Но когда Чик Моффет зашел за ней тридцатью минутами позже, ему не было продемонстрировано ни одного намека на испытанное девушкой душевное потрясение.
Все последующие недели не добавили ничего нового в их отношения. С одной стороны, казалось, что Чика вполне устраивает дружба, зародившаяся между ними. С другой стороны, Альма с присущим ей чувством юмора проиронизировала по поводу привилегий, создаваемых такими отношениями.
Полемика по вопросу о войне достигла апогея, и Альма оказалась в самом центре событий. Пост, занимаемый ею в Белом доме, не был важным и не давал ей никакого официального статуса, поскольку Альма являлась секретаршей миссис Роббинс, которая, в свою очередь, была секретаршей миссис Стэнли, жены президента Соединенных Штатов. Однако миссис Стэнли была дамой весьма дружелюбной, демократичной, всегда чем-то занятой, любопытной и весьма разговорчивой. В силу этого обстоятельства Альма узнала массу вещей, про которые секретарша секретарши знать бы не должна. Она под диктовку писала такие послания сестрам влиятельных капиталистов и женам конгрессменов, что, случись им в результате какого-нибудь катаклизма стать единственными документами, оставшимися для просвещения потомков, историки будущего были бы убеждены, что в двадцатом столетии в Соединенных Штатах Америки процветал матриархат. Впрочем, Альму это мало заботило, она была готова помогать в любом деле, которое несло смертельный удар для угрозы войны. А поскольку она вкладывала в это дело не только свой ум, но и сердце, то решила, что ее личные проблемы могут подождать до лучших времен.
Поэтому, когда в этот понедельник Чик позвонил и сказал, что не сможет прийти к ней, она не захотела признать себя уязвленной, хотя ей очень хотелось провести с ним этот вечер накануне победы или поражения сторонников мира. Альма подумала, не является ли его повторный, после целого дня дежурства, вызов в Белый дом свидетельством того, что с тех пор, как она в шесть часов вечера ушла со службы, произошли какие-то новые события, но потом вспомнила, что в разговоре Чик не упоминал Белый дом, а просто сказал, что ему нужно заступать на дежурство. Может, он дежурит где-то еще? зоб По дороге домой Альма дважды видела, как полиция рассеивала группы демонстрантов, вытесняя их с улиц; и все это происходило в той части города, где таких вещей происходить не должно. Нахмурившись, девушка подошла к окну и выглянула из него. Увиденное не несло в себе никакой информации, а Альме очень хотелось быть в курсе событий. Она взяла книгу, села в кресло и более часа заставляла себя читать. Когда охватившее ее беспокойство сделало процесс чтения не только раздражающим, но и бессмысленным, Альма подошла к телефону и позвонила Линдквистам. Те были дома. «Приходи, пожалуйста, приходи!» — было сказано Альме.
Три часа она провела в доме Линдквистов, потягивая кларет с лимонным соком и слушая, что говорится вокруг. Как всегда, в этом доме в неофициальной обстановке собралась очень пестрая компания: лоббисты из числа идеалистов, музыканты, несколько членов палаты представителей, помощники начальников отделов, сотрудники из русского посольства. Унаследовавший бумагоделательную фабрику в Миннесоте, Карл Линдквист не видел необходимости в том, чтобы утруждать себя какой-либо работой, но он был мыслителем и избрал Вашингтон как подходящее место для этого вида деятельности. Альме нравилась его жена, и она терпимо относилась к самому Линдквисту.
В тот вечер она просидела долго, за полночь. Гости к тому времени почти все разошлись, осталось только четыре-пять человек, они сидели, развалясь в удобных креслах и держа в руках высокие бокалы с виски, служившие вознаграждением за ту пищу для ума, которую они давали Линдквисту. Незнакомый Альме мужчина, чье имя для нее прозвучало как Бэрч, Бартш или что-то в этом роде, оказался единственным, ступившим на обходную тропу вокруг единственной темы, обсуждение которой шло в течение всего вечера, — войне.
— Существует масса причин, в силу которых Стэнли бессилен что-либо сделать, — говорил он собравшимся. — Если он откажется от участия в той войне, он обязательно окажется втянутым в войну прямо здесь, в пределах нашей страны. Я утверждаю это без оглядки на мятежные выступления последних дней, это лишь частная точка зрения на вопрос, вступать нам сейчас в войну или нет. Я уверен, что войны не миновать, — она просто обязана разразиться, и тогда — спасайся кто может! Вы не можете себе представить — да я и сам имею самое смутное представление о том, до каких потрясающих воображение пределов догматы ненависти и принципы всеобщего разрушения проникли в каждый пласт нашей общественной и экономической структуры.
Например, вы знаете, что мне удалось услышать сегодня? Это просто невероятно. Мне сказали, а источник информации если и не безоговорочно верный, то во всяком случае заслуживает доверия, так вот, мне сказали, что среди секретных агентов службы безопасности Белого дома есть два серорубашечника. И это среди личных телохранителей президента! Ну, как вам нравится подобный комментарий к существующему положению вещей?
Флоренс Линдквист фыркнула.
— Ну хорошо, — сказала она, — теперь я приготовлю еще по одной.
Очевидно, ее муж за этот вечер получил обильную пищу для размышлений, потому что он тоже предпочел не углубляться в предложенную тему. Он только со значением покачал пальцем перед носом Альмы.
— Так или иначе, — произнес он при этом, — я надеюсь, что ваш приятель Чик Моффет не является кем-то из них. Хотя… держу пари, что он один из них. Откуда нам знать, может быть, вы даже сшили для него серую рубашку!
Альма в ответ отшутилась. Немногим позже, видя, что уже половина первого ночи, она встала, разбитая и обеспокоенная, пожелала всем спокойной ночи и отправилась домой. Альма чувствовала себя раздраженной и подавленной. Вне всякого сомнения, бестолковый разговор у Линдквистов не стоил того, чтобы обращать на него внимание и из-за этого расстраиваться. Ей подумалось, а не может ли быть так, что Чик звонил ей снова и не застал. Ведь он впервые не смог прийти на свидание с ней.
Глава 9
В два часа ночи в кабинете сенатора Аллена все еще сидели пять человек. На самом деле то, что называлось его кабинетом, было помещением, выделенным для работы комитета по расследованию пропаганды мятежного содержания. Однако, поскольку Аллен был председателем этого комитета, комната в настоящее время оказалась закрепленной за ним.
Воздух в комнате был пропитан табачным дымом, в ней царил беспорядок, поскольку в течение сегодняшнего вечера здесь побывало человек сорок. Дым расползался по углам и опускался вниз, чтобы остаться в комнате навечно. За последнюю пару часов сенатор Тилни несколько раз открывал окно. Однако через минимальный, требуемый приличиями промежуток времени Уилкокс, коллега Тилни, всякий раз закрывал ставни. Все пятеро мужчин были сенаторами. Рейд, тонкий, жилистый, подвижный и хмурый, восседал в кресле кого-то из членов комитета. Коркоран, высокий и подтянутый, всегда носивший виндзорский галстук в сочетании с вечерним костюмом, сидел на краю стола и зевал. Повернувшись спиной к остальным, у окна стоял Тилни.
Его утомленные карие глаза всматривались в апрельскую ночь, возможно пытаясь увидеть там то, что он не смог найти в голубых глазах Салли Вормен или в клубах густого табачного дыма, недвижно повисшего в помещении. Аллен, мужчина крупного сложения, в меру упитанный и в меру воинственно настроенный, ухоженный и одетый в хорошо сшитый костюм, бродил из угла в угол, напевая что-то себе под нос. Уилкокс, сенатор с запада, самый молодой из всей пятерки, который еще во время своей первой сессии сумел показать, что умеет быть ведомым и что в его глубоко посаженных и проницательных глазах не мелькнет и тени горечи по причине долгого ожидания шанса стать ведущим, стоял перед Коркораном и взывал к здравому смыслу последнего:
— Ради бога, давайте пойдем по домам.
Коркоран устало покачал головой:
— Нет, по крайней мере, до тех пор, пока Тилни не решит, на чьей он стороне. Мы должны уделить ему столько времени, сколько он потребует.
— Сдался вам этот Тилни, — огрызнулся Уилкокс. — Все, что нам нужно, — это лечь спать.
Со своего места заговорил Рейд, его голос был столь же бодрым, как и он сам; в нем не чувствовалось и тени усталости.
— Вы только тогда говорите человеку, что он вам не нужен, когда вам приходится блефовать, — заметил он. — В случае с Тилни нет необходимости даже пытаться блефовать. Вы не понимаете главного: он знает все, чем мы располагаем. — С этими словами он повернулся к человеку, стоявшему у окна: — Тилни, вы не хуже меня знаете все наши доводы. При рассмотрении вопроса вы можете выступать от имени любой стороны.
Возьмете ли вы это на себя? Вот и все, что требуется от вас. Вы понимаете, как много для нас будет значить уверенность, порожденная консолидированным выступлением. Мы избежим излишней грызни при слушании.