Осенью 1937 года 43-ю дивизию передислоцировали в Ленинград. Это событие было встречено нашей дивизионной общественностью, особенно молодежью, с большой радостью. Понятно, Ленинград не Идрица и даже не Великие Луки.
Но многим пришлось менять личные планы, в том числе и мне. В Великих Луках я уже подыскал частную квартиру и собирался перевезти из Москвы жену. Она ждала ребенка и оставалась там, чтобы закончить последний курс техникума. Обитала моя супруга в коммунальной квартире, где занимала восьмиметровую комнатушку, полученную в ее бытность работницей Первого шарикоподшипникового завода. Однако «воссоединение семьи» не состоялось. Что делать: приказ есть приказ!
В Ленинграде штаб дивизии и две части заняли казармы бывшего Московского полка царской армии на Выборгской стороне. Много изобретательности потребовалось от дивизионных интендантов, чтобы разместить в помещениях, приспособленных для расквартирования полка, почти целую дивизию. Пришлось оборудовать казармы двухэтажными койками, сократить промежутки между ними, заселять полуподвальные помещения. Через неделю все вошло в норму, и части приступили к боевой подготовке на новых квартирах.
Дивизии нужно было осваивать новое направление — против Финляндии. В один из первых же рекогносцировочных полевых выездов командиров штаба дивизии по направлению к финской границе произошло ЧП. Конная группа штабистов, выезжавшая со двора казарм, была рассеяна… взбесившимися лошадьми. Никогда до этого не слышавшие грохота и звонков трамваев, сигналов автомобилей, они сбивались в кучу, становились на дыбы, ржали, пятились в витрины магазинов, сбрасывали из седел седоков, не являвшихся, понятно, мастерами конного спорта и не ожидавших такой бурной реакции животных. Движение остановилось, собралась толпа зевак, некоторые из них пытались ловить испуганных коней. Несколько человек из наших командиров и гражданских лиц получили травмы. Осколками стекла от разбитых витрин была ранена часть лошадей. Выезд пришлось отменить. Долгое время мы потратили на выводку коней по оживленным улицам в поводу и с шорами до тех пор, пока они не привыкли к шуму и движению большого города.
Началась напряженная работа по боевой подготовке подразделений и частей дивизии. В дополнение к моим обязанностям по контролю за химподготовкой в войсках, приему имущества на новом месте прибавилась преподавательская деятельность. В Пушкино открылись окружные курсы младших лейтенантов химической службы и специальные предметы — тактику химподразделений, химическую разведку и другие пришлось вести нам с майором Степановым. Служба занимала 12–14 часов в сутки, и поэтому с культурными сокровищами и достопримечательностями Северной Пальмиры можно было знакомиться лишь в воскресенья и то не всегда.
Опасения наших умудренных опытом многократных служебных перебросок старших товарищей оказались не напрасными. Квартир для большинства командиров в Ленинграде не оказалось. Их нужно было терпеливо ожидать, проживая тем временем на обывательских, за которые хозяева драли втридорога. Переезд жены к моему месту службы автоматически отпал. Я временно «квартировал» в кабинете командира дивизии, используя его диван в качестве койки и совмещая таким образом отдых с ночными дежурствами у телефона.
К 8 часам утра я должен был освобождать «квартиру» и вернуться в нее мог не ранее 23 часов, узнав предварительно у дежурного по штабу об убытии комдива. Во время довольно частых совещаний, которые в то время были в большой моде, полковник предупреждал не занимать кабинет, и мне приходилось «гулять» по улицам спящего города.
В апреле 1938 года мне дали двенадцатиметровую комнату в коммунальной квартире в доме по Комсомольскому переулку у Финляндского вокзала. Для меня, прожившего до двадцативосьмилетнего возраста в общежитиях, это скромное жилье показалось дворцом. До нельзя счастливый, я поспешил обрадовать жену. Она срочно собралась ко мне, сдав в Москве свою комнатку, которую немедленно заселили.
Скоро моя судьба внезапно резко изменилась. Бюрократическая машина, медленно прокручивавшаяся после моей беседы в разведуправлении прошлым летом, сработала лишь весной тридцать восьмого. Я уже забыл
о встречах с комбригами Стигга и Туммельтау. Оказалось, их за это время осудили как врагов народа и расстреляли. Люди погибли, а дела шли своим медленным чередом. Нарком обороны подписал приказ об откомандировании К.Л.Ефремова и меня в распоряжение разведуправления РККА. Надлежало срочно сдать дела и выехать в Москву к новому месту службы.
Все мои планы снова менялись.
Любопытно, что несколькими днями позже из Наркомата обороны обо мне поступил другой» приказ, которым я зачислялся в адъюнктуру Военно-химической академии. Это немало смутило моих начальников. Они не знали, куда меня направлять, но после некоторого колебания мудро решили: Разведывательное управление сильнее и авторитетнее военно-химического. Я получил приказ следовать в РУ. Там действительно мгновенно уладили недоразумение. С разведкой никто тягаться не рискнул.
Обезглавленная разведка
Разведывательное управление Красной Армии размещалось тогда в Большом Знаменском переулке недалеко от Арбатской площади в старинном четырехэтажном здании. Оно было мало похоже на нынешний девятиэтажный полунебоскреб у края Ходынского поля, а главное, маловато. Поэтому часть подразделений разведведомства занимали несколько небольших особняков в ближайшей округе.
К середине 1938 года в военной разведке произошли большие перемены. Большинство начальников отделов и отделений и все командование управления были арестованы. Репрессировали без всяких оснований опытных разведчиков, владевших иностранными языками, выезжавших неоднократно в зарубежные командировки. Их широкие связи заграницей, без которых немыслима разведка, в глазах невежд и политиканствующих карьеристов явились «корпусом деликти» — составом преступления — и послужили основанием для облыжного обвинения в сотрудничестве с немецкой, английской, французской, японской, польской, литовской, латвийской, эстонской и другими, всех не перечислишь, шпионскими службами. Целое поколение идейных, честных и опытных разведчиков было уничтожено. Их связи с зарубежной агентурой прерваны.
В результате сталинской «чистки» почти вся разведывательная сеть за рубежом была ликвидирована. К немногим, действующим нелегально, сотрудникам относились с подозрением. Даже донесениям таких суперразведчиков, как Рихард Зорге, не верили, считая их двойными агентами, предателями, провокаторами. Сообщения о подготовке фашистской Германии к войне, начавшие уже в то время поступать в Центр, рассматривались как инсинуации британских спецслужб, преследовавшие цель столкнуть нас с немцами.
На должности начальника управления и руководителей отделов приходили новые, преданные родине командиры. Но они были абсолютно не подготовлены решать задачи, поставленные перед разведкой. В Центральном комитете партии считали, что в разведке, как, впрочем, и повсюду, самое главное пролетарское происхождение, все остальное может быть легко восполнено. Такие мелочи, как понимание государственной политики, уровень культуры, военная подготовка, знание иностранных языков, значения не имели. Это давало возможность проникать к руководству нашей «интеллигентной службой» случайным людям, ставящим корыстные, карьеристские интересы выше государственных, или просто добросовестным невеждам. Из них особенно отрицательно проявил себя И.И.Ильичев. Будучи начальником политотдела управления, он рассматривал как потенциальных «врагов народа» всех старых сотрудников разведки, а созданную ими агентурную сеть полностью враждебной и подлежащей поэтому уничтожению.
Уже в середине 1938 года перед руководством управления во весь рост встала настоятельная задача подготовить новые кадры зарубежной агентуры, но для этого требовались годы упорной работы. Очевидно, наши начальники не вполне понимали это. Да у них и не было достаточно времени, чтобы использовать свои способности и возможности. В период с 1937 по 1941 год, как в калейдоскопе, мелькали руководители «секретной» службы РККА Берзин, Урицкий, вновь Берзин, Никонов, Орлов, Гендин, Проскуров, Ильичев, Голиков, Панфилов и опять Ильичев. За четыре года девять человек сменили один другого на должности, требующей, как нигде, преемственности, громадного объема конкретных знаний, авторитета в армии. Отсутствие у тех, кто занимал руководящие посты в разведке, уверенности в том, что они не будут завтра арестованы как «враги народа», парализовывало инициативу, создавало атмосферу перестраховки, желание оградиться визами и резолюциями руководства НКО и других директивных инстанций, тормозило работу, вызывало недоверие к получаемой из-за рубежа информации.