмотрел на меня с опаской и сказал осторожно:
– Я вообще-то принимаю.
– Из научного интереса? – спросил я.
Он сказал торопливо:
– Да-да, они могут оказаться полезными…
– Ничего, – обронил я. – Ничего страшного, даже если просто для красоты. Как вон цветы на столе! Так и этот дракончик. Он тоже… цветы, только под столом.
Глава 3
Северный ветер, надрываясь от натуги, притащил огромную, как горный хребет, тучу. От нее прогибался и опасно потрескивал небосвод, на землю пала грозная тень, я ожидал светопреставления, но посыпался редкий мелкий снежок.
Наступил вечер, в черной и страшной земле кое-где начали белеть трещины, туда забивался снег, но в остальном мир голый, бедный и страшный. Я удалился в свои покои мыслить о человечестве, то есть спать, а когда утром, шлепая босыми ступнями по холодному полу, подбежал к окну, ахнул.
В воздухе кружат огромные снежинки, блестя на солнце, так мне показалось, но присмотрелся, раскрыл рот: снежно-белые бабочки, сверкая крылышками, вьются над уже запорошенной землей, гоняются друг за другом, словно в брачный период, небольшая стайка кружится над заснеженными кустами.
Одевшись потеплее, я выскочил во двор, странно преобразившийся: белый, испещренный следами тех, кто встает раньше меня. У кузницы бородатый мужик с широкой лопатой в руках мыслит, но снег едва запорошил землю, чистить еще рано. Воздух морозный, я сдуру хватанул его, как медведь меду бегемотьевой пастью, закашлялся. Странные бабочки не исчезли, порхают, нелепо дергаясь из стороны в сторону, это чтоб воробьи, которые ловко хватают летающих по просчитываемым траекториям стрекоз, мух и прочих жуков, на этот раз промахивались.